Кундуз-Гардез. Бригада уходит в горы (СИ) - Бикбаев Равиль Нагимович
Не успел я еще присягу принять, а военную службу, уже до донышка, до самой распоследней капли понял. Для солдата, что главное? Кто служил, сразу скажет: «сачкануть, пожрать и поспать» Для командира, что главное? Заставить солдата работать, кормить в меру, голодный солдат это злой и инициативный воин, а именно такой Родине и нужен. А спать? Спать милые дома будете, если до дембеля доживите.
Военную службу я невзлюбил, и она отвечала мне тем же. Поняв ее родимую, до самой сути, стал я вовсю сачковать, думал исключительно о жратве, а не об уставах, старался побольше поспать, умудряясь это делать даже стоя на тумбочке дневального. В своем соревновании с армией, я проявлял и развивал в себе именно те качества, которые мне потом не раз пригодились в Афганистане. Решительность, настойчивость, умение маскироваться, умение вводить противника в заблуждение, готовность любыми мерами обеспечить себя пищевым довольствием. Но в то время солдат я был совсем не опытный. Мою маскировку, легко раскрывали, в заблуждение командиров вводить не особенно получалось, вот и огребал я нарядов вне очереди, и других, но уже не уставных педагогических мер и приемов военного воспитания, по полной программе. Но попыток объегорить и объехать на «сраной козе», своих командиров не оставлял, проявляя похвальную настойчивость. Посему, говорю это без ложного стыда, был я в учебной роте самым хреновым курсантом, а в солдатском ранце (РД — ранец десантный) носил не маршальский жезл, а прятал сухари и сахар. Что было, то было.
До сентября служба шла, наполненная хоть какой то, но все же боевой учебой. Научили стрелять, собирать и разбирать стрелковое оружие, действовать в составе роты, взвода, отделения, малой боевой группы. Преодолевать полосу препятствий, ходить строевым шагом, десантироваться с воздушной и наземной техники. Зазубрили уставы. Мирно дремали на политзанятиях.
Тогда летом 1980 года в Москве проходили Олимпийские игры, умер Владимир Высоцкий, несли первые боевые потери наши части в Афгане. А у нас? У нас… упор лежа, принять! Бегом марш! Носочек тянем. Рооота! Газы!!! И постоянно…окрики и добавления к командам: «под такую вашу мать…. вашу мать….. вашу мать!»
Что есть солдат? Солдат есть безропотная скотина, обязанная выполнять приказы своих командиров. Об этом тактично и уклончиво говорится в военной присяге: «Стойко переносить тяготы и лишения воинской службы» и более ясно в дисциплинарном уставе: «Приказ начальника, закон для подчиненного». Еще солдат есть бесплатная, безответная рабочая сила, на которую трудовой кодекс не распространяется.
С сентября курсантов стали припахивать на гражданские работы, то есть наша народная армия, оказывала за бесплатно, помощь народу в его труде на благо Родины, но при этом еще и гарантировала этому народу свою защиту. Во как! Другой такой армии в мире не найти!!! Так нам с гордостью говорили замполиты.
Работы так работы, нам по х… по барабану в общем. Уголек по ночам разгружали, траншеи копали, в колхозах картошку убирали, трудились — пахали, вместо боевой учебы. Грех жаловаться, все лучше, чем по тем же полям с оружием бегать. Вот тут то я и развернулся! Показал на что способен! Работать не работал, а уж жрал так, что за ушами трещало, и все норовил вздремнуть. Самогоночку дегустировал, сальцом закусывал, на дебелых литовских девиц засматривался.
Осенью в самом начале октября копаем мы отделением картошку на народном поле литовского колхоза. Наш командир отделения куда то увеялся, мы свободны. Раз надзора и вечных понуканий нет, то и работы нет. Поле после дождя мокрое, ветер зябкий, я закутавшись в бушлат, сижу на корточках рядом с ведром наполовину заполненным перепачканной мелкой картошкой. Маскируюсь, ввожу возможного наблюдателя в заблуждение, пусть думает что я работаю, а сам в это то время предаюсь предрассудительной медитации. О доме думать бессмысленно, не о чем другом думать не хочется, в общем чистейшей воды медитация: мыслей ноль, тело расслаблено, время как отсутствует.
Чувствую как в спину меня деликатно толкнули, не реагирую. Во-первых лень двигаться, во-вторых офицер или сержант деликатничать бы не стал уж двинул бы так двинул, на всех остальных мне в состоянии углубленной медитации почти в самадхи было просто наплевать.
«Солдат?» — с какой-то подозрительной неуверенностью спрашивает, обошедший меня немолодой седоватый и морщинистый мужчина. Судя по скромной рабочей одежде, акценту и манере поведения типичный литовский хуторянин, в руке у него топор.
Я мигом вспомнил все слухи, о том что литовцы до сих пор режут советских солдат и резво вскочил. Бац! Бью хуторянина ногой в пах, он загнулся и застонал. Выхватываю у него топор и торжествующе ору:
— Что съел, сука?! А вот х. й ты десантника за так возьмешь!
— Не брать, не есть, — испуганно кричит хуторянин и закрывает руками лицо.
На мой вопль спешит подмога, это остальные бойцы с нашего взвода по-десантному шустро выскочили из своих сладко-горьких дум и разбрасывая кирзовыми сапогами черную полевую грязь бегом спешат на выручку.
— Зачем тебе топор? — сурово допрашиваю я литовца.
— Дрова рубить, — пытается он ввести в заблуждение доморощенного следователя. Ну знаете ли! Я не зря еще до службы прочитал столько детективов, меня не обманешь.
— Я что так похож на бревно? — с максимальным сарказмом спрашиваю я и грозно взмахиваю трофейным топором.
Подбежавшие товарищи с сильнейшей неприязнью смотрят на поверженного литовца.
Понимаете, мы уже тогда наслушались от литовцев: «Оккупанты»; «Захватчики»; «Русские свиньи». Хотя чисто русских у нас было в общем то немного, в основном преобладали украинцы, белорусы, татары и представители многочисленных народов Дагестана, но слыша слово «русская свинья» каждый понимал, что обращаются лично к нему и очень сильно, до дрожи в кулаках, обижался на литовских «патриотов». В известном смысле мы тогда вне зависимости от национальности все были русскими.
Хуторянин сраженный моей проницательностью и вероятно поставленный в тупик неопределенной формой вопроса, молчал. Мы стали оживленно обмениваться мнениями о том как лучше поступить, сразу его отмудохать или все-таки подождать командиров. Решили: Сразу! Но не до смерти и без видимых повреждений. Вмешалась баба и все испортила или наоборот? Она тяжело дыша прибежала от рядом стоящего небольшого хутора. Плотная, немолодая женщина, с обветренным красноватым лицом, одетая в потертую ватную куртку и обутая в испачканные навозом резиновые сапоги с короткими голенищами. Для начала она быстро вырвала из моих рук топор и сноровисто отвесила мне оглушительную оплеуху. Голова моя с хрустом мотнулась на тонкой шее, а форменная пилотка упала в грязь. Рука у женщины была тяжелой. Потрясенные курки замолчали и расступились. Хуторянин не торопясь вставал и все молчал. А вот она не молчать не стала. По чужеземному из ее уст зазвучали родные русские слова с прибалтийским прибавлением «скас». Пи…скас, х…яускас, еб…ускас. У «проклятых оккупантов» и «русских свиней» даже мысли не возникло заткнуть скандалящей бабе рот, её не то что не тронули, с ней даже не спорили. Восемнадцатилетние курсанты почти дети, эти «пи…скас», «х…яускас», «еб…ускас», потупив бесстыжие солдатские глазоньки молчали и не зная, что дальше делать, неловко переминались. Между тем, под русскую бодро — матерную музыку в литовском исполнении, хуторянин встав отряхнулся и медленно как будто камни изо рта выплевывал, заговорил, а его баба тут же замолчала.
— Я хотел просить вас, — начал объяснять он свой приход с топором, — набрать картофель и принести в мой дом. Пять ведер от одного солдата. Я вас за это угощать. Кормить и поить.
— Что ж ты сразу не сказал? — добродушно спрашивает хуторянина мой сослуживец здоровенный рыжеватый хохол из Донецка Али Баба. Вообще то его Грицком звали, Али Баба это прозвище.
— Я не успел, — кисло морщится хуторянин и рукой потирает мошонку, — ваш друг, сразу стал бить.
На свежем холодном воздухе мы успели проголодаться и жрать хотелось просто невыносимо, вот за кусок свиного литовского сала меня тут же и «предали»:
