Владимир Беляев - Кто тебя предал?
У дверей комнаты стояло два эсэсовца с автоматами.
— Образумьтесь, Иванна,— тихо говорил бледный Герета,— если вы расскажете всю правду, господин Дитц сможет выхлопотать вам помилование. Ведь у вас вся жизнь еще впереди!
Хорошо пригнанная к сухощавой фигуре Гереты гитлеровская униформа военного капеллана была весьма к лицу молодому богослову. Он стоял перед своей невестой, сидящей на скамейке, привернутой скобами к деревянному полу. Положив на колени закованные руки, Иванна устало смотрела на них. Слова Романа проносились мимо ее сознания. Она тупо смотрела на носки сапог низенького эсэсовца и мысленно собирала остатки воли для того, чтобы не сказать ничего! Решительно ничего!
— Я люблю вас, Иванна, говорю это совершенно искренне, и потому...
— Искренне? Это вы говорите об искренности! — вдруг прорвало Иванну, и, подняв на Герету гневные глаза, она почти выкрикнула:— Думаете, я не знаю, кто подговорил Каблака отказать мне в приеме в университет, кто украл адресованную мне телеграмму, кто обманным образом завлек меня в монастырь? Разве так поступают честные» искренние люди?
— Да, я сделал это,— признался Герета,— но сделал это для вашего же благополучия. Невесте будущего священнослужителя не пристало учиться в советском безбожном университете!
— А где он, ваш университет! — воскликнула Иванна и кивнула на Дитца,— Вот эти культуртрегеры его вам открыли?
— Подумайте, где вы находитесь, Иванна! — урезонил ее Роман.
— «Подумайте, подумайте»! —не скрывая презрения и ненависти, сказала Иванна.— Какой же вы лицемер! И вор! Да, вор! Вы счастье мое украли... Мечту мою украли... Вы и вам подобные! Как Иуда, предали меня...
— Именем бога заклинаю вас, образумьтесь! — молил Иванну Герета.
— Какого бога? — окончательно взорвалась Иванна.— Который привел на Украину таких вот палачей? Что вы машете мне? Да они сами не скрывают этого. Гляньте! — Закованными руками Иванна показала на фуражку Дитца с высокой тульей, что стояла на шкафу с большой сургучной печатью на дверцах. На околышке фуражки виднелось серебряное изображение черепа и перекрещенных костей.— Вот что они несут народу. Смерть! А я люблю жизнь и никогда не предам тех, кто за жизнь борется...
Дитц, утратив показную выдержку, вскочил и, изо всей силы ударив кулаком по столу, закричал:
— Хватит с меня здесь большевистских митингов! Этот диалог прекрасно показал ваше лицо, Ставничая. Все ясно. Последний раз спрашиваю: где скрываются пленные, которым вы помогли бежать?
— Сознайтесь, Иванна... Умоляю,— прошептал Герета.
— Молчите хоть вы... святоюрская крыса! — с нескрываемым презрением бросила в дияо жениху Иванна.
Это были последние слова, которые услышали от Ставничей гестаповцы. Допросы и пытки не могли сломить волю девушки. Ее пытали Энгель и Вурм, Бено Паппе и Кольф, Гейнц Гжимек и сам штурмбанфюрер Дитц, но, кроме стонов, которые изредка вырывались у нее, израненной, обожженной светом сильных электрических ламя, чины тайной полиции не услышали ничего.
— Фанатичка!.. Форменная фанатичка! — докладывал своему начальнику Витиске и Питеру Краузу штурмбанфюрер Дитц.
После того как гитлеровцы убедились, что допросы Ставничей не принесут гестапо ничего, ее втолкнули в черную закрытую машину. Завывая полицейской сиреной, на бешеной скорости машина эта подкатила к зданию бывшего университета имени Ивана Франко.
Всё те же аллегорические изображения Вислы, Днестра и Галиции венчали портал здания университета, но не было уже подле него смеющейся молодежи, не выходили из подъезда солидные профессора с портфелями в руках. Лишь два эсэсовца застыли с автоматами на груди у входа. Ветер лениво развевал над ними огромный флаг со свастикой. По бокам университета были выстроены немецкими инженерами две круглые бетонные башенки с бойницами для пулеметов. Оттуда в случае внезапного нападения могли бы вести огонь часовые. А на фронтоне портала, там, где некогда алела вывеска университета, появилась большая черная табличка с надписью, сделанной готической вязью:
ЗОНДЕРГЕРИХТ ДИСКРИКТ ГАЛИЦИЕН
Когда полицейская машина остановилась перед этим зданием, где размещался теперь «Особый суд провинции Галиция», из заднего отделения грузовика выскочило трое гестаповцев и вместе с другими заключенными выволокли из кузова Иванну. В ссадинах, обожженное и потрескавшееся лицо ее носило следы пыток, а расшитая крестиком гуцульская блузка, вся в бурых пятнах крови, была изодрана.
Иванна шла, откинув назад голову, неся перед собою руки, скованные кандалами, и закусив запекшиеся губы. Последними усилиями воли она старалась не выдать своего подлинного состояния глубокой душевной муки.
Подталкиваемая охранниками, шагала Иванна по знакомой ей университетской каменной лестнице. Навстречу спускался освобожденный старик поляк, которого судили в этот день. Он посторонился, чтобы пропустить Иванну...
Мне удалось потом разыскать этого старика.
- Проше пана, - рассказывал он. - Цурка Ставничего шла, как богатерка. Так, должо быть, шла на огниско когда-то Жанна Д'арк
До сих пор мне не удалось установить, как вела себя Иванна на заседании особого суда, и даже начальник Львовского гестапо Питер Крауз ничего не мог сказать мне об этом, судебные же архивы немцы увезли из Львова.
Одно известно совершенно точно, что спустя два дня, измученный безуспешными поисками дочери, Теодозий Ставничий, узнав о том, что на "Горе казни" были на расвете повешены "какие-то партизаны", пришел к ее подножию.
Гору окаймляли высокие березы и серостволые буки. Ходило по городу предание о том, что когда-то магнаты казнили на этой горе, называемой зачастую и поныне «Гурой страцення», или «Горой казни», пленных повстанцев-гайдамаков, участников знаменитого народного восстания «колиивщины». Австрийские жандармы, в свою очередь, уничтожали здесь захваченных польских повстанцев, а в годы немецкой оккупации по приказу гестапо здесь были снова воздвигнуты виселицы.
Медленно, тяжело дыша, поднимался узкой лестницей на эту мрачную гору Теодозий Ставничий. Он все еще верил в чудо, в то, что рано или поздно вернется к нему родная Иванна. Невдомек было старику, что там, на вершине горы, за кольцом молчаливых зевак, окруживших на почтительном расстоянии шесть черных виселиц, найдет он свое погубленное счастье.
Четыре эсэсовца, стоя на широко раздвинутых ногах, стерегли повешенных людей, выставленных для устрашения живых. Автоматы у эсэсовцев были взяты на изготовку.
На левой, крайней виселице была прибита на фанере трехъязычная надпись:
ЭТИ ЛИЦА ВЫСТУПАЛИ ПРОТИВ ГЕРМАНСКОЙ ИМПЕРИИ, УЧАСТВОВАЛИ В ЗАПРЕЩЕННЫХ ОРГАНИЗАЦИЯХ И КАЗНЕНЫ ПО МОЕМУ ПРИКАЗУ.
СС БРИГАДЕНФЮРЕР И ГЕНЕРАЛ-МАЙОР ПОЛИЦИИ КАТЦМАН
Потихоньку расталкивая зевак, Ставничий приближался по лестнице к виселицам.
Он увидел перед собой хорошо начищенные сапоги первого охранника и потом пряжку пояса, туго обтягивающего живот эсэсовца. На пряжке полукругом шла надпись:
«Готт мит унс!»[17]
На последней, верхней ступеньке Ставничий задержался, чтобы перевести дыхание, поднял еще выше голову, и все поплыло перед ним.
Он увидел на одной из виселиц мертвое тело дочери. Иэо рта у нее высовывался белый кляп. Позже отец Теодозий узнал, что это гипс. Так во Львове заливали гестаповцы быстро стынущим гипсом рты своим жертвам, чтобы добиться от них молчания во время казни.
— Иванна! — сдавленным голосом аакричал старик и бросился к дочери.
— Цурюк! — закричал охранник и ударом автомата сбил старика с ног.
Ставничий упал на колени, и надпись «Готт мит унс!» снова мелькнула перед ним на хорошо начищенной бляхе пояса. Она завертелась в глазах, подобно спицам быстро мчащегося велосипеда.
Его участливо поднял, видимо давно стоящий здесь, пожилой мужчина в помятой шляпе-«борсалино». Поддерживая священника за локоть, он сказал ему по-польски:
— Пане дорогой! Я очень хорошо понимаю ваше несчастье. Это, наверное, дочка пана? Да? Видите: а это рядом мой сын Сташек. Студент юридического факультета университета Ивана Франко. Пока мы, поляки, тут с украинцами боролись, кому должен принадлежать Львов, пришли вот эти изверги и уничтожили наших собственных детей.— И он кивнул в сторону немецких охранников, что с каменными лицами сторожили останки казненных жертв.
