Ганна Ожоговская - Не голова, а компьютер
— Не соглашайся, Чушка! В другой хуже. Тут ты — свой в доску, а там… Ну пошли, не вешай нос.
— Да, вам хорошо, а мне вон отец целую неделю ящик запретил смотреть. Раз ты в «Обществе помощи» состоишь, говорит, вот я тебе тоже помогу телевизор не смотреть.
— Ну, а без него, когда уйдет?
— Мама следит.
— Неделю без ящика! Кошмар… — тяжело вздохнул Марцин.
3
Написав на доске тему сочинения и отряхивая мел с рук, пани Пусек обернулась к классу.
Но, заметив, что Пионтковский показывает Мацеку язык, рассмеялась.
— Да вы еще совсем, оказывается, маленькие: языки друг дружке показываете!
Тема сочинения была такая: «Если бы у меня была шапка-невидимка…»
Девчонки, подлизы известные, закричали, что обожают такие темы: можно, дескать, о чем хочешь написать и так далее в том же духе.
— Что подлизываетесь! — буркнул Бирюк: — Не верьте им, пани Пусек! Это они просто потому, что писать на свободную тему легче. Вот и все, и нечего заливать.
— Легче? — переспросила учительница. — Мне важно, чтобы вы без ошибок написали и связно изложили свои мысли. А главное, подумали, ради чего стоит воспользоваться волшебной шапкой.
Не утруждая себя долгими раздумьями — это было не в его вкусе, — Марцин взял и написал: «Если бы у меня была шапка-невидимка, я первым делом проучил бы Ягодзянку, чтобы не прохаживалась насчет моих ушей. Уж она у меня получила бы…»
Остановился, перечитал и стал грызть ручку.
«Получить-то получила бы, — подумал он, — только это глупо. Проучить ее я без всякой шапки могу».
И он не спеша, аккуратным почерком вывел на новом листе бумаги тему сочинения.
«Будь у меня шапка-невидимка, — застрочил он, — я первым делом прошел бы к папиному директору. Встал за его стулом и сказал бы, а директор — в духов он, конечно, не верит, — подумал бы: это у него совесть заговорила. Вот что сказал бы: «Инженер Солянский — замечательный работник, такие у нас на вес золота. Не спит, не ест, все только о свекле думает. И дома почти не бывает, дети по нему соскучились, жена одна бьется с сыновьями, а для него ничего нет на свете дороже свеклы, потому что свекла — это сахар. Надо его орденом наградить».
Потом пошел бы к маминому директору и зашептал ему на ухо, а он тоже решил бы, что совесть у него заговорила: «Солянская среди секретарш — звезда первой величины. Никогда не опаздывает, всегда обо всем помнит. Если б не она, я бы давно пропал, с головой утонул бы в разных бумагах. Надо ей премию выдать».
Обработав папино и мамино начальство, завернул бы к нашему директору и открытым текстом выдал бы ему: «Солянский из шестого «А» — малый сообразительный. Впросак он попадает, это случается, но котелок у него варит, это факт».
А для блага человечества предпринимать не стал бы ничего, даже если бы шапка-невидимка была. Попробовал недавно, ничего хорошего из этого не вышло».
* * *Осмотрев по заданию Скочелёвой памятник Марии Конопницкой в Саксонском саду, они шли с Казиком по Королевской улице, когда мимо, с бешеной скоростью, промчалась новенькая, сверкающая машина.
— «Шевроле»! Видел? — крикнул Казик. — Ну и шпарит!
— Не «шевроле», а «кадиллак», — сказал Марцин, глядя вслед автомобилю.
— Фиг!
— Спорим! На пять жвачек!
— На пять? Давай на десять!
— На десять — так на десять! — вошел Марцин в азарт. — Ну, спорим?
— Спорим. Только как его догонишь?
— Не волнуйся! Он около «Европейской» остановился. А ну, поднажми!
Машина действительно остановилась перед гостиницей.
Когда они подошли ближе, у Марцина засосало под ложечкой.
«И дернуло меня спорить на десять, когда и пяти за глаза бы хватило», — подумал он, понимая, что проиграл.
— Ну, кто прав?
Вопрос был излишним. Казик торжествовал.
— Ладно, десять за мной, — заявил Марцин таким тоном, будто жвачка лежала у него в кармане.
— Когда?
— Что когда? — Марцин пристально рассматривал «шевроле», стоявший у огромной вращающейся двери гостиницы.
— Не прикидывайся! Когда жвачку отдашь?
— «Когда, когда»! — передразнил Марцин со злостью. — Можно подумать, я отнял ее у тебя или одолжил.
— Одолжил — не одолжил, а проиграл — отдавай! Нечего было спорить.
— На вот, две держи. — Марцин выгреб из внутреннего кармана две последние жевательные резинки. — Остальные после воскресенья получишь. Ну пока!
— Как? Не пойдешь в «Культуру» посмотреть, что идет?
— Если тебе интересно, купи «Экспресс» или «Жизнь Варшавы». А я еще сто злотых не выиграл в спортлото.
— Уж это точно! Смотри, последний злотый не проиграй. Ты, Марцин, ужасно любишь спорить!
— А тебе что? Привет! — бросил Марцин и торопливо зашагал в сторону Маршалковской.
«Дурак, остолоп, болван! — злился он на себя. — Послезавтра — воскресенье, родители дадут на карманные расходы. Этого на четыре штуки хватит. Но откуда на остальные взять? А ведь еще на стержень для шариковой ручки надо, на карандаши… Свинья этот Казик! Разглядел марку машины и на спор подбил. Сам-то ничем не рисковал. И поделом мне! Нечего с ним связываться! А мама совсем не разбирается в людях. Когда Казик зовет меня гулять, всегда разрешает. Но стоит Костику зайти, обязательно скажет: «Он тебе не компания». Да Костик во сто раз лучше Казика. Костик — мировой парень. А Казик… Казик — прохвост… Ну откуда я еще восемь возьму? Влип! Будь она неладна, проклятая машина! Тьфу! Ну ладно, после драки кулаками не машут! Самое лучшее — отдать сразу все. Развязаться, и дело с концом, а то он проходу не даст. Такой тип, пока своего не добьется, не отстанет. Стержень для шариковой ручки, допустим, мне Вацек даст, несколько грошей попробую у Петрика выудить. Лишь бы до следующей субботы дотянуть. Обойдется как-нибудь! Главное, не раскисать!»
Он вздохнул поглубже, и от сердца как будто отлегло. Но это было обманчивое чувство. Где-то внутри затаилась тревога, готовая в любую минуту целиком им овладеть.
Чтобы угодить матери, он тщательно стал вытирать ноги о соломенный коврик перед дверью. Но не успел вытереть и нажать кнопку звонка, как дверь распахнулась, и в полумраке прихожей он увидел круглое лицо своего младшего брата, Петрика.
— Что еще? — переполошился Марцин.
— Ничего. Просто жду тебя, а у мамы пани Шелестина сидит. И болтает, болтает без умолку.
Больше всех от визитов Шелестины страдала мать; они тяжелым бременем ложились на ее плечи. Отец в будние дни часто уезжал на периферию, а по воскресеньям Шелестина не решалась приходить.
«Воскресенье принято проводить в кругу семьи, и незваный гость хуже татарина». Шелестина делала ударение на слово «незваный» и умолкала: ждала, не последует ли приглашения? Но ни у кого язык не поворачивался ее пригласить. Даже у мамы, хотя у нее, по словам Шелестины, был ангельский характер.
Шелестина вечно жаловалась на свою судьбу. И действительно, для этого были основания: муж у нее умер, сын женился без спросу, и, по ее мнению, очень неудачно; жил в Ольштыне, изредка присылая немножко денег, а приезжая и того реже. Красавице дочке тоже в жизни не везло. Она постоянно меняла работу и, хотя, как утверждала мать, была очень способная, образованная, работящая, жалованье получала до смешного маленькое: едва хватало на наряды.
Поэтому, несмотря на преклонный возраст, приходилось самой зарабатывать, да еще дочь содержать. Мама всегда удивлялась: как это она умудряется сводить концы с концами? А Шелестина то квартиры стерегла и поливала цветы, когда хозяева были в отпуске, то нянчила маленьких детей, то брала к себе в отсутствие владельцев собак и кошек на полный пансион. А в свободную минутку забегала к тем, кто знавал ее в «лучшие дни».
Но «минутка» обычно затягивалась до бесконечности. А хлопот, забот и неотложных дел, как известно, у всех хватает, да и отдохнуть не мешает иногда, хотя бы радио послушать с шитьем в руках, как вот мама. И с недавних пор, если визит Шелестины слишком затягивался — идея принадлежала Вацеку, — мать вызывали якобы по срочному делу. Это называлось у них «скорая помощь».
— Бедная мама! Уже слова сказать не может, только молчит да слушает. Наверно, зубы разболелись: у нее такое лицо…
— …И представьте себе, — доносилось из соседней комнаты через неплотно прикрытую дверь, — я ведь Зосе говорила: этот цвет не идет тебе, ты это платье не станешь носить — куда там, разве она послушается! Столько денег — и все на ветер! Платье висит, ни разу его не надела. Столько денег! Сколько сахара… — Шелестина замолчала, мама с недоумением посмотрела на нее, и она докончила: — Ну того же сахара или масла можно бы на них купить… мяса… Но Зося, что греха таить, ни гроша на хозяйство не дает… — вырвалось у нее с горечью.
