Магда Сабо - Скажите Жофике
– Я должен питаться через каждые три часа, – пояснил Ревес. – Потому как у меня была язва желудка, и я берегусь с тех пор.
– Ну, тогда вам в самый раз лечиться ромом.
– Кто это ромом лечится? Зуб мой, а не я! Видите, молоко пью, я даже мясо не всякое могу есть, одну лишь телятину.
– Вы можете есть сколько угодно телятины, если потом ромом запиваете…
Уронили этого Киша что ли, когда грудным младенцем был? Прямо помешался на выпивке! Видно, не прочь приложиться к шкалику, даже говорить об этом ему приятно.
– Да ведь я не пью! – вспылил Ревес, отставив бутылку из-под молока.
– Видел я, – ответил Андраш Киш. – То была вода, водичка, да?
Что с дураком спорить! Ревес махнул рукой и стал тут же, в коридоре, полоскать под краном бутылку. Ну нет покоя от этого столяра – бухает и бухает. Может, за новый шкаф взялся? Уже четверть шестого. Кончится когда-нибудь это дежурство?!
Андраш Киш расправил под столом затекшие ноги. Сколько еще сидеть? Ревес, видно, не очень тоскует по дому. Все-таки собутыльников своих дожидается.
– И до какого часа вы должны тут сидеть?..
– Сегодня до полшестого, а вообще когда как: иногда до шести, иногда до четырех. Все зависит от того, когда заступаю.
– Ну, а в полшестого куда?
Тьфу, что за болван этот каменщик: ведь сам же побывал у него, Ревеса, дома. Куда же ему деться, если не в Зугло?
– Прямо туда? – не унимался Андраш Киш.
Нет, не прямо. Сначала он поедет в Хидегкут или Бекашмедьер, плюнет в Дунай, потом уже домой. И чего глупости спрашивает?
Ну, раз он прямо домой надумал, значит, выпивки сегодня не будет. Он, Киш, проводит его немного, проверит, в самом ли деле тот поедет в сторону Зугло, – и кончено. Обещание выполнено.
Аккуратная, видно, женщина Жофина мать, ишь как хорошо упаковала обед Ревесу, все плотно пригнано, ничего не прольется. Ну, наконец собрался. Нет, опять что-то вынюхивает. Вот подозрительный человек, где-то заплакал ребенок – так он ушам своим не верит, ему обязательно надо посмотреть. И сейчас к чему-то прислушивается. Подумаешь, молотком стукнули! Может, ковер выколачивают. Или тут мастерская какая-нибудь, ножки к стульям прибивают.
Опять остановился, заглянул в приоткрытую дверь – и бежать. Господи, что ему лицо от страха перекосило? Будто кто стрелять там в него собрался. К телефону помчался. Истошным голосом зовет швейцара. Сам ненавидит толстяка Раца, готов его в ложке воды утопить, а все же звонит. Что? Что он говорит? Зовет на помощь: бегите, мол, скорее, кто-то стучит. Ведь и вправду стучат! Теперь, когда дверь вон того кабинета открыта, слышно.
Ну, хватит сторожить этого Ревеса. Компания не явилась, так что одна стопка рому не в счет. Да и стук, видно, не на шутку испугал его. Может, сегодня не будет бродяжничать, прямо домой поедет. Но скорее всего он хитрит. Вся беда в том, что он лгун, это ясно. Но где все-таки стучат? Кажется, будто кто-то бьет руками и ногами о стену. Ух как они все перепугались. Нет, лучше быть в каменщиках. Ни за какие коврижки не пошел бы он музей сторожить. Велика радость – дрожать из-за каждого шороха.
Вот и Рац. У него даже шея побагровела.
– Ступайте отсюда, мил человек, – сказал он Андрашу Кишу. – Думаю, вы уже вдоволь наговорились со своим приятелем. Здесь с этой минуты могут находиться только официальные лица.
– А сколько времени вы тут еще пробудете? – поинтересовался Куль-шапка.
– Черт его знает, ступайте себе! Внизу, у парадной, Папик, он вас выпустит.
Ну вот, они тут теперь надолго застрянут, так что ему беспокоиться нечего. Там, глядишь, и шесть пробьет.
Инспекции не было, он, Андраш Киш, может спокойно идти домой. Пусть этот разиня подождет его в воскресенье, так он и купил его дом! Держи карман шире.
Швейцар прикрыл за собой дверь кабинета Халлера. Сомнений нет, стучат из хранилища, кого-то там захлопнули. Ключ – в замке, снаружи, но что толку? Открывать дверь умеют только директор музея и Халлер. Халлер здесь, в здании, но где его искать? Надо позвонить директору и достать его хоть из-под земли. Все выходы следует немедленно закрыть. Шутка ли – речь идет о большой коллекции!
Ревес помчался к телефону. Теперь уже отчетливо был виден его флюс. Перед глазами Раца вдруг сверкнуло золото. Он схватился за сердце. На столе, в бронзовой пепельнице, взятой напрокат так же как и гобеленовый стул, лежала золотая монета. Рацу еще никогда не приходилось сравнивать оригиналы с копиями, но он сразу понял, что перед ним подлинник.
18Когда Жофи вернулась, мама уже была дома и варила кофе. Свою записку Жофика увидела в корзине для бумаг: мама прочла ее – значит, все в порядке. Пока ничего не расспрашивает.
Мама подала кофе, но вместо того, чтобы выпить его, Жофика незаметно вылила всю чашку в раковину. Она не могла сделать ни одного глотка. Что ответить маме, если мама все-таки спросит, где она была. Некоторое время Жофика кружилась около маминого письменного стола, стараясь привлечь к себе ее внимание. Мама открывала и закрывала ящики: наводила порядок в столе. Ее портфель был набит разными бумагами, книгами, и она теперь разгружала его.
"Мама переселяется из института", – заключила Жофика. Хоть бы она перестала возиться с портфелем и спросила Жофику, что она делала после обеда. Жофика могла бы кое-что рассказать – конечно, не все, а только то, что можно. Ведь мама скоро сама обо всем узнает, и это будет ужасно.
Жофика пошла в кухню, уселась на крышку мусорного ящика и стала прислушиваться. Где раздастся звонок раньше – из маминой комнаты, там стоит телефон, или у парадной двери? Должны прийти от дяди Калмана. Может, все же надо держаться поближе к маме? Жофика снова подошла к письменному столу. Мамины руки проворно и быстро находили место каждой книге, каждому листочку бумаги. Между делом мама заметила, что не любит, когда на нее таращат глаза, и посоветовала Жофике найти себе какое-нибудь занятие. Тогда Жофи ушла в свою комнату и села на ковер. На нем были вышиты цветы и какие-то зверюшки. А у дяди Калмана на спинке стула был нарисован гриф.
Она ни за что не скажет, почему так поступила. Мама подумает, что она сошла с ума. Знать бы, как ее, Жофику, накажут. В передней позвонили. Мама крикнула, чтобы Жофи посмотрела, кто пришел, но она легла на живот и зажала уши. Мама крикнула еще раз, затем выбежала сама. Это искали квартиру соседей: у них на дверях не было таблички. Мама хотела отругать Жофику, открыла дверь в ее комнату и молча остановилась на пороге. Все же как влияет на нервную систему ребенка переходный возраст! Лежит на полу и уши зажала.
– Ну встань же, Жофика, не устраивай комедии!
Мама нашла для нее книжку, потом вернулась к своему столу. Нет, она не может остаться с Жофикой, зря девочка просит ее об этом. Сейчас нельзя попусту тратить ни минуты. С пятнадцатого августа она переходит на новую работу. Уже и приказ есть. До чего горько на душе! С одной Жофикой трудно справиться, девочка со странностями. А там, в школе, ее, Юдит, ждет сорок детей, чужих, непонятных, незнакомых. Никогда в жизни не простит она Добаи, что он вынудил ее работать в школе.
Весть пришла по телефону. Жофи сразу поняла, что это именно то: тетя Като, которая всегда отличалась визгливым голосом, теперь так кричала, что даже в Жофиной комнате было слышно. В трубке что-то трещало и булькало: наверное, тетя Като плакала прямо в телефон. Жофи прильнула к двери и затаив дыхание слушала. Мама ничего не говорила, только в конце разговора сказала, что примет меры.
Вот идет, приближается… Сейчас произойдет что-то страшное. Все равно, она должна молчать: ведь нельзя выдавать Дору и дядю Калмана. Тетя Като еще не так плакала бы, узнай она правду. Если бы Жофика не захлопнула дверь, где бы уже был дядя Калман! Сейчас мама начнет расспрашивать, а она не может, не должна отвечать. Мама и этого не поймет, как не понимает многого другого.
Но мама впервые в жизни не стала у нее допытываться и требовать объяснений. Когда она вошла, губы ее дрожали от волнения. Жофи встала перед мамой навытяжку; так она делала в школе, когда случалась какая-нибудь беда. Нельзя маме ничего говорить, она не имеет права… Но мама ни о чем и не стала спрашивать. Она просто побила ее.
Жофи инстинктивно заслонила руками лицо. Обычно таким жестом человек защищает свои глаза от неожиданно яркого света. Мама сначала надавала ей пощечин, потом стала бить куда попало. У Жофи с утра не прошли следы от шлепков дяди Пишты, а теперь еще мама! Когда она с силой рванула руку, которой Жофи защищала лицо (а рука и без того болела), Жофика не выдержала и заплакала. Мама перестала ее бить и тоже разрыдалась. Жофи побежала в угол, села на пол и, прижавшись лбом к печной дверце, стала причитать: "Папочка, папочка мой!"
