Лидия Чарская - За что?
1 ноября
Господи! Опять я пропустила чуть не целый месяц. Но дело в том, что я приняла совет Эльской и веселюсь от всей души. С нею мы неразлучны. Просто даже времени не было думать о дневнике.
Это какая-то особенная, исключительная дружба с этой Эльской. Начать с того, что она говорит мне вы и самым бессовестным образом критикует все мои поступки. Но мы отлично дополняем одна другую. И, потом, такого разбойника мне еще не приходилось встречать в наших институтских стенах. Она, как безумная, носится в переменки по всему институту, задевает старших, особенно мой прежний третий класс, уверяя, что все они ни Богу свечка, ни черту кочерга: от маленьких отстали — к большим не пристали. Фроська гоняется за ней по пятам и не может ее никак понимать.
Я стараюсь, в чем только могу, не отстать от нее. Ольга Петрушевич даже обиделась на меня.
— Ты меня совсем знать не хочешь, Лида, — проговорила она как-то, — хоть бы раз пришла к нам в класс. Даже Марионилочка говорит про это. Я заметила, что ты страшно переменилась с тех пор, как сошлась с этим головорезом Эльской.
Как ее все не любят, Симу! Живительно. А все за то, что она так и режет правду в глаза.
M-lle Ген недовольна нашей дружбой. Она как-то остановила меня за руку и сказала:
— Я ошиблась в тебе, Воронская. Я ожидала, что ты будешь более тщательна в выборе подруг. Неужели на Эльской весь свет сошелся?
— Ну, конечно, сошелся! — говорю я, со смехом глядя в ее лучистые глаза.
— Ну, вы плохо кончите обе! — пророческим голосом возмущается она.
М-llе Ген очень изменилась за это время, сгорбилась, осунулась и кашляет постоянно. Говорят, она едет лечиться в санаторию, в ту самую санаторию, в которой умерла m-lle Роллинг. После Рождества у нас будет новая классная дама. Мне жаль солдатки, хотя она злится на меня. Впрочем, m-lle Эллис злится тоже и говорит, что сбавит мне балл за поведение, если я не уймусь и не перестану буйствовать с Эльской. Но она не понимает, эта m-lle Эллис, что у меня в далеком маленьком городке есть теперь крошечная девочка — сестра. Сестра! Бррр! Должна же я заглушить мою тоску.
2 ноября
Через двенадцать дней бал в институте. Но это касается меня ровно столько же, сколько солнечный закат индейского петуха.
То, что произошло сегодня, захватило меня гораздо больше.
От одиннадцати до двенадцати был урок бандита. Нам было задано начало падения Римской Империи и знаменитые Лукулловские пиршества. Там есть такая строка: Римские патриции принимали на своих пирах рвотное, чтобы через некоторое время снова приниматься за еду.
Наши парфетки долго совещались, чем бы заменить непоэтическое слово и не нашли ничего подходящего. Бандита, за его красивые темные глаза, обожало, по крайней мере, полкласса, и всем этим обожательницам казалось чем-то необычайно чудовищным произнести подобное слово в присутствии обожаемого кумира.
Урок наступил, и Вера Дебицкая была вызвана первою. Она бойко доложила, — как и подобает, впрочем, лучшей ученице, — о том, какую роскошную жизнь вели римляне, какие пиры задавали они, и о том, кто такой был Лукулл, на пирах которого римляне принимали… римляне принимали… римляне принимали… Тут бедная Вера ужасно смутилась и никак не могла докончить фразы — что именно принимали злосчастные римляне на своих пирах.
Бандит насмешливо улыбнулся себе в бороду и, устремив взор на красную, как кумач, девочку, предательски молчал.
Томительная пауза показалась нам вечностью.
— Нет, г-жа Дебицкая, вы решительно позабыли, что принимали римляне, — с усмешкой произнес учитель. — Г-жа Пантарова-первая, не можете ли вы напомнить вашей подруге, что они принимали на своих пирах?
Катя, вся красная, поднялась со своего места и, растерянно глядя на учителя своими близорукими глазами, молчала.
— Г-жа Даурская! Вы, может быть, скажете? — проговорил бандит, обращаясь к Додошке.
Злосчастная Додошка усиленно пережевывала что-то и чуть не подавилась от неожиданности, при полном своем желании сказать что-либо, она абсолютно не могла этого сделать.
— Г-жа Гордская! — безнадежно махнул рукою в сторону Додошки, произнес бандит, улыбаясь теперь с чуть заметным презрением, — не скажете ли вы нам, что принимали на пирах римляне?
Но Черкешенка только голову потупила вместо ответа, и ее бледные щеки запылали ярким румянцем.
— Г-жа Воронская! Может быть, вы? — и черные насмешливые глаза учителя устремились в мою сторону.
Я быстро встала. Следовать общему примеру мне показалось в высшей степени девчонством. К тому же я не обожала бандита и мне показалось невозможным молчать о том, что сказано в учебнике.
— Они принимали рвотное, чтобы снова приниматься за еду вслед за этим, — произнесла я спокойно, без малейшей тени смущения.
— Благодарю вас, г-жа Воронская, что позволили мне довести класс до конца, — произнес бандит с чуть заметной своей тонкой усмешкой, — а то мы бы просидели весь урок и не могли бы идти дальше. Я не люблю задавать нового урока, не получив отчет в старом, — добавил он, уже будучи не в состоянии скрыть улыбки, и стал тут же объяснять нам следующую историю.
В этот день многие из девочек дулись на меня.
Уже поздно вечером, придя в дортуар, Катя Пантарова накинулась на Черкешенку.
— Ну, уж и твоя Воронская! Нечего сказать, отличается! Идти против класса! Прекрасно! Стоит ли обожать такую?
— Молчи! — вскричала Черкешенка, и ее тоненький голосок далеко-далеко разнесся по дортуару. — Я не позволю сказать про нее ни одного дурного слова! Она лучше вас всех!
И черные глаза ее чудно засверкали мягким, блестящим огоньком.
— Нечего сказать лучше, — не унималась Катя, — и розы твои выкинула, и тебя же на Симку променяла!
— Ну и пусть! Ну и пусть! — горячо вырвалось из груди Черкешенки, — она лучше знает, что делать, она знает, она одна! Да!
Меня невольно тронула эта горячая привязанность, и я направилась было к ней, чтобы поблагодарить ее. Но Гордская была уже далеко.
3 ноября
Только двенадцать дней осталось до бала! Смешно видеть, как наши старшие готовятся к нему. Даже трешницы и те начинают тренироваться. Оля Петрушевич ходит как-то особенно, торжественная и вытянутая, точно аршин проглотила.
— Оля, что с тобой? — спросила я ее на перемене.
— Ах, Лидочка! Вот-то бал будет! Варин брат будет на балу. Она обещала мне, что он будет танцевать со мною много, очень много. Я каждое утро нарочно для этого учу потихоньку венское па, и, знаешь, ем очень мало: боюсь быть тяжелой и не грациозной. Варя находит ужасно не женственным, когда девушка и толста, и красна.
— Да твоя Варя глупа, если говорит это! — вскричала я. — С какой стати морить себя голодом из-за нескольких туров вальса! Не понимаю!
Впрочем, я и многого теперь не понимаю в Оле. Она какая-то смешная стала с некоторых пор. Рассказала мне как-то с восторгом, что она недавно уз-нала, что многие дамы зубной порошок по утрам глотают, чтобы не быть румяными и красными, и в корсете спят, чтобы тонкую талию приобрести, и прибавила, что она думает делать то же. Возмутительно! К чему в таком случае Бог посылает здоровье глупым людям? Вообще она изменилась. И талия у нее стала тоненькая-претоненькая, как у осы, — верно затягивается.
4 ноября
Сегодня я была у трешниц. Марионилочка сама позвала меня. Сама Марионилочка! Нет! Если бы я умела обожать кого-нибудь, то, конечно, выбрала бы ее, ее одну.
Оказывается, у трешниц уже знали про эпизод с бандитом. М-llе Эллис сама Марионилочке рассказывала. Меня заставили повторить, и все страшно хохотали, потому что я передала в лицах, как спрашивал бандит и как давились наши парфетки, будучи не в состоянии произнести слова. Потом Варя Голицына подошла ко мне и спросила:
— Тебе Ольга ничего не говорила про секрет?
— Секрет? — я так вся и встрепенулась.
— Ты ничего не знаешь? Решительно ничего! — Аристократка пожала плечами.
— Странно! Где ты обретаешься? За какими высотами? Весь институт знает это. — И потом тихо и веско добавила — Марионилочка выходит замуж.
— Замуж? Марионилочка?
И прежде чем Варя успела удержать меня, я была подле кафедры у ног Марионилочки.
— М-llе дуся! — кричала я, как исступленная, точно меня обрекали на казнь, — не выходите замуж, не выходите! Ради Бога не выходите, дуся m-lle!
Она сначала даже испугалась как будто, потом улыбнулась, обняла меня и сказала:
— Странная ты девочка. Почему я не должна выходить замуж? Объясни-ка мне!
— Да потому, что вы нужны всем нам и вашему классу, и мне, наконец, и всему свету, — вырвалось у меня пылко.
— Нужна! Да, теперь, может быть. А потом, когда вы выпорхнете отсюда, как птички из клетки, я уже не нужна буду вам. А когда состарюсь, мне будет тяжело одной без семьи, без мужа. Придется идти в богадельню и умереть в одиночестве.
