Мария Грипе - Тень на каменной скамейке
Лувиса же, казалось, напротив, верит, что весь мир хорош, и исходит из того, что все желают друг другу добра. Свея так не считала. Даже любовь к малышам не смогла ее переделать. В глубине души она оставалась прежней, так до конца и не избавившись от своего скепсиса.
Поэтому могло показаться странным, что себе в преемницы Свея выбрала именно Лувису. Вместо кого-нибудь вроде себя.
Свея осталась на несколько дней, чтобы ввести Лувису в курс дела. Я думала, что теперь Каролина уйдет, но она медлила.
Занятия в школе закончились, и Наде не терпелось поехать в деревню. Но мама и папа никак не могли договориться о планах на лето и без конца их обсуждали.
Мы с Роландом не особенно стремились в деревню – летом в городе у нас было немало занятий. Больше всего нам хотелось поехать к бабушке, но это могло произойти только в августе, после конфирмации.
Мама обещала предоставить папе кабинет, где бы ему не мешали и где бы он мог целое лето сидеть и писать. Но папа сомневался, что так получится. Он хотел работать в городе и лишь время от времени приезжать в деревню, чтобы отдохнуть.
Но мама, в свою очередь, не верила в этот отдых. Папа всегда будет считать, что на это у него нет времени. В результате застрянет в городе, и если понадобится с ним повидаться, ей придется самой ехать в город.
А как с Лувисой и Каролиной? Что будет с ними? Папа считал, что им надо быть там, где они больше всего нужны, то есть в деревне.
Но мама, конечно, не могла оставить папу без всякой помощи. Половину лета Лувиса проведет в деревне, а Каролина – в городе. Затем они поменяются.
Мама спросила их, что они думают об этом предложении. Могли бы они пойти на это?
– По-моему, это самое разумное, – сказала мама.
Да, Лувиса считала, что это отлично. Она с удовольствием поедет в деревню. Она кивнула и восторженно улыбнулась:
– А что думает Каролина?
Я знала, что Каролина собирается уходить, и мне было интересно, что она ответит. Теперь-то она должна воспользоваться моментом и сообщить о своем уходе! Чтобы мама не рассчитывала на нее, а могла бы найти новую горничную. Но она только ответила с невозмутимым видом:
– Да, это вполне разумно.
Другого ответа Каролина и не могла дать. Она не ответила на главный вопрос: согласна ли провести половину лета в деревне, а половину – в городе. Только сказала, что решение разумное, но совершенно ничего не обещала.
Но все же Каролина должна была понять, что мама восприняла ее ответ как утвердительный. Но ее это не беспокоило. Если мы невнимательно ее слушали, пенять придется на самих себя. Я прекрасно понимала ход ее мыслей, и мне он не нравился. Я сочла это нечестным и с презрением посмотрела на нее. Она мельком взглянула в ответ, а потом стала смотреть мимо меня. Какие же у нее иногда бывали холодные глаза! Раньше я этого не замечала.
Ночью, в половине третьего, дверь моей комнаты внезапно распахнулась; я жутко испугалась. На пороге стояла Каролина с горящей свечой.
– Я хочу с тобой поговорить!
Она поставила свечку на комод, а я села в постели. Спросонья голова у меня шла кругом. Сама она, очевидно, еще не ложилась. Она была полностью одета. Встав посредине комнаты, она заговорила. Я слушала ее со все большим смущением. Как будто слушала саму себя. Самое невероятное, что она обвиняла меня почти в том же, в чем я сама в глубине души обвиняла ее. В жажде власти. Бесцеремонности. Высокомерии. Самолюбии. Самовлюбленности. Фальши. Бесчувственности. И так далее.
Она также утверждала, что несколько раз пыталась заговорить со мной, но я этого не замечала. Так я была занята собой. Я вообще не замечаю того, что происходит вокруг меня. Правда, если дело касается моего «святого семейства», тут я открываю глаза. А так живу как во сне.
Разве она не ясно дала мне понять, что должна сказать мне нечто чрезвычайно важное? Но что ей ужасно трудно выдавить это из себя? Почему же я тогда ей не помогла? Она с упреком посмотрела на меня. Но ее речь так меня поразила, что я не находила слов! Разве я не пыталась ей помочь?
Кто внезапно передумал? Кто наотрез отказался говорить, хотя я умоляла ее об этом? Кто в конце концов попросил меня убраться?
Да, она согласна, так оно и было. Она точно знает, что сказала тогда. Но это только для того, чтобы вернуть себе уверенность! Неужели я этого не поняла? Чтобы осмелиться высказать то, что лежало у нее на сердце, ей нужна была абсолютная уверенность в том, что вещи, важные для нее, важны и для меня. А этой уверенности она не почувствовала. Поэтому она передумала. И была этому рада!
Неожиданно до нее дошло, что я проявила только обычное примитивное любопытство. Так оно и оказалось. Поняв, что мое любопытство не будет удовлетворено, я потеряла к ней интерес. А в последнее время я вообще едва ее замечаю.
Я действительно указала ей ее место в этом доме. Мне удалось это гораздо лучше, чем Свее.
Когда Каролина намекнула, что не может оставаться у нас целую вечность и что у нее могут быть несколько другие планы, я разозлилась, как фурия, и осыпала ее бранью. Словно она крепостная и не имеет права распоряжаться собой!
Я делала вид, что она мне небезразлична. Но теперь она поняла, что это сплошная болтовня. Последнее время я относилась к ней с подчеркнутой холодностью. Какая удача, что я вовремя раскрыла себя и она не пошла ни на какие откровения.
– Единственное, за что я тебе благодарна, – с горечью заключила она, – это за то, что ты вовремя разоблачила себя!
А в целом она чувствовала себя совершенно обманутой.
Она взяла свечу и собралась было идти, но остановилась на пороге и печально произнесла:
– Что я должна теперь о тебе думать?
Она подняла свечу и направила на меня свет. Я посмотрела на нее и подумала то же самое.
Что я должна о ней думать?
Она сказала мне то, что хотела сказать ей я. Я думала о ней почти то же самое.
Раньше я была уверена в том, что правда на моей стороне. А теперь я уже и не знала. Я считала, что это я пытаюсь с ней сблизиться, а она избегает меня. Она же утверждает, что все наоборот. Кто из нас прав? Может быть, обе? Мы просто-напросто не нашли пути друг к другу. Слишком разными были у нас отправные точки.
Она сказала, что я дала ей понять, где ее место. Я же считала, что это она постоянно указывает мне на мое постыдное в ее глазах происхождение.
Сколько раз она его задевала? Я же, насколько знаю, никогда не затрагивала ее происхождения. Но говорить об этом было бессмысленно, она только ответит, что мое настоящее отношение к ней проявляется в моих словах и поступках.
Я вздохнула. Положение казалось безнадежным. Что мне ответить? Я могла только сказать как есть:
– Не знаю, что и сказать …
Она помахала свечой:
– Нет-нет, не надо. Не утруждай себя! Это ни к чему. Я забыла, что твое воспитание запрещает тебе проявлять нормальные чувства. Да, не дай Бог родиться в такой семейке!
Ну вот опять! Зачем она это говорит? Ясно, что это была заключительная реплика, она задула свечу и направилась к двери.
На улице начало светать. Я встала с постели и подошла к окну. Небо было ясным и румяным. Будет хороший день.
Я заметила, что Каролина замешкалась у двери.
Птицы проснулись и защебетали изо всех сил. Я распахнула окно, и в комнату ворвался прохладный утренний воздух. Запахло цветами и летом.
Каролина не уходила. Я слышала, как она пошевелилась.
– Почему ты молчишь? – В ее голосе звучал вызов.
– А что я должна сказать?
– Не притворяйся! Скажи все как есть! Я закрыла окно и повернулась к ней.
– Ты не можешь пояснить, что у тебя на уме?
– И не пытайся узнать! Я-то знаю, что у тебя на уме!
– Тогда скажи, что! Ее всю трясло.
– Да, я знаю… Ты не можешь понять, почему я не ухожу, раз считаю твою семью такой ужасной? Почему не убираюсь вон? – Она засмеялась. – Видишь, я читаю твои мысли. Я тебя насквозь вижу. Но ты не осмеливаешься задать этот вопрос, поскольку боишься моего ответа.
– Что ты имеешь в виду?
– Ой-ой, как ты испугалась! Но тебе не надо беспокоиться. Я не скажу тебе, почему не хотела бы родиться в твоей семье. Бедняжка, ты бы этого никогда не пережила… Теперь мне это ясно! – Она открыла дверь и прошептала: – Извини, что потревожила… Спокойной ночи, маленькая Спящая Красавица.
На следующее утро она пошла к маме и отказалась от места.
В тот же день уехала Свея.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Мы немного волновались, как пройдет прощание мамы со Свеей. Помня, какая драма разыгрывалась каждый раз, когда Свея уезжала к родственникам в деревню на Рождество или Пасху, мы опасались худшего.
Теперь положение было гораздо серьезнее, и Свея наверняка выжмет из этого все, что можно.
Но мы заблуждались.
Свея одумалась. Устраивать сцены было больше не в ее интересах. Это не нужно малышам, которые и так видели достаточно слез. В первую очередь она должна помнить о них.
