Александр Ященко - Хруп Узбоевич
Я мигом выскочила вон и спряталась на палубе среди каких-то ящиков и бочонков. Тут только разобрала я, что с судном творится что-то неладное.
Оно сидело теперь наполовину в воде, было совершенно оголено, так как на месте когда-то расправленных крыльев-парусов виднелись только палки, да веревки, да какие-то прикрученные к палкам свертки. Все люди судна были наверху и возились над большой лодкой, которую старались спустить сбоку судна на воду.
Раздавались отдельные резкие крики и сдержанный пугливый шепот. Кто-то пробежал мимо меня и решительно захлопнул дверь люка, закрепив ее. Судно качало меньше, чем раньше, но волны и ветер были ужасны. Только тут взглянула я на море и была поражена. Горы воды то и дело шли на судно и поднимали его на себя, а оно, тяжелое, словно осевшее, кряхтя взбиралось на них и вдруг снова оседало куда-то вниз. Небо было все затянуто темными облаками, и только местами виднелись светлые клочки с мерцавшими звездочками.
Ветер глухо шумел среди сети веревок, а высокие мачты, скрипя, качались из стороны в сторону.
Наконец, люди спустили лодку и как-то перекарабкались в нее один за другим. Судно осталось одно. Мое недоуменье возрастало.
Большая волна вдруг разом подняла и судно, и лодку, и, когда она прошла, лодка уже отделилась. С ее боков взмахнулись какие-то плоские жерди, и она, словно громадное насекомое, поползла по горам воды, то взбираясь на них, то спускаясь в ямы между ними.
Я осталась единственным обитателем судна, притом запрятавшимся среди ящиков и бочонков. Страха не было ни капли, удивлением же я была переполнена: отправляясь в путешествие, я его не собиралась совершать в полном одиночестве среди необозримого моря.
Лодка и люди скоро были далеко, и я вышла на палубу, решась провести хоть какие-либо расследования.
Всюду валялись различные предметы, словно нарочно поваленные. Тут и там виднелись следы рубки топором. Особенно много было перерубленных канатов. Все ходы вниз были заперты и даже заколочены.
Палуба, сырая от налетавших с волн брызг, слабо покачивалась, и я спокойно обегала все ее углы. Наконец, мне это осматривание надоело, и я залезла от холода и ветра в какой-то ящик, связанный с бочонком, один из тех, которые люди спускали в лодку перед оставлением судна. Однако спать я не могла, так как кругом был шум, треск и вой.
Вдруг я почувствовала, что мой ящик куда-то подняло очень высоко. Я выглянула в щель доски и ясно увидела, как вся половина судна, как раз та, где был люк, ушла в воду, а тот конец палубы, где лежал среди других и мой ящик, подняло выше. Я почувствовала, как мое помещение поползло вместе с судном куда-то вниз, к воде, но никакое соображение не приходило мне в голову, и я медлила что-либо предпринимать. Наконец, совершилось нечто, что я объяснить себе никак не могла. Что-то сразу потянуло вниз и судно, и ящик, и меня. Ящик перекувыркнулся, и я полетела в один из его углов; откуда-то ворвалась вода и подхватила его на себя; кто-то вновь рванул его, обмакнул в соленую воду и вдруг, с силой бросив, завертел с бешеной, головокружительной быстротой.
Я вцепилась всеми четырьмя лапами в шершавые, занозистые доски и, потеряв всякое сознание, не то повисла, не то прилипла в углу ящика. Помню, что он ушел куда-то глубоко в холодную черную воду, потом его оттуда кто-то вышвырнул, и он, наполненный на две трети водой, закачался на высоких волнах моря. Вода оторвала меня от угла, и я, как труп, плавала в затопленном ящике. В таком непривычном положении я пришла в себя.
Первым долгом я, конечно, снова вцепилась в ящик и, погруженная наполовину в воду, то и дело окачиваемая, старалась, хоть сколько-нибудь, собраться с мыслями.
Как только глаза мои приобрели способность видеть, я заметила, что ящик был не один. Он был как-то странно привязан к бочонку, плывшему тут же, а рядом плыл другой ящик, разломанный. Он был тоже привязан к тому же бочонку. Одним словом — понять нельзя было ничего. Я потом делала кой-какие предположения насчет того, что все это проделали люди нарочно, для какой-то цели перед оставлением судна, но зачем — сообразить не могла. Мысль же о крушении судна, конечно, не могла прийти в голову крысе, не имевшей о таких событиях никакого понятия.
Кругом была одна вода, бурная, колыхавшаяся вода. Судно и палуба, на которой стоял мой ящик, исчезли самым непонятным образом. Я могла догадываться, сколько угодно, что судно ушло в воду, но как и почему — все это было неразрешимо.
Конечно, если бы я ожидала чего-либо подобного, то постаралась бы прислушаться к речам людей судна, но разве кто-нибудь может предвидеть, что с ним будет даже в очень непродолжительном времени?
Оставляя в стороне всякие рассуждения, я должна просто сказать, что рассвет застал меня на волнах успокаивающегося моря сидевшей или, вернее, только уцепившейся за край ящика, так как хвост и задние ноги мои то и дело полоскались в воде внутри ящика. Мой ящик и его разбитый сосед болтались оба около небольшого бочонка, к которому были привязаны.
Смею вас уверить, что это мое первое морское путешествие я более уже не осмеливаюсь назвать добровольным.
XX
Среди безбрежного моря. — Миролюбивые тюлени. — Берег. — Тягостный путь. — Спасение. — Мальчики. — Опять дорога. — Три спутника.
Я затрудняюсь представить, как разнообразны были способы путешествий моих предшественниц, выселившихся из Азии и распространившихся после завладения Европой по всему свету, но не хочется верить, чтобы какая-либо крыса до меня совершала такое странное путешествие, каким было мое плавание по водам Каспийского моря.
Если бы на другой день в яркую солнечную погоду кто-нибудь заглянул в эти места, он увидел бы следующую картину. Успокаивающееся море давало одни только ровные гладкие зеленые волны без белых гребней. Волны эти, качаясь, уходили далеко в лиловую и голубую даль. Небо без единого облачка с одним только солнцем разостлалось так далеко, как только видно было море. И посередине этого зеленого перекатывающегося полога, взбегая на волны и опускаясь в ложбины, но в то же время едва-едва подвигаясь вперед, плывет бочонок с двумя ящиками по бокам. На одном из ящиков, на выдавшихся из воды досках сидит единственное живое существо для всей широкой и далекой окружности. Это живое существо был ваш покорнейший слуга, ученая и образованная крыса, Хруп-путешественник.
Не думайте, чтобы существо это имело удрученный вид. Если бы вы подольше посмотрели невидимкой на картину, вы, наверное, увидели бы почтенного Хрупа не только умывающимся и приглаживающимся, но даже аппетитно кушающим что-то из своего дорожного запаса. Очевидно, перед вами настоящий путешественник, знающий, что он делает и куда он едет.
Все это чистейшая правда, кроме последней фразы. Да! Не прошло суток, как я была уже покойна и покорна своей судьбе, так как начинала понемногу проникаться здравым рассуждением: «во всяком, даже скверном, деле нужно уметь устраиваться с возможным благополучием». Не знаю, говорил ли кто так из мудрых людей, но пусть это будет историческим суждением крысы Хрупа.
Ящик, в котором мне так не повезло, а, пожалуй вернее, что повезло, я покинула и перебралась было на бочонок. Но он оказался чрезвычайно неустойчивым, и я тотчас же перебралась, правда осторожно, на другой ящик. У него по крайней мере была цела крышка и он был сносным плотом, у моего же крышки или вовсе не было или ее сорвало, и он представлял из себя просто огороженный бассейн морской воды. Разумеется, я скоро проголодалась, и солнце застало меня сначала в самом удрученном виде, главным образом вследствие этого голода.
Однако, когда теплые лучи солнца не только умерили ветер, успокоили разбушевавшееся было море, но и просушили мне шкурку от хвоста до носа, первое, что учуял мой, так сказать, протрезвившийся от удручений нос, это — знакомый запах рыбы.
Надеюсь, что вместе со мной, уже старой крысой, видавшей виды, ты, благосклонный читатель, не заподозришь морскую рыбу в особом запахе, если она находится не в лавке, а свободно плавает в своей стихии, но в то время я склонна была думать и это, почему начала серьезно внюхиваться кругом в воздух, подозрительно, но с вожделением поглядывая на воду.
Однако вода была чиста, и в ней не только не показывалась ни копченая, ни сушеная, ни соленая рыба, но даже не было видно и живой. Следовательно, нужно было искать причины запаха где-нибудь ближе, а не в самом море. Это, впрочем, было неверно, так как приятно щекотавший и раздражавший мой нос запах шел из моря, но только из той его части, которая была замкнута в ящике, на выступающей из воды крышке которого я сидела. Короче… в ящике, хотя и разбитом, что-то было, и это что-то было съедобное.
К счастью для меня во время моего крушения я не потеряла своих зубов, и они мне очень пригодились. Я живо прогрызла пошире одну из щелей и, засунув морду в соленую воду, вытащила ни больше ни меньше, как хвост одной из сушеных рыб, лежавших в ящике целой связкой. Я, вероятно, очень походила в это время на неловкого рыболова, так как, несмотря на свои ухищрения, никак не могла протащить целую рыбу на свой плот и только прыгала на одном месте, не давая рыбе упасть опять вниз. Делать было нечего. Уцепившись за рыбу передними лапками около заднего плавника, я с аппетитом принялась выгрызать ее сухое мясо. А через полчаса я уже сидела с некоторым равнодушным видом перед остатками сухих косточек, разбросанных по плоту. Вот уж правду сказал кто-то из людей: «Много ли животному надобно? Поело и благодушно»!
