Ирена Юргелевич - Чужой
— Конечно, лучше бы всего… — неторопливо рассуждал отец, — лучше бы всего ему жить с кем-нибудь из близких, с человеком, которому он доверяет. Я вот думаю об этом Янице…
— Но ведь Зенек не знает, где он живет!
— Возможно, мы его разыщем. Сержант Ковальский обещал мне кое-что сделать.
— Милиционер?
Он слегка улыбнулся ее удивлению.
— Ты считаешь, что милиция только и делает, что следит за уличным движением да ловит преступников? Сержант очень сочувственно отнесся к Зенеку, хотя я и не много мог ему рассказать. Во всяком случае, он согласился, пока мальчик находится у нас, под присмотром, оставить его в покое. А тем временем Ковальский узнает, какая организация должна была строить мост в Стрыкове и где находятся сейчас строители.
— А вдруг его все-таки не найдут? Что тогда?
— Ну что ж, тогда придется поместить парня в воспитательную колонию.
«Воспитательная колония»? Это звучало не очень приятно.
— Я бы не хотел, чтобы ты говорила Зенеку об этих поисках, — заметил отец. — Пусть не надеется заранее, ведь пока еще ничего не известно.
— Ладно, — сказала Уля. — А он согласится поехать в колонию?
— Он согласится на что угодно, лишь бы не возвращаться к отцу. Так он мне сказал.
Следующий вопрос Уля задала так тихо, что отцу пришлось наклониться к ней, чтобы расслышать ее слова:
— А он сказал тебе… Зенек сказал, почему не хочет жить с отцом?
— Да. — Лицо доктора омрачилось. — А тебе он говорил?
— Нет.
— Ты не удивляйся. Плохо думать о своих родителях и плохо о них говорить — это очень тяжело.
Внезапный слепой гнев охватил Улю. Кому он это рассказывает!
— А я нисколько и не удивляюсь! — порывисто и резко, как прежде, ответила она. — Я его очень даже хорошо понимаю.
Доктор отпрянул, как от удара. Несколько минут он сидел молча, а когда заговорил, в голосе его была незнакомая Уле грустная нежность:
— Ты, верно, тоже редко говоришь обо мне с друзьями?
— Никогда и ни с кем.
— Да, конечно… и все думают, что ты счастлива, не правда ли? — Ответа не было, да он его, видно, и не ждал, потому что губы его сложились в горькую усмешку. — Все думают, что, хоть и нет у тебя матери, зато отец хороший. И никто не знает, как тебе со мной плохо.
Такие слова Уля слышала от отца впервые. Весь ее гнев мгновенно испарился, уступив место непонятному смятению. Она замерла, глядя в землю и чувствуя, что щеки ее заливает жгучий румянец.
— А ведь я так хочу, чтоб тебе было хорошо, — тихо сказал доктор.
Казалось, на этом разговор окончится. Но нет… он придвинулся ближе и начал говорить отрывисто, еле слышно:
— Я так этого хотел… Но… Я нанес тебе тяжкий удар. Для ребенка это всегда удар, когда один из родителей оставляет семью. Ты не можешь мне этого простить, я знаю… Ты не считаешь меня другом, не веришь, что я желаю тебе добра… Но пойми… — он посмотрел на дочку робко, просительно, словно боясь, что она не примет его оправданий, — пойми, не всегда можно найти решение, которое было бы хорошо для всех… Если бы я тогда остался, мама все равно не была бы со мной счастлива. Она знала, что я люблю другую.
Теперь у Ули запылали не только щеки, но и уши и лоб. Острая, разгоравшаяся годами ревность снова поднялась в ней и поборола страх и смущение.
— А я? — с болью крикнула она. — Я тоже стала тебе не нужна?
— Ты? Не нужна? — переспросил доктор. — Как так — не нужна?
— А вот так! — продолжала она, чувствуя, что больно ранит отца, и радуясь этому. — Когда была жива эта женщина, ты ни разу не пригласил меня к себе! Ни разочка! Где был мой дом? У теток! А отца у меня как будто и вовсе не было! За все эти годы мы виделись всего пять раз!
Она ждала, что сейчас отец резко оборвет ее, и приготовилась дать ему отпор. Но отец молчал. Отвернулся от нее и смотрел в окно. О чем он думал? О женщине, ради которой бросил маму? Всего несколько месяцев прошло со дня ее смерти, но в сердце Ули не было места сочувствию.
— «Эта женщина», как ты ее называешь, была моей женой, и ты об этом знаешь, — проговорил доктор, оторвавшись наконец от созерцания далеких деревьев. — И два года назад она ездила со мной в Варшаву, чтобы пригласить тебя к нам.
— Как так? — задохнулась от изумления Уля. — Пригласить меня?
— Твои тетки просили с этим подождать, — спокойно и печально продолжал отец. — Ты была очень привязана к матери, и они считали, что тебе будет слишком тяжело увидеть на ее месте чужую женщину. И что тебе будет легче примириться с этим, когда ты немного подрастешь.
«Они мне ничего не сказали, — лихорадочно думала Уля. — Не сказали!..»
— Вот ты говоришь, что мы виделись всего пять раз. А ведь я… — Он смущенно помедлил. — Ведь я видел тебя довольно часто. Я приезжал в город и прямо с поезда шел в маленькое кафе напротив твоей школы. Там я садился у окна и смотрел…
— На меня? — прошептала Уля, боясь поверить. — На меня?
— Иногда ты шла одна, иногда с Вишенкой. — Доктор говорил теперь свободнее, на его лице появилась застенчивая, мягкая улыбка. — А иногда с другими подружками. Я присматривался к тебе…
— Надо было меня позвать! — жалобно крикнула Уля. Она представила себе, как радостно бежала бы навстречу отцу, и с горечью почувствовала себя обойденной. — Ах, почему ты меня не позвал!
Только сейчас она заметила, что называет отца на «ты».
— Каждый раз, когда я к тебе приезжал, у меня было такое чувство, что тебе это неприятно.
Ах, эти его приезды! Она ждала их месяцами, а когда отец приходил, она изо всех сил старалась держаться с ним холодно, неприветливо. Как же теперь искупить свою вину, как заставить его забыть?
— Ах, папочка… папочка… — шептала она. И было ей стыдно, больно и радостно как никогда.
Под каштаном около дома пани Убыш кто-то свистнул. Раз, потом другой.
Вишенка, обхватив руками голову, сидела на ступеньках, ведущих в сад. Со вчерашнего дня ее мучили мрачные мысли. Что с Зенеком? Удалось ли ему скрыться? Ходил ли на остров доктор? Вероятно, ходил, раз спрашивал ее, как туда пройти. А вдруг он сам отвел туда милиционера?
Вишенка ничего не знала. Мать еще вчера строго-настрого запретила ей выходить из дому. Она сказала дочери, что доктор Залевский обещал «как-нибудь уладить это дело», и девочке оставалось лишь ломать голову над тем, как развернулись дальнейшие события.
Услышав свист Юлека, Вишенка вскочила и бросилась в сени. На пороге стояла мать.
— Не ходи. Я сама с ними поговорю.
— Мама!
Но мать решительно остановила Вишенку и прошла мимо нее на крыльцо.
— Вишенка занята и выйти к вам сейчас не может, — услышала Вишенка из-за двери.
Что теперь подумают Мариан и Юлек? Сейчас они молча уйдут и по-прежнему будут считать, что во всем виновата Вишенка — нарушила слово и выдала их общую тайну!
Нет, этого она вынести не может! Вишенка одним прыжком перемахнула через ступеньки в сад и бросилась к запасной калитке, которая выходила на заросшую дорожку. Калитка заперта. Не беда! Вишенка ухватилась за столбики, одной ногой уперлась в дырку от выпавшего сучка и живо перелезла на ту сторону. Сейчас она все узнает и все объяснит!
Мальчики уже подходили к кооперативной лавке.
— Мариан! — крикнула она что было сил. — Юлек!
Мальчики удивленно обернулись. И тут Вишенка вдруг замедлила шаг. Как же она станет им объяснять? Ведь объяснить все — это значит свалить вину на маму, потому что придется сказать, что мама обманула ее доверие. Что делать? Убежать, вернуться домой? Но это было невозможно, мальчики уже шли навстречу.
«Совру, — решила девочка. — Скажу, что я тоже хотела идти к доктору, думала, он поможет…»
— Вишенка, что это за фокусы? — крикнул Юлек. — Ты что, с ума сошла?
Как это может быть? Он смеется!
— Твоя мама на нас сердится? — спросил Мариан.
— Откуда ты взял? — поспешно возразила девочка. — Но только…
— Ты почему вчера на остров не пришла? — прервал ее Юлек, но не стал дожидаться ответа. — Уля просит, чтоб ты пришла к ней, она там, кажется, уборку затеяла. В общем, велела тебе прийти.
Вишенка ничего не понимала, кроме одного: мальчишки на нее не сердятся. У нее камень свалился с сердца. Юлек меж тем продолжал трещать:
— Зенек вернется только к вечеру. Представляешь, он пошел на работу в пять утра! Мы с ним уже договорились и тоже с ним пойдем, я и Мариан, будем ему помогать, но только завтра. А сегодня мы пойдем его встречать, а то вдруг Виктор…
— Стой! — изумленно прервала Вишенка. — Так, значит, Зенек все еще на острове?
— Вот тебе и на! — с состраданием воскликнул Юлек. — Она ничего не знает!
Через минуту Вишенка знала уже все. И что Улин отец, — кто бы мог подумать! — замечательный человек («Очень хорошо, что твоя мама пошла к нему», — удалось вставить Мариану), и что дядю Зенека уже разыскивают, но Зенеку об этом говорить пока нельзя («Ты ведь не скажешь?» — спросил Мариан), и что они здорово подрались с Виктором, и что милиционер тоже замечательный дядька, а Виктор чуть не лопнул от злости, и что Уля ночевала у пани Цыдзик, а теперь к Уле пришел Дунай и она его кормит, и…
