Юрий Хазанович - Свое имя
Было обидно и больно. А через три дня все слова о зазнайстве, умничанье, бахвальстве повторили на комсомольском собрании товарищи, и все до одного подняли руки за то, что Черепанов к вступлению в комсомол не подготовлен…
— Думаешь, здесь опять не могут отрезать: «Не подготовлен»? — громко говорил Алеша. — А там — никогда. Там в два счета примут…
— Тише, — попросил Митя.
— И так дождались — война кончается. Разве тут наше место? Не так мы живем, не так…
— Работать нужно, — задумчиво сказал Митя. — Найти бы такое дело, чтоб для будущей специальности пригодилось.
— Патриот! — вспыхнул Алеша. — О своей выгоде… Своя рубашка ближе… Если так рассуждать… Е-если бы все так рассуждали, фашисты давно уже были бы в Горноуральске! Да, да!
В споре Алеша всегда кипятился, начинал заикаться, был не очень разборчив в выражениях, угрожающе подходил вплотную к собеседнику и готов был, казалось, вот-вот дать волю рукам. Митя с усмешкой заметила:
— Но ведь даже такого патриота, как ты, не пускают.
— И наплевать! Теперь уж обойдемся без них? Чинуши…
Весною прошлого, 1943 года, услышав, что на Урале формируется добровольческий корпус, Митя и Алеша явились в военкомат. Выждали огромную очередь и подошли к столу, за которым сидел немолодой и, судя по орденским планкам и нашивкам за ранения, бывалый капитан.
Он прочитал заявление и, с трудом сдерживая улыбку, поднял на них красные от усталости глаза.
— Коллективное, значит? Что ж, написано, надо сказать, толково. И чувства у вас хорошие, правильные, товарищи. Все это похвально. Один только моментик упустили…
Они молча переглянулись.
— Указали бы хоть, сколько вам обоим вместе…
Добродушно-насмешливый тон, каким были произнесены последние слова, не понравился ребятам. Но Алеша, не теряя надежды, решил поддержать этот тон.
— Вместе нам уже порядочно, — сказал он. — Тридцать один год…
Капитан откинулся на спинку стула; видно, он очень устал, и разговор этот совсем не мешал ему отдыхать.
— Так… Тебе шестнадцать. — Он остановил взгляд на Мите и тут же перевел его на Алешу. — А все остальное твое. Верно?
— Так точно! — по-военному четко, но без признаков энтузиазма ответил Алеша.
— Да… Сочувствую, конечно, товарищи, но помочь не могу…
— А вы знаете, в сколько лет Аркадий Гайдар командовал целым полком? — сказал Алеша, глядя на капитана своими зеленоватыми дерзкими глазами.
— Насчет Гайдара ничего не могу сказать… — раскинул руки капитан.
В это время к столу подошел какой-то счастливец с повесткой, и капитан вернул им заявление…
Они приходили в военкомат летом, потом перед началом занятий, потом зимой. Капитан встречал их всякий раз с тем же усталым радушием, охотно беседовал с ними, однажды спросил о родителях, об отметках, но оставался по-прежнему неумолим.
Были они здесь весной и этого года, и несколько дней назад, когда сдали последний экзамен за девятый класс.
За столом сидел не их знакомый капитан, а пожилой тучный человек в форме старшего лейтенанта. И, хотя лицо у него было нервное и желчное, они втайне обрадовались: все-таки новый человек, возможно, и дело обернется по-новому.
Он взял заявление, поднес близко к лицу и тотчас нервным движением положил его на край стола.
— Сводки читаете? — быстро спросил старший лейтенант и, не дожидаясь ответа, отрубил: — Справляется наша армия. А ваше дело — учиться.
— Второй год уже это слышим, — вздохнул Алеша.
Старший лейтенант резко поднял голову, окинул их острым взглядом из-под насупленных бровей. Казалось, он сейчас раскричится. Но глаза его неожиданно потеплели, и он сказал негромким, спокойным голосом:
— Могу добавить: хорошо учиться, дорогие друзья. Все…
Так закончился их последний поход.
— Обойдемся, — со злым упорством повторил Алеша. — Если человек хочет помочь родине, ему никто не может помешать. Все из-за тебя! Надо было еще в прошлом году мотать отсюда. Теперь про школу помалкивай. Образование за девять классов имеем? А доучимся потом. Девять классов — не шуточки. Мы уже люди!
Митя усмехнулся. Девятый класс Алеша закончил с переэкзаменовкой по алгебре.
— Хмыкай себе! — горячился тот. — На фронте твой аттестат нужен, как рыбе зонтик. Вон парень всего из шестого класса, а какое дело сотворил! — Он стал суетливо рыться в карманах и, ничего не найдя, хлопнул себя по лбу: — Забыл, голова! Приготовил и забыл. В «Пионерке» заметка об одном пареньке. Тоже Алешка, тезка мой. Фамилии не помню. Представь, немцы из его города драпали, а он рельсы мазутом вымазал на подъеме, фашисты и присохли. Тут наши подоспели, фашистов расколошматили, эшелон с награбленным отобрали, а Алешке — медаль. Гениально? Теперь этого Алешку на всем Урале, на Алтае, на Камчатке, где хочешь — всюду знают. Вот тебе — из шестого класса парень.
Мечтательно глядя перед собой, Митя вздохнул:
— Попробуй додумайся — вымазать рельсы мазутом. Какой умница!..
Алеша живо проговорил:
— Уверяю, мы тоже могли бы отколоть дельце. А? Что ты молчишь?
— С мазутом — это случай, — размышлял Митя. — А чтоб воевать по-настоящему…
— Чудак, честное слово! Хоть снаряды подавать, и то лучше, чем загорать в тылу!
Митя представил себе маленького паренька, крадущегося в потемках к насыпи, и подумал, сжимая кулаки: «Надо, надо что-то делать! Но что?»
В это время во дворе вдруг стало тихо. Разметав чурбаны в щепки, Тимофей Иванович отставил колун, рукавом вытер лоб и принялся за плаху. И опять застучали частые, яростные удары, раздававшиеся на всю улицу.
— Нужно туда, понимаешь? — убеждал Алеша. — А если и там окажутся такие же формалисты, тогда в тыл, к партизанам. Ясно? Там каждый человек на вес золота…
Смуглое лицо Мити, освещенное скупым светом дворовой лампочки, внезапно оживилось, глаза возбужденно заблестели, и он рассказал о книжке про партизан, которую прочитал сегодня.
— Там есть бабка Меланья Кондратьевна. Хорошая такая старуха! А внук у нее ни то ни се. Она ему и говорит: «Как же ты живешь? Что делаешь для общей пользы? Людям сможешь потом в глаза смотреть?» Читаю, и кажется, будто это ко мне она… даже голос ее слышу, А голос почему-то в точности как у мамы…
— Ух и сказала! — восторженно прошептал Алеша. — И ты еще раздумываешь?
— Я пошел на пустырь с тобой поговорить, а тебя нет.
— Гениально старушенция сказанула! Действовать, действовать, чтоб не было потом стыдно.
— Действовать можно и тут…
— Опять грузчиками? — запальчиво оборвал Алеша, вспомнив прошлогодние летние каникулы, когда они разгружали вагоны с углем.
Поработать, правда, пришлось всего двенадцать дней: на ладони у Алеши вскочила большая, как фасолина, водянка, сменившаяся нарывом…
— Лучше уж грузчиками, чем так околачиваться, — упрямо твердил Митя.
— Чепуха! Нужно мстить, нужно сделать что-то такое… — У Алеши перехватило дух. — Что-то большое, чтобы все узнали. А тут не развернешься…
— Постой! — всполошился Митя, прислушиваясь и напряженно глядя в глубь двора.
Алешка тоже прислушался.
Во дворе наступила тишина. Топор умолк. Тимофей Иванович, сгорбившись, постоял некоторое время посреди белевших на земле поленьев и щепок, потом, бросив на землю колун, потащился в сад. В тишине было отчетливо слышно, как он всхлипывал.
Холодок пробежал по Митиной спине, будто за воротник бросили ледяшку. Страх наполнил все его тело невыносимой тяжестью.
— Что делается! — с отчаянием прошептал Алешка и хлопнул себя по бедрам. — Они убивают наших людей… а ты сиди и смотри, как взрослые ревут! Эх!
Проводив взглядом надломленную фигуру отца, Митя ребром ладони рубанул воздух, сказал внезапно осипшим голосом:
— Ладно, решено! Что будет, то будет!..
Он встретит отца
Алеша лежал на боку, согнув руки в локтях и раскинув ноги, словно стремительно бежал куда-то. Прямые светлые волосы будто ветром отнесло назад. Белое летнее одеяло лежало на полу, возле кровати.
Анна Герасимовна подняла его и осторожно прикрыла ноги сына. Так было всегда, с тех самых пор, как его перестали пеленать. Обычно отец ложился позднее всех и несколько раз за ночь укрывал его…
Тонкая морщинка пересекала загорелый Алешин лоб. Золотистая, выгоревшая на солнце бровь шевельнулась, лицо сделалось озабоченным. Но в тот же миг уголки губ поползли кверху. Что-то снится ему? Может, командовал сейчас серьезным морским боем и выиграл сражение?
Анна Герасимовна неслышно подошла к столику, быстро написала что-то на клочке бумажки и положила записку на книгу, посредине стола. Сколько дней подряд она видит сына только спящим: уходит рано, возвращается поздно, и никак не удается им посидеть, потолковать, как бывало…
