Ганс Фаллада - Фридолин, нахальный барсук

— Вот это квартира! — сказала Фридезинхен сыну. — Такой квартирой любой, даже самый старый и опытный барсук, может гордиться. Сразу видно, что Фридерика из хорошей семьи, надеюсь, и ты не посрамишь своих родителей, сынок!

Это был намек на неведомого папашу Фридера. Но потом мать снова покачала головой.

— Все прекрасно и замечательно, но все же норка среди валунов, пожалуй, была бы лучше. Эта слишком свободна и открыта, тут никакие, даже самые прекрасные запасные выходы не помогут.

К сожалению, Фридезинхен оказалась права в своих недобрых предчувствиях. Когда однажды ночью они вновь нанесли визит сестрице, то обнаружили, что гладкая, как гумно, земля перед входами изрыта собачьими лапами, и повсюду чувствовался отвратительный запах этих злющих тварей. Прекрасные мшистые стены норы были изодраны в драке, заляпаны кровью, и кровь эта была не собачья!

Фридезинхен села и заговорила, предостерегая сына:

— Вот что случается с детьми, которые не следуют мудрым советам матери! Бедняжку Фридерику разорвали собаки, а может, ее застрелили и уже съели злые люди. Очень жалко твою сестру сыночек! У нее были блестящие способности, наверняка из нее вышла бы самая ворчливая, самая необщительная барсучиха на свете и она прославилась бы во всем барсучьем мире! Умереть такой молодой!..

Фридезинхен молниеносно поймала ртом большую жужелицу, вознамерившуюся дерзко пройтись под самым ее носом, и продолжала:

— Из всех очень многих моих детей только ты у меня остался. Я жду, что ты сделаешь честь мне и твоему отцу Фридеру, Фридолин! Пусть судьба твоей злосчастной сестры послужит тебе предостережением, сынок! Не связывайся ни с одной живой душой, пусть это будет даже самая очаровательная барсучиха! Живи только для себя и фыркай, царапай и кусай всех и каждого! Будь бдителен, бросай даже самую вкусную жратву, если от нее может исходить опасность! Ты не должен кончить свои дни в желудке человека, Фридолин, ты должен однажды умереть в своей норе просто от старческой слабости!

— Я сделаю все, как ты сказала, мама! — ответил сын и, растроганный, прижался своим рыльцем к рыльцу Фридезинхен.

Остаток лета и большую часть осени мать и сын прожили в идеальном согласии. Они вместе спали, вместе жарились на солнце, вместе охотились. Им почти не нужно было слов, столь едины они были во всем. Фридолин превратился уже в совсем взрослого барсука. Он стал крупнее и тяжелее матери, и это было в порядке вещей, ибо у барсуков мужчины всегда крупнее и сильнее женщин.

Когда осень стала уже холодной, ветреной и сырой, странная тревога овладела Фридолином. Он не знал, что с наступлением морозов должен впасть в спячку, потому что с ним этого еще не случалось. Но тревога прочно засела в нем. Она гнала его в самом начале ночи, без матери, на охоту, и не было случая, чтобы он не принес домой моркови, кореньев или буковых орешков.

Его мать была не столь предусмотрительна: она знала, что на исходе зимы будет страдать от жуткого голода и весну встретит худой как скелет, но ее лень, тоже выдающаяся барсучья добродетель, была неодолима. Вместо этого она занялась вдруг на тайных любовных тропах поисками отца своих детей, барсука Фридера. Нашла она его, нет ли, но характер ее круто изменился. Она уже не ласкала сына, а, наоборот, всячески показывала ему, что он в квартире лишний. Как некогда Фридерика, она пихала и кусала его при первой возможности, и сын от матери слышал теперь только злобное и мрачное фырканье.

Однажды она прямо заявила ему:

— Слушай, толстяк, долго ты еще будешь торчать в моем доме? Я и так слишком долго тебя тут терпела! Зима на пороге — ты, может, думаешь, что я хочу провести ее вместе с тобой в мшистой норе, но ты с твоими окороками слишком много места тут занимаешь! Убирайся вон! Катись отсюда, Фридолин! Я достаточно часто показывала тебе лисью нору под валунами, у тебя еще хватит времени привести ее в порядок. Очисть ее, и с глаз моих долой!

Совершенно изнемогшая от этой длинной речи, мать перевела дух и посмотрела на сына гневно сверкающими глазами.

Но Фридолин думал о темной, без солнца, лисьей норе, о том, сколько трудов нужно, чтобы избавиться от вони и нечистот. Подумал он и о запасах, которые сам натаскал сюда, в материнскую нору, и наконец сообразил, что он крупнее и сильнее матери.

Поэтому он ответил угрюмо:

— Не выйдет, матушка Фридезинхен! Если кто и должен отсюда убираться, так это ты! Ты все твердишь про лисью нору, которая мне совсем не по вкусу, — так вот и обживай ее сама! Я сильнее тебя, я натаскал сюда припасов, так что давай, проваливай, и я наконец отдохну от твоей бабьей ругани!

С этими словами он стал выталкивать мать, сперва из комнатки, потом по коридору на воздух, несмотря на ее брань и сопротивление. Некоторое время матушка Фридезинхен еще сидела под холодным осенним дождем. Потом она признала, что сын ее Фридолин прав, ведь право сильнейшего почитается во всем зверином мире, и вообще это закон всей жизни. Фридезинхен еще горестно посопела и пустилась в путь к лисьей норе, с неудовольствием думая о предстоящей работе.

Глава вторая

К тому времени, как Фридолин прогнал мать из ее же норы, он был уже видным молодым человеком приятной наружности с толстой прослойкой жира под шерстью, с округлым брюшком, почти касавшимся земли. Каждая барсучья барышня при виде его начинала от удовольствия покачивать хвостиком.

Гладкая, жесткая, довольно длинная блестящая шерсть покрывала все тело, даже уши. На спине бело-серая вперемежку с черной, по бокам и возле хвоста рыжеватая, а на животе и лапах коричнево-черная. Голова же была белой. Черная полоска, расходясь от носа по щекам, делалась шире, проходила над глазами и над белыми ушками, теряясь где-то на затылке. От носа до начала хвоста Фридолин имел три четверти метра в длину, а его красивый, взъерошенный хвостик — еще двадцать сантиметров. Ростом Фридолин вышел не больше школьной линейки, то есть всего тридцать сантиметров. Сейчас, осенью, хорошо откормленный, он весил тридцать пять фунтов — по всем статьям прекрасный, отличной наружности барсук.

Начав мерзнуть, он сворачивался в своей норе клубком, голову зажимал передними лапами и засыпал. Он спал в зимние бури, проспав и снег и лед, мирно спал, когда земля звенела от мороза, а жир на его боках и на животе убывал. Но выпадали порой и мягкие дни, с солнечным светом, и барсук в своей глубокой подземной норе это чуял. Он просыпался, несколько раз чихал и по коридору медленно выбирался на свет Божий, осторожно пробуя воздух — чистый ли. Затем он спускался к озеру, долго пил воду и справлял нужду, тщательно закапывая помет, чтобы он не выдал его присутствия.

Потом он опять поднимался к своей норе, недолго нежился на солнышке и начисто вылизывал свою шкуру. Наконец, он вновь забирался в нору, съедал несколько морковок и буковых орешков и опять погружался в зимнюю спячку.

И такую жизнь он вел, пока не потеплело; едва только зазеленела трава и проклюнулись почки на деревьях, как стол его опять стал разнообразнее и богаче, а это было ему необходимо: за зимнюю спячку он потерял весь свой жир, стал худым как щепка, и о красивом округлом брюшке даже и речи больше не было. Ни одна барсучиха не стала бы глядеть на такого благосклонно, вдобавок и шкура за зиму утратила всякий блеск.

Фридолин жил теперь так же, как в прошлом году с мамой Фридезинхен, только спал он теперь один, один загорал, один охотился, и это ему гораздо больше нравилось. Теперь он всегда был спокоен, что лучшее, самое мягкое место в норе и все вкусности принадлежат, само собой разумеется, только ему одному. При такой жизни он скоро вновь округлился, и шкура опять обрела блеск.

Наставления матушки Фридезинхен он, конечно же, давно позабыл, но по натуре он и так был очень осторожен. Хотя вообще-то для барсука он был довольно смел, потому что любил вкусно поесть, и частенько теперь наведывался в огород, где однажды его так напугала Аста. Хозяйка огорода видела, что у нее пропадает молодая морковка и горох, но не знала, кто в этом виноват. Про барсука никто и не подумал, хотя многие звери попадали под подозрение, но дело в том, что барсука в имении Хуллербуш никто никогда не видел.

Во время своих ночных вылазок за провизией Фридолин как-то встретил свою маму Фридезинхен. Он как раз обнюхивал трухлявый ствол дерева на предмет жуков и личинок, как вдруг мимо прошествовала мама, так близко, что почти задела его. Но сын только на мгновение поднял голову от своей превосходной трапезы и сразу же вновь ткнулся рыльцем в трухлявую деревяшку и с наслаждением зачавкал. Но и мать прошла мимо без звука, они даже не пожелали друг другу «ни пуха, ни пера!». Но уж такие это животные: отделившись от матери, они становятся чужими, не узнают друг друга, и не приходят друг другу на выручку…