Эдуард Веркин - ЧЯП
Царяпкина схватилась за живот и тоже немного похрипела.
– Хотя это вряд ли, – успокоилась она. – Скорее всего, он просто тебя на бабки хочет выставить.
Этот вариант понравился Синцову меньше всего. Потому что как-то он был… похож на правду. Немного.
Царяпкина продолжала нагнетать.
– Все, повесит на тебя долг в полтора миллиона, а чтобы ты не очень дергался, подошлет тебе Лобанова с утюгом и паяльником. Знаешь, говорят, что Лобанов в прошлом большой мастер радиотехнических работ. Это он сейчас вроде как бизнесмен и меценат, а десять лет назад…
Царяпкина изобразила некое шкворчание, Синцов догадался, что таким способом она пыталась изобразить шипение жира под подошвой лобановского утюга.
Да и сам Грошев к радиотехнике, кажется, неравнодушен.
– Конечно, Лоб тебя пытать утюгом не станет, он теперь ведь тоже филантроп, на Новый год дарит детям из детского дома мандарины и шоколадки. Но это только его личина!
Надо верить людям, подумал Синцов. Никакой Грошев не псих. Нет, псих, конечно, но не такой, как пытается Царяпкина изобразить. И не похож он на подлеца, и на негодяя. Да и кто на такой развод купится? И Лобанов никакой…
Если честно, Лобанов как раз на мастера радиотехнических работ походил. И весьма.
– Нет, он тебя не будет пытать утюгом, – с удовольствием повторила Царяпкина. – Он даже не потребует переписать на себя квартиру. Ты просто будешь барыжить на них, как Папа Карло. Да, как Папа Карло.
Про Папу Карло Царяпкина сказала с неменьшим удовольствием. Вредная все-таки девчонка, не зря Грошев так говорил.
– Будешь в своем городе по выходным стоять на рынке с другими барыгами и впаривать лопухам разную фигню. Три года!
Царяпкина тоже ненормальная, подумал Синцов. Ну пусть, кажется, от этого у нее улучшается настроение.
– А ты что думал? – веселилась Царяпкина. – Только так. Зря ты сюда, Константин, приехал…
Врет, подумал Синцов. Неправда. Все это неправда.
– А все это из-за денег своих, – сказал Царяпкина. – Когда денег у него не водилось, нормальный пацан был. А как деньги завелись… Совсем гадский стал. Украл скульптуру. Вот нормальный человек украл бы скульптуру?
Синцов не знал.
Показался Грошев. С независимым видом преодолел территорию резиденции мэра, открыл белую калиточку, вышел на улицу. Приблизился, посмотрел на Царяпкину сочувственно, Синцов все понял. И Царяпкина тоже все поняла.
– Я сейчас сама к нему…
Она двинулась к дому, но Грошев поймал ее за руку и потащил прочь, что-то шепча на ухо. Синцов подобрал царяпкинский велосипед и стал догонять.
Грошев шагал с видом как ни в чем не бывальным, и издали казалось, что он просто положил руку Царяпкиной на плечо, что они юные влюбленные, возвращающиеся из кино про школу снегурочек. Но Синцов видел, что это совсем не так. Грошев прижимал Царяпкину к себе, держал ее рядом, чтобы она не вырвалась, крепко держал.
Квартала через два Царяпкина, конечно, вырвалась. Лицо у нее было красное и опухшее, она отобрала у Синцова велосипед и стала вытирать резиновые рукоятки руля влажными салфетками.
– И не дури, – сказал Грошев. – Не дури, Ленка.
Ну да.
Они шагали по улице им. Крупской. Синцов и Грошев посредине пыльной дороги, Царяпкина далеко справа, почти по обочине, катила велосипед. Молчали, Царяпкина злилась, Грошев молчал, кажется, боялся ее спровоцировать, а Синцов не знал, о чем говорить, и вообще ощущал себя человеком посторонним. В Гривске проходила неожиданная и странная жизнь, и он не знал, как к ней относиться. Не понимал. А отец говорил: если не понимаешь – не влезай, в чужие дела стоит вступаться как можно реже, а то мало не покажется, золотое сечение.
По обочинам улицы бродили пыльные провинциальные куры, под ногами похрустывал песок, солнце жарило, и от звонка царяпкинского велосипеда разлетались прыткие зайчики, со стороны реки слышались далекие крики земснаряда, Синцов вспомнил, что на обед бабушка собиралась стричь окрошку, почувствовал голод, и это ему понравилось – дома он голод почти не чувствовал.
Ну их с их катастрофами, я сюда отдыхать приехал, у меня своих катастроф девать некуда.
Грошев остановился возле колонки, навалился на рычаг. Рычаг задрожал и забрякал, глубоко из-под земли послышался вой спешащей воды. Она не показывалась долго, трубы гудели, как турбины истребителя, потом в подложенный камень ударила струя, Грошев стал пить.
Грошев пил, как бульдог, – откусывая от водяной струи куски и отфыркиваясь, легионеллы его не напрягали. Синцов думал, что Царяпкина уйдет, но она осталась, стояла, смотрела, наверное, тоже пить хотела.
– Пейте, а то кончится, – сказал Грошев и отошел в сторону.
Царяпкина плюнула, а Синцов решил воды попить, только кусать воду не получалось, она немедленно заливала нос, и Синцов кашлял и выпускал из рук рычаг, отчего вода перекрывалась. Но в целом вода ему понравилась, хотя и пахла железом.
– Лен, ты будешь? – спросил Синцов. – Я подержу…
Царяпкина достала из рюкзачка бутылку с водой, свинтила пробку и немного попила минералки.
– Ну вот, Чяп, ты и открыл свое истинное лицо, – сказала она после воды. – Теперь всем видно, какой ты гад.
Грошев промолчал.
– Эгоист. Циник. Манипулятор. Думаешь, мы тебе простим? Нет, не простим. И своими дешевыми подачками от нас не получится отделаться, даже не надейся. История тебя забудет. Ты ведь даже не Герострат, куда тебе до Герострата! Ты Геростратишко! Так, мелкий и жалкий пакостник, от тебя не останется ни строчки, ты будешь забыт и проклят потомками.
Что-то она чересчур разошлась, подумал Синцов.
– Проклят потомками.
И немножко задумавшись, добавила:
– Бессовестная дрянь.
Грошев молчал.
– Бессовестная дрянь!
Крикнула Царяпкина истерически и с такой громкостью, что в доме напротив колонки захлопнулось окно – то ли от акустического удара, то ли жители испугались Царяпкину.
– Манкуртище, – продолжала Царяпкина. – Иван, не помнящий родства. Обычная сволочь!
Грошев все молчал, а Синцов уже не выдержал.
– Лена, хватит, – попросил он. – Все же слышат…
– А пусть все слышат! – крикнула Царяпкина еще громче. – Пусть все слышат, что Петр Грошев сволочь!
Грошев достал из кармана жвачку, стал жевать с невозмутимостью. Вдали показался одинокий велосипедист.
– Да все и так уже знают, что Чяп – жаба, – продолжала Царяпкина. – С ним никто не дружит. Да с ним же приличные люди уже не здороваются даже. Поэтому он ищет себе помощников среди приезжих неудачников.
– Чушь говоришь, Лена, – не выдержал Грошев. – Все не так.
– Да не чушь. Не чушь! Все так и есть!
Синцов поглядел на Грошева, тот отрицательно помотал головой.
– Он тебе про жетон уже рассказывал? – она уставилась на Синцова. – Рассказывал, вижу. А ты думаешь, для чего он ему нужен? Для бабла!
Царяпкина поперхнулась от ярости, закашлялась по-мужицки, как кашляют вышедшие на пенсию углежоги, согнувшись, мощно закашлялась, Синцову захотелось немедленно постучать ее ладонью по спине, но он поостерегся.
– «Бабло побеждает зло» – вот его девиз! – прокашлялась Царяпкина. – Он и жетон этот ищет только для того, чтобы еще бабла наскрести! Ты ничуть не лучше Лобанова – такой же бандит и уголовник! Даже хуже!
Проезжающий мимо мальчишка на велосипеде шарахнулся и съехал в канаву, впрочем, выбрался из нее быстро и поспешил прочь, оглядываясь на Царяпкину с опаской.
– Да, бабла у тебя много, – Царяпкина злобно сверкнула глазами. – Только за бабло все не купишь. Нет, не купишь!
Царяпкина остановилась и уставилась на Грошева.
Наверное, это смешно со стороны выглядит, подумал Синцов. Стоим посреди улицы, кругом лето, июльская лень, куры туда-сюда ходят, пенсионеры отдыхают в полуденной дреме, а мы ругаемся из-за высоких принципов.
– Не купишь! – Царяпкина продемонстрировала Синцову кукиш. – Жетон к таким, как ты, не идет, ты это и сам понимаешь. Потому что жетон – он не для бабла! Он в грязные лапы не дается!
Кажется, она тоже в него верит, с удивлением понял Синцов. Царяпкина. В мистический жетон. В архангела Михаила. Интересное место город Гривск. И нескучное. Страсти, страсти.
– Мне жетон для другого нужен, – возразил Грошев.
– Ага, как же! – отчего-то всхлипнула Царяпкина.
– Для другого, ты же знаешь.
– Чяп, только не говори, что твоя цель – счастье для всех даром, – ехидно заметила Царяпкина. – Ты – обычный барыга, как бы ты ни перекрашивался.
– Это…
– Банальный барыган, – продолжила Царяпкина, но уже без прежнего вдохновения. – Барыга, такой же, как все. И как все, ты думаешь только о бабках. Ты скучный и пустой, сиди и дальше в помойке, перебирай свою мелочь, крохобор.
Синцов подумал, что сейчас ей Грошев что-нибудь все-таки скажет. Пообиднее, побольнее, он бы на его месте точно сказал, но Грошев был терпелив, чертовски нумизматически терпелив.
