Виталий Бианки - Фомка-разбойник (cборник)
Вдруг оба зверька отскочили в разные стороны и проворно вскарабкались на деревья. В ближних кустах раздалось шумное дыханье, и на площадку перед пихтами выскочил большой зверь. Уши на голове у него стояли торчком, язык вывалился из пасти, круглые глаза следили за соболюшкой.
Соболюшка вскарабкалась на толстый сук и, почувствовав себя в безопасности, стала уркать и сердито пырскать на зверя. Зверь поднял морду и громко, отрывисто залаял.
Аскыр прижался к суку другой пихты, за несколько метров от соболюшки. Он в первый раз видел собаку и очень боялся ее.
Время проходило, а собака все сидела под деревом и, не спуская глаз с соболюшки, отрывисто лаяла. Аскыр подумал: «Улизнуть бы! Что, если тихонько сползти по стволу и незаметно юркнуть в кусты?»
Вдруг он услыхал сзади чьи-то осторожные, но тяжелые шаги. Аскыр повернул голову и совсем близко от себя увидел человека. Охотник поднял ружье и прицелился в соболюшку. Короткий хлесткий удар стегнул Аскыра по ушам. Перепуганный Аскыр мгновенно соскочил с дерева, шмыгнул в кусты и стремглав помчался по тайге. Он не останавливался до тех пор, пока не выбежал к реке. Тут он забился в узкую щель между двумя острыми скалами.
В щели он сидел до самой ночи… Никто его не заметил.
Нередко потом Аскыр слышал в тайге громкий лай собаки и короткий гром выстрелов. Но ни разу больше ему не пришлось встретить соболюшку-мать.
Наступила зима. Исчезли змеи, лягушки, скрылись бурундуки – маленькие земляные белки с пятью черными полосками на спине, улетели перелетные птицы. Аскыру становилось голодно, – дичи оставалось мало в тайге. Рябчики все больше держались по высоким деревьям. Там за ними Аскыру было не угнаться. Правда, глухари часто опускались в снег, но он не смел еще нападать на этих больших и очень сильных птиц.
Аскыр поднялся вверх по склону горы, туда, где низенькие деревья росли редкими кучками. Там он нашел спустившихся с вершин белых куропаток и скоро научился ловить их в снегу. Он выслеживал, где они зарывались в снег, и сам, нырнув в пушистый сугроб, бежал под снегом, как крот в земле. Добежав до места, выскакивал и кидался на спину ошеломленной птице.
Наконец и куропатки куда-то исчезли. Аскыру опять пришлось спуститься в тайгу. Он подстерегал белок на земле, ловил на снегу мышей и мелких птиц. Чем дальше в зиму, тем голодней становилось соболю.
А в конце зимы Аскыру пришлось идти на небывалое еще дело.
Он жил теперь под востряками – голыми, острыми скалами над рекой. Тут, после неудачной ночной охоты, он увидел крупного старого беляка. Заяц сидел под кустом дикой смородины и аккуратно обгладывал кору.
Аскыр легкими, волнистыми прыжками стал приближаться из-за камней к зайцу. Изредка он останавливался, поднимался передними лапами на камень и осторожно выглядывал.
Беляк не чуял беды и спокойно жевал кору.
Но вот камни кончились. Аскыр нырнул под снег и вынырнул за спиной у зайца. Секунду он потоптался на месте, убил под ногами снег и прыгнул с твердой опоры.
Почти в тот же миг прыгнул и заяц. Передние лапы Аскыра задели его по ляжке, но соскользнули. Громадными прыжками заяц помчался к камням.
Аскыр кувырнулся в снег, поднялся и жадными глазами проводил уходившего беляка. Где же его догнать!
Встревоженные зайцем, вскочили отдыхавшие на востряках кабарги, маленькие – с козленка ростом – безрогие олени. Они пугливо озирались, ожидая увидеть внизу крупного хищника. Но там никого не было. Аскыр был от них за кустом, они не могли его заметить.
Кабарги скоро успокоились и разбрелись по скалам. Одна из них спустилась и подошла к кусту, за которым прятался маленький хищник. Аскыр видел, как ловко она разгребает тонкими, точеными ногами снег, вырывает корешки копытцами и хрустит острыми зубками.
Кабарга подошла к нему совсем близко.
Аскыр не раздумывал. Высокая спина кабарги была от него на расстоянии прыжка.
Он прыгнул.
Кабарга прянула. Аскыр всеми когтями вонзился в шерсть, в кожу, а зубы сами впились кабарге в затылок. Аскыр учуял кровь. Кабарга пошла чесать со скалы на скалу брыком, скоком. Соболя бросало из стороны в сторону. Он повисал на зубах и снова цеплялся лапами, наспех грыз живое мясо, – натолкнулся на тугую крепкую жилу.
Аскыр рванул ее зубами в тот миг, когда кабарга оттолкнулась от скалы и прыгнула на чуть заметный выступ обросшего мхом угловатого утеса. Это был последний прыжок горного скакуна.
Кабарга не допрыгнула до утеса. Ее голова сникла, и она, кувыркаясь, полетела в пропасть.
Когда оглушенный Аскыр вылез из-под нее на дне ущелья, кабарга уже не дышала.
Десять дней пировал Аскыр. Он понаделал себе нор в снегу под камнями, каждую ночь выходил и до отвала наедался мясом.
А днем, когда, сытый и довольный, он крепко спал в своем теплом логове, на труп кабарги слетались таежные птицы. Рыжие сойки с ярко-голубыми перышками на крыльях дрались на падали с крапчатыми кедровками. Кругами спускался с высоты ворон и, разогнав пернатую мелкоту, важно усаживался на добычу. Но и он поспешно взлетал, когда из-под камня показывалась усатая мордочка Аскыра. Все боялись маленького смелого хищника.
Так встретил Аскыр первую весну своей жизни. Пришла пора искать себе подругу. Он целыми днями рыскал по тайге, бился со всеми встречными соболями и бегал за всеми молодыми соболюшками. С первым теплом повылезло из-под снега спавшее зимой зверье, начали возвращаться птицы. Тайга с каждым днем оживлялась, дичи попадалось вволю. Теперь не слышно стало выстрелов. Аскыр был сыт и счастлив.
А Степан с семьей к весне дожевал последний свой кусок хлеба. Ему ничего не оставалось больше, как поступить в работники к богатому кержаку.
Так он и сделал.
В дорогу
Чернее дегтя густая темь сентябрьской ночи. Хоть глаз коли, не разглядишь близких гор, темной тайги на склонах, маленькой кержацкой деревушки в сырой низине.
Спят ночью кержаки, наглухо «закутав» окна ставнями, задвинув крепкие засовы на дверях. Тайга кругом, в тайге – зверя сила. Смелеет ночью зверь, вылезает из тайги, к самому подходит пряслу и глядит: все ли спят; нельзя ли, просунув в дыру косматую лапу, когтями рвануть чего-нибудь?
Все убрались по домам, все спят. В одной только избе сквозь щели ставен – свет.
В просторной и чистой избе собралось пять кержаков.
Один в домотканой рубахе без пояса. Он старший здесь. У него седая борода и темные, клочьями шерсти нависшие брови. Он сидит, обеими руками грузно опершись на лавку, широкий и коренастый, как пень столетней пихты.
Остальные четверо в грубых шабурах[11], подпоясанных узкими ремнями. На ногах бродни[12] с голяшками выше колен. Все они вооружены: на ремнях – длинные ножи в прямых деревянных ножнах, в руках – ружья. Они стоят и молча ждут.
Старик приподнялся с лавки, повернулся лицом к образам, прочитал молитву. С темных образов угрюмо глядели на него черноликие кержацкие боги.
– Ну, с Богом! – молвил старик, тяжело опускаясь на лавку, – Ступайте, женщин покричите – припасы донести поможут.
И пока в горнице бабы собирали мужей в путь, он подозвал молодого охотника и начал строго:
– Ты, паря Стёпша, гляди ж, не выдай! Отдал я тебе и Пестрю и винтовку. Так и спросится с тебя. Смотри! У старших ума набирайся.
Степан покорно слушал старика. Он не мог еще опомниться от привалившего ему счастья: наконец кержаки взяли его в свою артель!
Вышло это неожиданно. Весной Степан нанялся работником к старшему артели, к старику. Чтоб взяли его в артель, нечего было и речь заводить.
Но под осень со стариком случился припадок. Руки и ноги совсем было отнялись. Напрасно его парили в бане и окатывали студеной водой: ему становилось все хуже.
Старик совсем собрался было помирать, но оправился. Силы опять вернулись к нему. Но об охоте нечего было уж думать. Поддалось здоровье. Старик с трудом двигался, в груди у него что-то будто лопнуло, дыхание вырывалось с хрипом и свистом.
Сыновей у него не было, некого было поставить вместо себя в артель. А дохода упускать старику не хотелось.
За лето он пригляделся к Степану.
У Степана золотые руки. Степан здоров и вынослив, хвастает, что меткий стрелок. Поставить бы вместо себя, да вот беда – Степан не кержак.
Старик недолго раздумывал. Сказал Степану: «Хочешь в артель – молись по-кержацкому, из трех добытых соболей двух отдавай хозяину. За это дам тебе ружье свое, капканы, собаку и место в артели. А семья пусть живет в боковушке на хозяйском дворе, на хозяйских харчах».
Степан в Бога плохо верил. Раздумывать долго не стал и вошел от хозяина в артель.
Сборы были кончены. Охотники простились со стариком. Степан отодвинул засов и распахнул дверь на двор.
Шарахнулся зверь от прясла, полез, косматый, прятаться в тайгу. Смутно чуя врага, ворчали, сбегаясь к крыльцу, остроухие лайки. Но, поняв, что хозяева собрались на охоту, забыли о враге, запрыгали и завизжали.
