Ниссон Зелеранский - Мишка, Серёга и я
Пятиминутный перерыв, объявленный Званцевым, не был для меня отдыхом. Гуреев и Володька Герман надевали мне перчатки. Несколько ребят топтались возле и обсуждали мои шансы на победу. Я весил меньше, чем мой противник. Но зато прямые удары у меня были точнее, чем у него. По мнению ребят, моя победа не вызывала сомнений.
Возле моего противника тоже толпились ребята. Ему надевали перчатки Соломатин и Супин.
Моим противником был Мишка Сперанский. Мы оказались противниками из-за того, что часто спорили и дулись друг на друга. Григорий Александрович, подыскивая мне партнера на спарринг (в нашей группе больше не было мухачей», и для меня приходилось искать парня потяжелее), вдруг засмеялся и сказал:
— Верезина мы поставим против Сперанского. Они все время спорят и нарушают дисциплину. Пусть кулаками поспорят. А мы полюбуемся.
Андрей Синицын, торчавший, как всегда, на занятиях, потом говорил, что Званцев очень остроумный человек.
— Надо же придумать такой цирк — стравить Верезина со Сперанским! Жаль, Мальцевой не будет.
Я приказал Синицыну заткнуться. А потом, стремясь поскорее отделаться от собственных сомнений, я долго объяснял Володькам, что Званцев поставил Мишку против меня лишь с целью пробудить в нас обоих настоящую спортивную злость.
Ребята со мной согласились.
Зашнуровав мне перчатки, Сашка Гуреев бодрым голосом спросил:
— Чего ты такой бледный, старик? Выиграешь! Ей-ей!
— Ты убежден? — спросил я с растерянной улыбкой.
— Слушай, старик, — обратился ко мне только что подошедший Синицын. — Ты же знаешь, я в боксе разбираюсь. Так вот, ты выиграешь. — Немного помолчав, он небрежно добавил: — Григорий Александрович со мной согласен.
— Правда? — сказал я, оживляясь. — Я тоже надеюсь выиграть. Прямые удары у меня точнее.
— Факт, точнее, — сказал Дама.
— У меня такой план, — сказал я несмело. — Ударю и сразу отойду. Ударю и опять отойду.
В самом деле, человеческих рук хватает лишь на то, чтобы закрыть самые уязвимые места: локтями — живот, кулаками — лицо. Когда же боксер сам бьет, он обязательно открывает челюсть, солнечное сплетение или что-нибудь другое. Поэтому я и решил отходить прежде, чем Мишка заметит у меня уязвимое место. По рукам и перчаткам пусть себе бьет на здоровье. Это и не больно и не опасно. В то время, когда он станет нападать, я буду тыкать его в беззащитную челюсть или в такой же беззащитный живот.
Я был уверен, что выработал очень хитрый план боя и никто другой до него не додумается.
— Верно? — спросил я у Сашки и Дамы.
Дама немного помялся и сказал, что он изобрел точно такой же план. Сашка растерянно посмотрел на нас и спросил:
— Как, и вы тоже?
— Что же делать? — спросил я в панике. — Придумывать что-нибудь другое поздно.
Ребята стали меня убеждать, что у нас просто одинаковый боксерский почерк и что Мишке такой план никогда не придет в голову.
— Я тоже считаю, что не придет, — сказал я, снова оживляясь.
Мне очень хотелось победить Мишку. Ведь наш бой был строго принципиальным. Это было нечто вроде той «дуэли», которая состоялась между Мишкой и Серёгой. Об этом, конечно, никто не догадывался. Но я был уверен, что Мишка это отлично понимает.
Наконец мы пролезли на ринг. Званцев, который уже стоял там, скомандовал:
— Бокс!
Ребята окружили ринг. Следить за временем Григорий Александрович поручил Сашке Гурееву, который должен был выступать в последней паре. Нам предстояло драться ровно две минуты.
Прикрываясь перчатками, мы с Мишкой пошли навстречу друг другу. В тот момент, когда мне по плану нужно было ударить противника и отскочить, я с ужасом почувствовал, что абсолютно не хочу бить Мишку. С какой стати я буду разбивать ему нос? Или ставить под глазом такой же синяк, какой когда-то поставил ему Марасан? Ведь Мишка же мой самый близкий и самый давний друг! Мы еще в грудном возрасте играли в одной кровати. Правда, у нас в последнее время наметились некоторые разногласия. Но любой спор можно решить путем переговоров. Именно этим человек и отличается от животного.
Мишка, очевидно, испытывал те же чувства. Он скользил по рингу и целился в меня перчатками. Но лицо у него было удовлетворенное и очень доброе.
Наверное, нам больше всего хотелось обняться и сказать разнеженными голосами:
— А ты молодец, Мишка!
— И ты молодец, Гарька!
Со стороны наш бой выглядел, вероятно, очень грозно. Двое молодых, гибких спортсменов хищно и в то же время мягко передвигались по рингу, каждую секунду готовясь обрушить на противника шквал точных и неотразимых ударов.
— Стоп! — вдруг сказал Званцев и недовольно спросил: — Долго вы будете так танцевать?
Ребята злорадно захохотали. Мы с Мишкой растерянно посмотрели на тренера, надулись и, загородив перчатками головы, с новой энергией закружились по рингу.
Меня начала разбирать обида. Почему Мишка не дерется? Это из-за него мы оба попали в глупое положение. Ребята над нами смеются. Он, видите ли, благородный! Ему не за что меня бить! Пусть только начнет, уж я в долгу не останусь! Впрочем, может быть, у Мишки такой же план, как и у меня? Это было бы просто несчастьем. Тогда мы так и не начали бы драться. Ребята извели бы нас насмешками, а Григорий Александрович наверняка исключил бы из секции.
Подумав об этом, я сразу вспотел. Нужно было немедленно что-то предпринять. Я решил открыться, чтобы Мишке захотелось меня стукнуть. Я приоткрыл нос, но не настолько, чтобы он мог попасть.
Мишка попал. Я даже не успел заметить, как мелькнула в воздухе его коричневая перчатка.
Нос у меня сразу же вспух. На глазах навернулись слезы.
Ребята зашумели. Я слышал голоса Супина, Соломатина, Большакова.
— Молодец, Сперанский! — сказал Григорий Александрович.
У Мишки заблестели глаза. Взъерошенный и красный, он стоял в центре ринга и улыбался смущенно и счастливо.
Я чуть не заплакал от обиды. Ведь не Мишка же меня поймал! Я сам открылся. К тому же у меня очень болел нос.
Наклонив голову и заслонив его левым плечом, я ходил вокруг Мишки, но он все время поворачивался, чтобы стоять ко мне лицом. Это тоже было свинство. Почему я должен ходить, а он стоять на месте?
Я надеялся, что теперь мой противник откроет нос. Тогда мы сквитались бы, и это было бы справедливо. Но Мишка не только не открыл нос, но еще плотнее закрыл перчатками лицо.
Вдруг я заметил, что у Мишки раздвинулись локти и открылся кусок живота. Может быть, он решил, что я его буду бить только в нос?
Я задрожал от нетерпения и суетливо ткнул Мишку в незащищенное солнечное сплетение. Он будто поперхнулся и отодвинулся с середины ринга.
Ребята опять зашумели. Я различил голоса Сашки, Дамы и Синицына.
— Ловко, Верезин! — сказал Званцев. — Так его!
Я думал, что теперь пришла Мишкина очередь ходить по рингу! Но он сразу налетел на меня как бешеный. Я не успевал защищаться и только двигал обеими руками, чуть влево, чуть вправо, подставляя их, как щит. Стараясь меня ударить, Мишка попадал в них. Я видел, что он начинает злиться.
Я разошелся и раза два сам стукнул Мишку. Сначала в грудь, а потом все-таки в нос.
— Стоп! — сказал Званцев. Просунув между нами руки, он оттолкнул нас в разные стороны. — Время! Ну, Верезин, с первой победой!
— Как Верезин? — растерянно спросил Мишка. — Я же выиграл!
Григорий Александрович отрицательно покачал головой. Ребята закричали, что Мишка ошибается.
Я был растерян и счастлив. Свершилось! Кулаками, а вовсе не языком, я доказал свое превосходство над другим человеком. Теперь мне никто не страшен! Никогда и никого я больше не буду бояться. Какую благодарность к Григорию Александровичу я чувствовал в эту минуту!
Тяжело дыша, я оглядывал ребят, которые что-то кричали, повиснув на канатах ринга. Но когда я разобрал, что говорит Мишка, я повернулся к нему и обиженно крикнул:
— Как бы не так! Я тебя три раза ударил, а ты меня один.
— Я же тебя все время бил, — проговорил Мишка скорее удивленно, чем огорченно. — Григорий Александрович, дайте нам еще минуту. Пожалуйста…
— Дайте нам еще минуту! — закричал я. — Я его нокаутирую.
— Тихо! — приказал Званцев. — Не чирикайте!
Нахмурившись, он повернулся к двери.
На пороге, сложив за спиной руки, стоял Геннадий Николаевич. Лицо у него было злое, страдальческое. Очевидно, он стоял так уже давно. Конечно, он слышал и последнюю фразу Званцева, и то, как Синицын закричал: «Старики! Я вас всех приглашаю в кафе!», и то, как Гуреев, хлопая себя по ляжкам и пританцовывая, запел любимую песенку Андрея:
Шеф отдал нам приказ лететь на Кейптаун,Говорят, что там есть зеленый лаун.Не лучше ль сразу пулю в лоб, и делу крышка?Ведь жизнь нам дана, как передышка.
На мой взгляд, во всем этом не было ничего ужасного. Просто ребята радовались, что я выиграл. Но Геннадий Николаевич явно расстроился.
