Николай Богданов - База верхолаза (рассказы)
Перепела показались нам действительно очень «любезными», когда он поджарил их целиком на вертеле, ловко, как фокусник, повёртывая каждую птичку над углями так, что ни одна капля шипящего жира не упала в огонь.
Дичь жарилась в собственном соку и была вкусна — пальчики оближешь! Мы ели, и я особенно громко хвалил молодого Усенбаева.
Лаборантки поддерживали мои восторги. Одна только Маргарита Петровна ела не меньше других, но молчала, словно злилась, что чересчур вкусна пища… Профессор посматривал на неё насмешливо, и это её очень сердило.
Арип не замечал её недружелюбия и ухаживал за ней даже больше, чем за всеми.
«Каменное сердце надо иметь, чтобы не отозваться на дружбу такого замечательного мальчишки», — удивлялся я.
Проводничок думал, что она не радуется вкусной пище только оттого, что нездорова, и предлагал ей не перепелов, а перепёлочек, которые мясом понежней.
Утром, когда лаборантки пошли умываться, а Маргарита Петровна несколько запоздала, составляя дневник экспедиции, Арип провёл её выше по ручью, где воду ещё не замутили и она текла среди зелёных водорослей чистая, как изумруд.
Так чего же она на него сердилась? К чему ревновала? Уж если на то пошло, ревновать надо было бы мне! Арип совершенно затмил мою славу рыбака и охотника. Поймав поздно вечером перепелов без всякого шума и стрельбы, рыболовным сачком, наутро он поймал рыбу руками.
Явился весь мокрый, выложил перед нами на траву щуку килограмма на три и говорит:
— Вот, руками поймал. Что будем делать: уху из неё жарить или запечь её в глине?
Решили варить уху, что и имел в виду Арип, по ошибке употребивший слово «жарить».
— Как же так, руками? — спросил я. — Ты не ошибся?
Соврать Арип не мог, не так был воспитан.
— Это очень просто, — сказал он, — за глаза надо хватать! Пойдёмте, я покажу, там ещё есть, только очень большие… Не такие сладкие, как эта, жёсткие…
Он опять употребил не то слово, но я даже не поправил его, поторопившись проверить, где это «там ещё есть». Захватив спиннинг, я побежал вслед за Арипом, очень скорым на ноги.
Но спиннинг не пригодился. Огромный бочаг — омут от пересыхающего летом Кара-Кенгира — так зарос камышами, что пролезть было трудно, не то что размахнуться удилищем и закинуть блесну.
Только где-то в середине темнели небольшие окошки чистой воды, и к ним вели какие-то тропинки.
— Гуси-утки гуляют, — сказал Арип.
Вначале мы шли во весь рост, а затем он пополз на четвереньках, раздвигая жёсткие стебли камышей, и предложил мне следовать его примеру.
Приблизившись к окошку чистой воды, где темнела глубина, Арип остановился и, притаившись, протянул одну руку под водой и стал пальцами мутить воду, булькать. Другой рукой пошевеливал камыши. Очевидно, он подражал утёнку, роющемуся клювом в корневищах тростника на краю омута.
Я с любопытством приподнялся и вдруг увидел, как навстречу мне из тёмной глубины всплывает что-то зелёно-серое, длинное, как осиновое бревно. И у этого бревна два круглых глаза… Со злым и хищным выражением уставились они на то место, где булькала вода и шевелился камыш… Чудовище тихо приближалось, медленно приоткрывая пасть для неосторожной утки или гусёнка…
Мне стало как-то жутко.
— За глаза, за глаза! — шептал Арип.
Я пошевелился, оступившись, и привидение вмиг исчезло. Но запомнил я эти глаза… Схватить за них не каждый может.
Решив, что я забраковал щуку, как «не сладкую» для еды, а слишком жёсткую, Арип поднялся и сказал, смотря на меня открытым взглядом:
— Вот так можно их ловить. Они всю рыбу скушали, птичками интересуются. Особенно утром. Они пораньше нас встают, завтракать хотят…
Больше я не сомневался в способностях Арипа ловить перепелов рыболовными сачками, а рыб — руками.
Скоро мы все полюбили проводника, и только Маргарита Петровна словно не замечала его стараний и забот. А он почему-то больше всех тянулся к ней, заглядывал в лицо и никак не мог заглянуть в её глаза, скрытые тёмными очками. И однажды сказал мне:
— И глаза больные, а? Такой молодой, такой красивый… Ай-яй-яй!
Очевидно, сердце его прониклось жалостью к человеку, которого он считал слабее всех в экспедиции. И поэтому Арип часто провожал Маргариту Петровну в её рисовальные походы. Шёл впереди к цветущим тюльпанам или к кустам верблюжьей колючки и, прокладывая тропинку, всегда посвистывал и помахивал перед собой гибким прутиком из молодой лозы.
Однажды мы забрались в какую-то удивительно красивую долину. Среди каменных осыпей здесь росли редкие, но очень крупные и яркие тюльпаны и маки.
— Вот место для заповедника! — сказал профессор. — Надо его зарисовать во всех видах. Нельзя распахивать всю степь подряд, надо оставить такие вот места как рассадники полезных трав.
Пока мы любовались, Арип разводил костёр и готовил ужин.
Решили остаться здесь подольше.
— Ох и порисую я акварелью! — впервые радостно сказала Маргарита Петровна.
Услышав это, Арип предупредил со всей серьёзностью, на какую он был способен:
— Женщины, без меня не ходить! Здесь могут быть покушения…
Наши лаборантки рассмеялись. Улыбнулась наконец словам Арипа и учёный секретарь, наша Маргарита Петровна.
А наутро, проснувшись раньше всех, она отправилась в качестве художника в живописную долину, не предупредив Арипа.
Признаться, и я не придал значения его словам, приняв их за шуточные, и не обратил внимания, что среди умывающихся на берегу большого озера, где я наконец успешно ловил спиннингом, нет Маргариты Петровны. И вскочил как ужаленный, услышав её крик. Она вскрикнула так, как может закричать человек лишь в минуту смертельной опасности.
Не мешкая, я бросился на помощь… со спиннингом. Меня опередил профессор с ружьём.
Зрелище, которое мы увидели, было так неожиданно и страшно, что у меня подкосились ноги.
Среди колеблемых утренним ветерком цветов неподвижно стояла наша Маргарита Петровна, защищая лицо пучком кистей и ящичком из-под акварельных красок, а перед ней, угрожающе покачивая головой, — змея. Громадная чёрная гадюка, укус которой весной бывает смертелен.
Жизнь девушки решали секунды. Профессор не решился стрелять, боясь поранить Маргариту Петровну, заслонявшую от него гадюку.
Вдруг перед нашими глазами мелькнула пёстрая тюбетейка. Будто из-под земли вырос Арип с прутиком в руке…
Вдруг будто из-под земли вырос. Арип…
Что он сделает этим прутиком?!
Арип громко присвистнул, как это делают табунщики, и топнул ногой. Змея оглянулась! В ту же секунду Арип стеганул ее прутом по шее. Змея, зловеще зашипев, нырнула в камни и исчезла в какой-то норе.
Тут Маргарита Петровна повернулась, чтобы бежать к нам, но Арип закричал:
— Стойте, стойте, тут есть ещё такие!
И стал бегать вокруг, громко топая, словно затеял игру в лошадки.
— Змеи конского топота боятся, — пояснил он. — Там, где их много, надо, как конь, ходить, — все в норы уползут. А если тихо наступишь — кусать будут. Тут их дом, в этом месте, понимаешь? Тут они злые.
Выведя художницу из опасной долины, Арип покачал головой и сказал:
— Ай-яй-яй, как не стыдно гулять одной! Я же говорил: тут могут быть покушения.
— Да не покушения, а укусы! — засмеялись лаборантки, не решавшиеся теперь отойти от палатки.
— Всё равно нехорошо, — ответил Арип, — не умеешь гулять одна по степи — проводника бери, целей будешь!..
Маргарита Петровна с этого дня с ним не расставалась. Шагу одна не делала. Только и слышался её голос, который вдруг стал ласковым:
— Проводничок!
И Арип откликался. Мы часто видели, как художница рисовала с натуры цветы, а он внимательно наблюдал, как из-под её кисти возникали они на бумаге. И по-прежнему успевал он всё делать в лагерном хозяйстве.
Расстались мы с Арипом неожиданно. В верховьях Кара-Кенгира наша маленькая экспедиция встретила большую экспедицию, ту самую, в которой был проводником его дед, Усенбаев.
Мы уже закончили свою работу и находились недалеко от железной дороги.
Решено было отпустить Арипа. И мы сдали его деду с рук на руки, поблагодарив за все труды.
При этом наш учёный секретарь так расчувствовался, что вместо половины уплатил проводничку полное жалованье взрослого проводника.
И больше того: когда мы прощались, Маргарита Петровна погладила Арипа по тюбетейке… Смутилась. Потом решительно сняла очки, расцеловала проводничка и, оглядев нас, заявила:
— Вообще я считаю, что в каждой уважающей себя экспедиции должен быть боевой мальчишка!
Словно мы возражали!
Мы переглянулись с профессором, и он шепнул мне:
— Посмотрите-ка, первый раз вижу её глаза! Взгляд-то добрый!
И верно: под тёмными, защитными очками Маргарита Петровна скрывала большие, серые, очень красивые и добрые глаза.
