Вадим Селин - Большая рождественская книга романов о любви для девочек
– Привет, Маш! Сварить тебе кофе?
Маша выглянула из-за мольберта, сказала:
– Привет, Мика. Свари. И прихвати какой-нибудь еды.
Ну, нормально, подумала я. А Маша вдруг как крикнет на весь дом:
– Витя!!!
Я аж подпрыгнула от неожиданности. Маша еще раз крикнула:
– Кофе будешь?!
– Кто такой Витя? – испуганным шепотом спросила я.
– Мой муж, – сказала Маша. – Он тоже художник. Работает в соседней комнате. Мы редко видимся.
– Не надо! – прорычали из соседней комнаты, и Маша кивнула мне:
– Вите не надо.
Я стояла с открытым ртом.
– У тебя есть муж?! – Маша в ответ пожала плечами. – А дети?!
Маша отодвинулась от рисунка и порылась в ящике стола. Достала рисунки, протянула мне.
– Это Ваня, а это Иринка. Они выросли. Сейчас живут в другом городе. Фотографий мы не делали, не любим фотографировать.
– Ну вы даете! – выпалила я и ушла на кухню варить кофе.
Порылась в холодильнике и выставила на поднос: виноград, плесневелый сыр нескольких видов (не то чтобы он заплесневел в холодильнике от старости – он был недавно куплен!), сделала бутерброды с колбасой, маслом и огурцами. Разлила по кружкам дымящийся кофе.
– Неплохо, – одобрила еду Маша. – Где ты раздобыла все это добро?
– У тебя в холодильнике.
Мы уселись на заляпанный красками диванчик.
– Ставь поднос на стол, – кивнула Маша.
На журнальном столике лежали рисунки.
– Черновики, – объяснила Маша.
Я аккуратно поставила поднос на край стола, отодвинула рисунки и только потом пододвинула поднос.
– Надо знать цену вещам, – хмуро сказала Маша. – И надо учиться их не ценить.
– Зачем – не ценить? – спросила я.
– Чтобы уметь уходить прочь, не оборачиваясь, – объяснила Маша. – Смотри.
Она потянулась далеко к тумбочке, достала большой лист.
– Это иллюстрация на целый разворот, – объяснила она. – Без текста.
Место для рисунка было очерчено карандашом, за границами рисунка остались пересечения карандашных линий. На самом рисунке была ночь. А по центру листа ехал освещенный троллейбус. Внутри было тепло и уютно. Люди пили чай со свежеиспеченными булочками. Улыбались друг другу, узнавали друг друга. Падал снег. Водитель напевал под нос песенку. В кабину к нему заглядывал любопытный мальчишка. На улице зима, а он стоял, одетый в шорты, гольфы, сандалии и полосатую футболку с якорьком. Троллейбус ехал вдалеке, и я не знаю, как мне удавалось увидеть то, что творилось внутри вагона.
– Спасибо, – сказала Маша. – Без тебя этой вещи бы не было.
Я засмущалась, отдала иллюстрацию и вцепилась в бутерброд. Почему-то мне хотелось плакать. С девчонками так иногда бывает.
– Твой день прошел не зря? – спросила Маша.
Я пожала плечами и задумалась. Что я сделала за сегодня? Ну, сходила в магазин. Отправила новогоднюю почту. Появились ли в моем дне новые люди? Смогла ли я удивить сама себя? Приблизила ли Новый год? Получалось, что не очень.
Маша сидела молча и не мешала мне думать.
А потом предложила:
– Я дам тебе задание.
Я кивнула.
– У нас есть кладовка, – сказала Маша. – Там темно. Посиди там полчасика.
Я закашлялась, едва не захлебнувшись кофе. Маша улыбнулась и кивнула.
– Представь, что ты – новогодняя елка, – продолжила она. Настоящая. Живая. Та, которую берут на елочном базаре. Это вроде медитации. Потом расскажешь мне. Это нужно для иллюстрации, а мне некогда сидеть в кладовке полчаса.
– Я попробую, – нерешительно сказала я.
Задумчиво потянулась за сыром. Я очень люблю такой, мягкий с белой плесенью, и сейчас он мне представлялся большим снежным сугробом с заледеневшей корочкой.
– Я попробую, – хмуро повторила я и поплелась в кладовку.
– Без еды, – сурово сказала Маша.
Я кивнула и поспешно сунула кусок сыра в рот.
В кладовке пахло гуашью и медом. Я села на ступеньку деревянной стремянки, закрыла глаза и перестала быть Микой. Я – новогодняя елка. Рано или поздно меня срубят и увезут на елочный базар. Или за елкой придет мужчина и заберет меня для своей семьи. Но пока что я еще совсем маленькая. На много километров вокруг меня – лес. Рядом подрастает несколько маленьких елочек. Они – моя семья. Странно, но с самого рождения я знаю, что я – новогодняя. А соседние елки знают, что они – обычные. Мне нравится солнце. Мысленно я сажаю его себе на верхушку, как большую звезду. Каждую зиму я начинаю волноваться и ждать, хотя знаю, что еще маленькая. Соседние елки попросту дремлют. Они больше любят осень, им нравится приманивать к себе грибницы, и елки даже соревнуются, кто притянет их к себе ближе. Для этого они щедро рассыпают хвою, а я стараюсь удержать каждую иголку. Я знаю, что иголки красят меня, и накапливаю хвойный аромат. Люблю, когда снег ложится на ветки. Хорошо помню момент, когда ко мне прилетела стайка снегирей. Они сидели в хвое, будто елочные игрушки, и тогда мне становилось совсем радостно, а нетерпение нарастало. И мне все думалось – какой будет моя следующая семья? Как они отметят Новый год? Предыдущую семью я ждала двадцать лет. Меня украшал мальчик, одетый в шорты на подтяжках. Он привязывал нитки к конфетам и бережно вешал украшения на хвою. Смеялся, дотрагиваясь до хвойных колючек, мотал головой, звал маму, и мама приходила. Они смотрели на меня, как на родную, видели во мне больше, чем просто праздник. Новый год отмечали одни, семьей. Папа мальчика разливал по бокалам шампанское, а мальчику, который постарался и не уснул, налили лимонада. Столько лет прошло, и я совсем забыла их имена. А теперь снова стала взрослой и ждала семью, для которой стану новогодним праздником. А потом высохну, осыплюсь и появлюсь вновь маленькой новогодней елочкой в большом дремучем лесу. И снова буду ждать. Но сейчас я – Мика, сижу на ступеньке стремянки в темной кладовке.
– Значит, реинкарнация, – кивнула Маша, когда я ей все рассказала. – Неудивительно.
Она так это сказала, как будто знала все и прежде.
– Я бы не сказала, что это совсем уж реинкарнация, – возразила я. – Просто следующее ожидание. Цепочка ожиданий. Когда заканчивается одно, начинается следующее…
– Ты – елка, тебе виднее, – согласилась Маша, и мне от этого стало приятно.
А как, интересно, растут главные елки – те, которые стоят в центре города? Долго ли они ждут? Знают ли с самого начала, что они – главные?
Но Маше я сказала совсем другое:
– Вот в твоей иллюстрации с ночным троллейбусом нет ничего про Новый год. Но почему-то даже не сомневаешься, что она новогодняя. Почему?
– Потому что никто не рисует время, Мика, – объяснила Маша. – Но было бы странно его не видеть.
Она была так права, что стало грустно. Все-таки чего-то я не сделала сегодня. И этого уже не вернуть.
– Мне пора, – сказала я Маше. – Передавай Вите привет, когда он выйдет.
Маша благодарно кивнула и вернулась к работе. А я настолько задумалась, что, выйдя из дома, буквально налетела на какого-то мужчину, врезалась в его живот. Посмотрела вверх и увидела нашего директора.
– Здравствуй, Мика, – улыбнулся он.
– Здравствуйте, – смутилась я. – Извините.
– Как каникулы? – поинтересовался директор.
Что тут скажешь? Вроде бы нехорошо говорить, что мне каникулы очень нравятся. Но и сказать, что мне ужасно хочется в школу, я тоже не могла. Поэтому просто пожала плечами точно так, как это делал директор. И тоже спросила:
– А как там продвигается ремонт?
Вот и директор пожал плечами. Улыбнулся мне.
– По-разному. Гуляйте до конца каникул, а там посмотрим.
В его голосе звучала такая необъяснимая печаль, что захотелось его обнять, как маленького. Но это было бы так странно – ни с того ни с сего обнимать директора школы. Для Мики – странно. Но не для новогодней елки. Те вообще делают что хотят. Я прижалась к директору и обхватила его руками. Он потрепал меня по голове широкой ладонью.
– Гуляйте, Мика, – сказал он и улыбнулся совсем светло. Я посмотрела на него и тоже просияла. Мы расходились в разные стороны и долго оглядывались друг на друга. А оглядываясь, улыбались – пусть в темноте этого было и не видно. У остановки я купила большой пакет мандаринов и раздала их людям в троллейбусе. «Я – елка», – повторяла я про себя, и люди брали мандарины, ничего не спрашивая. Это была их сегодняшняя плата за проезд.
А дома сидела на подоконнике и лепила очередного бульчонка. Молча, не разговаривая с Булькой, не напевая под нос, не включая радио. Я делала маленькие снежинки и прикрепляла их снеговику вместо пуговиц. И перед глазами у меня стояла одна и та же картинка, я никак не могла от нее отделаться. Будто я выхожу из дома – сельского, деревянного – в летнем сарафане на тонких бретельках и босыми ногами ступаю на холодный снег. По бокам – бескрайнее поле, передо мной – широкая тропа, усыпанная нехоженым снегом. Вокруг ночь, на чистом небе – звезды. Шаг за шагом я иду вперед. Снег под моими ногами сначала хрустит, а потом – тает. Если оглянуться, то можно увидеть темнеющие проталины от моих шагов. Но сейчас я не хочу оборачиваться, и ветер тут же заметает следы снегом. Там, далеко впереди, прямо посреди тропы, светлеет огромная елка со звездой на верхушке. Когда я дойду до нее, огни на елке разгорятся ярче, ярче, ярче – пока не настанет день.
