Мне ли бояться!.. - Александр Анатольевич Трапезников
— Молодой человек, прекратите врать, — сказала Людмила Александровна. — Как вас зовут?
— Филимон.
— Вот что, Филя, говорите правду.
Я, кажется, действительно накликал на свою голову патруль: из-за угла дома показались омоновцы. Мне пришлось присесть, и я прошептал в телефонную трубку:
— Ну в порядке с ней все, честное слово! А вот меня сейчас, похоже, арестуют. — И тут я вспомнил волшебную фразу. — Я тебя люблю-люблю-люблю-люблю-люблю, — быстренько признался я Людмиле Александровне, отсчитав про себя пять раз слово «люблю», бросил трубку и выскочил из будки, потому что омоновцы уже приближались ко мне.
— Стой! — крикнул один из них, вскидывая автомат.
Я метнулся в кусты, а оттуда — к подъезду, который, как я знал, был сквозным. Но до него было метров двадцать, и до сих пор не пойму, почему этот парень не стал стрелять? В общем, мне удалось убежать целым и невредимым.
А в палатке я застал следующую картину: Гриша сидел в углу, красный как рак, а Полина стояла у двери, держа в руке тяжелую полуторалитровую бутылку водки.
— Пришлось успокаивать, — сказала она, насмешливо глядя на Гришу.
— Чего ты мне здесь проходной двор устроил? — заорал он. — Вчера какого-то раненого приволок, сегодня… Притон просто. А может, она снайпер, с крыши спустилась? И вообще, я спать хочу.
— Ну и спи, — сказал я. — Желаем тебе спокойной ночи.
Гриша занял топчан и демонстративно отвернулся к стене. А мы с Полиной проговорили до утра. Так, словно были давно знакомы. Я узнал, что она учится на первом курсе университета и готовится к конкурсу красоты «Мисс Россия», потому что уже занимала первые места на других конкурсах — газеты «Московский доброволец» и фирмы «Ринако», а фотографии ее появлялись на обложках некоторых журналов. Но она не хотела бы работать фотомоделью, хотя предложения были, — слишком много грязи и склоки, а ехать за границу, так вообще можно пропасть; известно, куда там девушки попадают. Лучше получить образование, профессию, а дальше видно будет. Кроме того, у фотомоделей определенный стандарт, а она по некоторым параметрам не подходит. Я не стал уточнять — по каким. На мой взгляд, все у нее было в полном порядке. Папа у нее журналист, а мама — театральный художник, но денег конечно же все равно не хватает.
— А сколько ты зарабатываешь, Алеша?
— Мало, — вздохнул я. — Вот брат у меня — бизнесмен, у него денег куры не клюют; он здесь живет, в Москве, но мы редко видимся. А родители и сестра в Твери. Есть еще самый старший брат, военный, капитан, он сейчас на линии огня, между осетинами и ингушами.
— Кому это нужно, чтобы убивали друг друга?
— Не говори.
— Ужасно, правда? Ужасный век, ужасные сердца. Мой папа пишет об этом в газетах.
— А мой на КамАЗе работает. Перевозки Чита — Москва. Там, на китайской границе, товары в три раза дешевле. Можно подзаработать.
— В долларах?
— Не говори громко о долларах, а то Гриша проснется: он на них рехнулся.
— Я это заметила. Предлагал мне. Вот сволочь!
— Нет, теперь все такие. У всех в глазах просто полтинники.
— А есть ли другие?
— Не знаю…
— Мама зачитывалась Тургеневым и назвала меня в честь его любимой женщины — Полины Виардо.
— А сейчас пойдут одни Анжелики.
— Тогда были другие времена.
— Времена всегда другие — это любимая присказка стариков; а я хочу построить большой дом — с мраморными колоннами, на берегу реки, собрать в нем своих родных и друзей, и чтобы время в нем остановилось навсегда. Чтобы никто не изменился, не умер и не стал хуже.
— А мне иногда почему-то хочется умереть.
— Можно, я тебя поцелую?
— Да.
И я поцеловал ее. Губы у нее были мягкие и нежные, и каштановые волосы до плеч, и пронзительно-синие глаза, и вообще, я впервые обнимал такую девушку, похожую на мечту.
Потом она спросила:
— Хочешь, я почитаю свои стихи?
Я кивнул, потому что еще не пришел в себя от поцелуя. Стихи у нее были слабые и смешные, как у всех девчонок. Что-то вроде: «Вот ты ушел и вслед сказал: прощай! А за окном цветы и месяц май…» Я слушал и чуть не прыскал от смеха, еле сдерживался. Ну что за роковые страсти из девятнадцатого века?
Она все же заметила мое веселье и недовольно поморщилась:
— Я вижу, ты ни черта не понимаешь в поэзии. Ты, наверное, вообще недоразвитый.
— Конечно, — согласился я. — Я и алфавит-то только до половины одолел.
— Наверное, в школе для ослов учился?
— Как ты угадала?
— По твоим ушам.
И я снова ее поцеловал. На этот раз без разрешения. Его и не имело смысла спрашивать. А когда мы, словно очумелые, отодвинулись друг от друга, я опрокинул термос, и он загремел на всю палатку.
— Дадите вы мне наконец поспать, голубки?! — заорал проснувшийся Гриша. — Житья от вас нет, чтоб вы провалились!
И мы со смехом провалились, вернее, убежали на свежий воздух. Наступил рассвет, комендантский час закончился, и по улице торопились первые прохожие. Я попробовал отыскать в хмуром сером небе исчезающие звезды. Но их не было. Не было и той утренней звезды, которая пропадает последней.
3
Мы договорились встретиться вечером. Она пригласила меня к себе в гости. Занятия в училище начинались в девять утра, но я все равно никогда не приходил к первой паре и по инерции завернул к старушке. Слава Богу, алкашей на этот раз не было — видеть их не могу. Наверное, стеклянные деньги собирали. Марья Никитична сидела около окошка, сложив на коленях руки, а Леночка собиралась в школу.
— Алеша пришел! — заверещала она радостно, повиснув у меня на плечах. Потом чмокнула меня в нос. И вдруг, отодвинув голову, посмотрела мне прямо в глаза и принюхалась.
— Ты чего нос морщишь?
— Так-так… Да от тебя духами несет. Эге-ге…
— Да это я решил попробовать подушиться.
— Ну-ну… Духи-то женские. — Она улыбнулась и отошла в сторону, искоса наблюдая за мной.
Все-то она знает, откуда только?
— Держи лучше шоколад. — Я стал распаковывать сумку. Она посмотрела на «Марс», но не притронулась к нему.
— Не надо, — сказала она совершенно серьезно, тяжело вздохнув. — Ты все носишь и носишь, и можно подумать, что только за конфеты я с тобой
