Лидия Чарская - Сибирочка (сборник)
Жюли присмирела.
В двенадцать часов дня урок закона Божия кончился, и началась большая перемена, то есть свободное время до часу, в которое гимназистки завтракали и занимались чем хотели. Я нашла в своей сумке бутерброд с мясом, приготовленный мне заботливой Дуняшей, единственным человеком, который хорошо относился ко мне. Я ела бутерброд и думала, как мне тяжело будет жить на свете без мамочки и почему я такая несчастная, почему я не сумела сразу заставить полюбить меня и почему девочки были такие злые со мною.
Впрочем, во время большой перемены они так занялись своим завтраком, что забыли обо мне. Ровно в час пришла француженка, мадемуазель Меркуа, и мы читали с нею басни. Потом худой, как вешалка, длинный немецкий учитель делал нам немецкую диктовку – и только в два часа звонок возвестил нам, что мы свободны.
Как стая встряхнувшихся птичек, бросился весь класс врассыпную к большой прихожей, где девочек ждали уже их матери, сестры, родственницы или просто прислуга, чтобы вести домой.
За нами с Жюли явилась Матильда Францевна, и под ее начальством мы отправились домой.
Глава X
Филька пропал. – Меня хотят наказать
Опять зажгли громадную висячую люстру в столовой и поставили свечи на обоих концах длинного стола. Опять неслышно появился Федор с салфеткой в руках и объявил, что кушать подано. Это было на пятый день моего пребывания в доме дяди. Тетя Нелли, очень нарядная и очень красивая, вошла в столовую и заняла свое место. Дяди не было дома: он должен был сегодня приехать очень поздно. Все мы собрались в столовой, только Жоржа не было.
– Где Жорж? – спросила тетя, обращаясь к Матильде Францевне.
Та ничего не знала.
И вдруг, в эту самую минуту, Жорж как ураган ворвался в комнату и с громкими криками бросился на грудь матери.
Он ревел на весь дом, всхлипывая и причитая. Все его тело вздрагивало от рыданий. Жорж умел только дразнить сестер и брата и «остроумить», как говорила Ниночка, и потому было ужасно странно видеть его самого в слезах.
– Что? Что такое? Что случилось с Жоржем? – спрашивали все в один голос.
Но он долго не мог успокоиться.
Тетя Нелли, которая никогда не ласкала ни его, ни Толю, говоря, что мальчикам ласка не приносит пользы, а что их следует держать строго, в этот раз нежно обняла его за плечи и притянула к себе.
– Что с тобою? Да говори же, Жоржик! – самым ласковым голосом просила она сына.
Несколько минут еще продолжалось всхлипывание. Наконец Жорж выговорил с большим трудом прерывающимся от рыданий голосом:
– Филька пропал… мама… Филька…
– Как? Что? Что такое?
Все разом заахали и засуетились. Филька – это был не кто иной, как сова, напугавшая меня в первую ночь моего пребывания в доме дяди.
– Филька пропал? Как? Каким образом?
Но Жорж ничего не знал. И мы знали не больше его. Филька жил всегда, со дня своего появления в доме (то есть с того дня, как дядя привез его однажды, возвратившись с пригородной охоты), в большой кладовой, куда входили очень редко, в определенные часы и куда сам Жорж являлся аккуратно два раза в день, чтобы кормить Фильку сырым мясом и подрессировать его на свободе. Он просиживал долгие часы в гостях у Фильки, которого любил, кажется, гораздо больше родных сестер и брата. По крайней мере, Ниночка уверяла всех в этом.
И вдруг – Филька пропал!
Тотчас после обеда все принялись за поиски Фильки. Только Жюли и меня отправили в детскую учить уроки.
Лишь только мы остались одни, Жюли сказала:
– А я знаю, где Филька!
Я подняла на нее глаза, недоумевая.
– Я знаю, где Филька! – повторила горбунья. – Это хорошо… – неожиданно заговорила она, задыхаясь, что с нею было постоянно, когда она волновалась, – это очень даже хорошо. Жорж мне сделал гадость, а у него пропал Филька… Очень, очень даже хорошо!
И она торжествующе хихикала, потирая руки.
Тут мне разом припомнилась одна сцена – и я поняла все.
В тот день, когда Жюли получила единицу за закон Божий, дядя был в очень дурном настроении. Он получил какое-то неприятное письмо и ходил бледный и недовольный весь вечер. Жюли, боясь, что ей достанется больше, нежели в другом случае, попросила Матильду Францевну не говорить в этот день о ее единице, и та обещала. Но Жорж не выдержал и нечаянно или нарочно объявил во всеуслышание за вечерним чаем:
– А Жюли получила кол из закона Божия!
Жюли наказали. И в тот же вечер, ложась спать, Жюли погрозила кому-то кулаками, лежа уже в постели (я зашла в эту минуту случайно в их комнату), и сказала:
– Ну, уж я ему припомню за это. Он у меня попляшет!..
И она припомнила – на Фильке. Филька исчез. Но как? Как и куда могла маленькая двенадцатилетняя девочка спрятать птицу – этого я угадать не могла.
– Жюли! Зачем ты сделала это? – спросила я, когда мы вернулись в классную после обеда.
– Что сделала? – так и встрепенулась горбунья.
– Куда ты дела Фильку?
– Фильку? Я? Я дела? – вскричала она, вся бледная и взволнованная. – Да ты с ума сошла! Я не видела Фильки. Убирайся, пожалуйста…
– А зачем же ты… – начала я и не докончила.
Дверь широко распахнулась, и Матильда Францевна, красная, как пион, влетела в комнату.
– Очень хорошо! Великолепно! Воровка! Укрывательница! Преступница! – грозно потрясая руками в воздухе, кричала она.
И прежде чем я успела произнести хоть слово, она схватила меня за плечи и потащила куда-то.
Передо мною замелькали знакомые коридоры, шкапы, сундуки и корзины, стоявшие там по стенам. Вот и кладовая. Дверь широко распахнута в коридор. Там стоят тетя Нелли, Ниночка, Жорж, Толя…
– Вот! Я привела виновную! – торжествующе вскричала Матильда Францевна и толкнула меня в угол.
Тут я увидела небольшой сундучок и в нем распростертого на дне мертвого Фильку. Сова лежала, широко распластав крылья и уткнувшись клювом в доску сундука. Должно быть, она задохнулась в нем от недостатка воздуха, потому что клюв ее был широко раскрыт, а круглые глаза почти вылезли из орбит.
Я с удивлением посмотрела на тетю Нелли.
– Что это такое? – спросила я.
– И она еще спрашивает! – вскричала, или, вернее, взвизгнула, Бавария. – И она еще осмеливается спрашивать – она, неисправимая притворщица! – кричала она на весь дом, размахивая руками, как ветряная мельница своими крыльями.
– Я ни в чем не виновата! Уверяю вас! – произнесла я тихо.
– Не виновата! – произнесла тетя Нелли и прищурила на меня свои холодные глаза. – Жорж, кто, по-твоему, спрятал сову в ящик? – обратилась она к старшему сыну.
– Конечно, Мокрица, – произнес он уверенным голосом. – Филька напугал ее тогда ночью!.. И вот она в отместку за это… Очень остроумно… – И он снова захныкал.
– Конечно, Мокрица! – подтвердила его слова Ниночка.
Меня точно варом обдало. Я стояла, ровно ничего не понимая. Меня обвиняли – и в чем же? В чем я совсем, совсем не была виновата.
Один Толя молчал. Глаза его были широко раскрыты, а лицо побелело как мел. Он держался за платье своей матери и не отрываясь смотрел на меня.
Я снова взглянула на тетю Нелли и не узнала ее лица. Всегда спокойное и красивое, оно как-то подергивалось в то время, когда она говорила.
– Вы правы, Матильда Францевна. Девочка неисправима. Надо попробовать наказать ее чувствительно. Распорядитесь, пожалуйста. Пойдемте, дети, – произнесла она, обращаясь к Нине, Жоржу и Толе.
И, взяв младших за руки, вывела их из кладовой.
На минуту в кладовую заглянула Жюли. У нее было совсем уже бледное, взволнованное лицо, и губы ее дрожали, точь-в-точь как у Толи.
Я взглянула на нее умоляющими глазами.
– Жюли! – вырвалось из моей груди. – Ведь ты знаешь, что я не виновата. Скажи же это.
Но Жюли ничего не сказала, повернулась на одной ножке и исчезла за дверью.
В ту же минуту Матильда Францевна высунулась за порог и крикнула:
– Дуняша! Розог!
Я похолодела. Липкий пот выступил у меня на лбу. Что-то клубком подкатило к груди и сжало горло.
Меня? Высечь? Меня – мамочкину Леночку, которая была всегда такой умницей в Рыбинске, на которую все не нахваливались?… И за что? За что?
Не помня себя я кинулась на колени перед Матильдой Францевной и, рыдая, покрывала поцелуями ее руки с костлявыми крючковатыми пальцами.
– Не наказывайте меня! Не бейте! – кричала я исступленно. – Ради Бога, не бейте! Мамочка никогда не наказывала меня. Пожалуйста. Умоляю вас! Ради Бога!
Но Матильда Францевна и слышать ничего не хотела. В ту же минуту просунулась в дверь рука Дуняши с каким-то отвратительным пучком. Лицо у Дуняши было все залито слезами. Очевидно, доброй девушке было жаль меня.
– А-а, отлично! – прошипела Матильда Францевна и почти вырвала розги из рук горничной. Потом подскочила ко мне, схватила меня за плечи и изо всей силы бросила на один из сундуков, стоявших в кладовой.
Голова у меня закружилась сильнее… Во рту стало горько, и как-то холодно зараз. И вдруг…
