Айвен Саутолл - Поселок Тополи
И дорога не всегда называлась Тополевой. Когда-то — никто не знал, когда именно, — это была тропа к хижине давнишнего поселенца. Позднее по ней ездили к золотым приискам. О приисках теперь тоже мало кто помнил. Шахты обвалились, заросли. Старожилы в молодости бросали в них сдохших лошадей, чтобы не утруждать себя рытьем глубоких ям. Но теперь во всех Тополях не было ни одной лошади, разве что пони для ребятишек, и был всего один настоящий старожил, дед Таннер. Гигантских горных тополей тоже почти не осталось. Кое-где они еще росли у дороги, возвышаясь над другими деревьями, но дни их, видимо, были сочтены. Они представляли постоянную опасность для электрических и телефонных проводов и, если бы не стойкое упрямство и не бдительность здешних жителей, уже давно были бы срублены по распоряжению не того, так другого начальства.
Поблизости было несколько высоких точек, с которых мощенная щебнем дорога просматривалась почти до самого конца. Была она красноватого цвета, с четырьмя поворотами и двумя крутыми спусками, а по обе стороны от нее извивались по оврагам ручьи. Как ни странно, самая нижняя ее точка приходилась дальше всего от водохранилища. Там она терялась в глухом лесу, и там у Пинкардов было акров восемьдесят земли, где они пасли небольшое стадо. (Жили Пинкарды в городе, а сюда только наезжали на субботу и воскресенье.) Ближе к шоссе, где земля была получше, уже второе поколение Хобсонов ухаживало за фруктовым садом, а через дорогу от них Джорджи сеяли морковь, которая шла на рынок в город, и разводили ягоды, которые сдавали на консервный завод по соседству. Еще выше по длинному склону, чуть не доходя поперечной дороги — кратчайшего пути в Прескот, — тесно друг к другу располагались участки Фэрхолла, Бакингемов и деда Таннера. К участку деда Таннера прилегало причудливой формы пустующее картофельное поле. Тут склон холма круто обрывался к источнику, откуда брал начало один из ручьев. На более ровной местности, еще ближе к шоссе и водохранилищу, акров на двести тянулся лес и кустарник, и от этой земли владельцы питомника «Джеймс Коллинз и сыновья» из года в год, по мере того как дело их расширялось, прирезали себе понемножку. Владения Коллинзов раскинулись по обе стороны дороги. На десяти акрах, прямо напротив водохранилища, стоял дом Робертсона, боком к Тополевой дороге, фасадом на шоссе. Билл Робертсон торговал топливом. Он был агентом по продаже горючего и имел контракт на поставку дров для нескольких пригородных складов.
Вот и все, что можно сказать о Тополях. Добавить стоит только одно: на рассвете в субботу 13 января поселок этот находился всего в шести с половиной милях по прямой линии от Тинли, но жителям его это почему-то было невдомек. Горные тропы так извивались, так петляли, что Тинли в их представлении находился где-то в другом мире. Жителям Тополей никогда не приходило в голову, что Тинли тут же, за горой, отделенный от них почти сплошной полосой леса. Если они вообще о нем думали, то думали как о некоем недоступном и совсем неинтересном месте в конце длинной дороги, по которой им, может быть, придется проехать раз или два за всю жизнь. Более того, некоторые из детей, живших и Тополях, и не знали о существовании Тинли, никогда не слышали этого названия.
Жюли Бакингем, пяти лет от роду, раскрывалась навстречу солнцу, как цветок. Когда утренние лучи проникли сквозь занавески в ее комнату, она зашевелилась, потянулась всеми лепестками к дневному свету.
В комнате было ужасно жарко, и хотя она была еще мала, чтобы ворчать на погоду, хотя ни жара, ни холод вообще не занимали ее мыслей, сейчас она почувствовала, что ей плохо и очень хочется пить. Она прошлепала босыми ногами в ванную, потому что дотянуться до кранов над ванной было легче, чем до крана над мойкой в кухне. Отвернула кран, а завернуть обратно не смогла. Даже Стиви это не всегда удается, а ему уже девять лет.
Жюли была умненькая девочка и умела найти хорошую сторону даже в том, из-за чего взрослые иногда сердились, например, если намочишь в ванне волосы и пижама спереди будет вся мокрая. Вот и сейчас она все равно промокла, значит, можно заткнуть ванну пробкой и посмотреть, как в ней будет плавать пластмассовый кораблик.
Когда вода поднялась до краев ванны, Жюли побежала в спальню родителей, выходившую окнами на фасад, и сообщила эту новость отцу. Он, наверно, не услышал. Прокряхтел или пробурчал что-то, но не проснулся. Потом она обратилась к матери, но та только застонала во сне и тоже не проснулась. Тогда Жюли пошла к Стелле, и Стелла, беспокойно ворочаясь на жаркой постели, протянула сквозь сон: «Уйди, надоела». А вода тем временем уже текла из ванной по коридору.
Жюли отлично знала, что совершила провинность. В прошлый раз, когда это случилось, ее пребольно шлепнули по руке, только она сказала, что совсем не больно. Вода у них в доме была чем-то таинственным. В иные дни казалось — трать ее сколько хочешь, не жалко. А потом папа с мамой вдруг начинали наводить строгости, и папа то и дело выходил из дому, где стояли баки, стучал по ним пальцами и прислушивался. Иногда лицо у него вытягивалось, и он говорил: «Если еще долго не будет дождя, плохо наше дело».
Жюли не хотела, чтобы ее опять шлепали по руке, поэтому она тихонько вышла через заднюю дверь и спряталась за дровяным сараем. Ничего не произошло, и она пошла было обратно к дому, но, увидев, что вода капает со ступенек крыльца, расплакалась так, точно ее уже нашлепали, и побежала вниз по склону прятаться в кусты за посадками малины. Отсюда ей был виден дом деда Таннера. Деда Таннера она очень любила. Он давал ей серебряное монетки на мороженое, а иногда, если приходил к ним обедать, приносил с собой кулечек конфет. Вон он, стоит в пижаме около своего дома.
Дед Таннер давно уже не вставал так рано. Когда-то он чуть не каждый день поднимался с зарей, но теперь в этом не было нужды. Дети его давно выросли и разъехались, жена, Марджори, несколько лет как умерла, неумолимый лес опять наложил свою лапу на его когда-то цветущую ферму: кизил и ежевика душили фруктовые деревья, в огороде пышно разросся щавель и овсюг, не надо было доить корову, кормить кур — ни кур, ни коровы не было. Молоко теперь привозил молочник, а яйца дед Таннер покупал в лавке. И осталось ему, по старой привычке, только вставать по утрам, а вечером ложиться, да еще вспоминать. Если бы не Бакингемы, жить было бы совсем скучно. Никому, даже самим Бакингемам, он не мог бы сказать, как много значат для него их трое детишек.
Сегодня он встал рано потому, что жара была удушливая, и солнце уже палило, и северо-западный ветер, не стихавший всю ночь, как и вчера, рвал с деревьев листья. Дед Таннер ненавидел северный ветер, ненавидел его всю жизнь. Дурной это ветер, он приводит в ярость мужчин, действует на нервы женщинам, пугает малых детей. Высокая трава, что растет у самого порога, высохла, как солома, в воздухе носится пыль и запах дыма. Скорее всего, именно запах дыма и поднял деда с постели и заставил выйти на улицу в пижаме.
В небе дыма не было видно, но он щекотал ему ноздри и проникал в сознание, гнал намять в далекое прошлое, к тому страшному часу, когда он один на один встретился с адом, и один с ним боролся, и один его победил. Он тогда усердно молился о том, чтобы переменился ветер, чтобы хлынул дождь, чтобы прибыла подмога, но помощи не было, и он справился один, а потом стоял на своем участке — весь черный, обгоревший, с непокрытой головой, мужчина в расцвете сил — и грозил кулаком небу.
Старый лесной житель, дед Таннер чуял запах эвкалиптового дыма, донесенный ветром от костра, который жгли за пятнадцать, за двадцать миль. Он чуял этот дым, видел его с закрытыми глазами, отзывался на него напряжением всех чувств. И сейчас он стоял неподвижно, всем существом воспринимая этот слабый, далекий сигнал опасности.
Да, где-то горит, а вокруг все высохло, поднеси спичку — вспыхнет. И всегда это случается вот в такие дни, когда бушует северный ветер, температура подскакивает, в горах так сухо, что треск стоит. В другое время года пожар легко залить водой, а в такой вот день любой огонек может в минуту превратиться в бедствие.
Уже много лет дед Таннер не видел настоящего дыма — бешеного, кипящего, черно-красного дыма от большого лесного пожара. Бывало, что горел кустарник, и часа два его не могли потушить, или фермеры палили траву под новые посадки, или рабочие выжигали бровку вдоль дороги. Бывало, что пожарные бригады перед наступлением летней жары расчищали огнеопасные участки в лесу (эти-то любят устраивать иллюминацию!). Но настоящего дыма он не видел вблизи с 1913 года. Он читал о серьезных пожарах, видел иногда по ночам далекое зарево, особенно в 1939 году, но эти времена, как видно, прошли, очень уж много везде стало народу.
Близость пожара всегда как-то подстегивала деда, но пугаться он зря не пугался. Он знал, что пожар, в отличие от землетрясения, или оползня, или извержения вулкана, можно остановить или повернуть. Люди понимающие умеют даже бороться с огнем при помощи огня. Так он и сам поступил в 1913 году и спас свою ферму, а у других, по соседству, все погибло. В тот день, 13 января, даже от Прескота ничего не осталось. Утром был городок как городок, а к вечеру — куча обуглившегося мусора, и вся семья Гибсонов сгорела заживо.
