Евгений Астахов - Наш старый добрый двор
Конечно, иногда случались осложнения из-за Джульки. Откуда она только бралась в самый неподходящий момент — как раз когда Ромка приближался к роковому перекрестку улиц? И сразу же поднимала ужасающий крик и грозилась. Лупить ее портфелем, это только время зря тратить; уговаривать по-хорошему тем более. Приходилось Ромке сворачивать к школе.
— Замолчи, захурма[4]! — огрызался он на ходу. — Видишь, иду? Чего еще хочешь?
И поддавал сестрице портфелем.
— Ненормальный, ненормальный, ненормальный! — единым духом выпаливала Джулька, тыча пальцем в самый нос брату. Был у нее такой излюбленный прием при оценке действий противника.
Что касается Ивы, то и углы и повороты его не смущали, он всегда сворачивал правильно. Ну а Минасик, у того даже мысль о «шатало» вызывала почти суеверный ужас.
Ромка пренебрежительно сплевывал сквозь зубы.
— Дрейфит, ну.
— А вот выгонят тебя из школы, — пытался парировать Минасик.
— Подумаешь! Это ты хочешь стать как наш профессор. А я лучше к Люлику пойду…
Люлька — парень лет девятнадцати — был известным на всю Подгорную хулиганом. Ходил он в шикарных диагоналевых галифе, сапогах «царского» покроя, со срезанными под прямым углом носами и, по уверению Ромки, всегда носил при себе финский нож.
— Вот такой! Шестой номер, ну! — Ромка, выставив перед носом перемазанные чернилами пальцы, показывал, какого размера у Люлика финка.
И вот неожиданно для всех пойти на «шатало» предложил Минасик.
— В воскресенье меня с вами все равно не пустят, — сказал он. — Искать озеро? Нет, безнадежное дело, не пустят. Пойдемте в пятницу с самого утра, а к концу уроков вернемся.
— Аоэ! — обрадовался Ромка. — Давай на «шатало»! Молодец, Копижир!
В Иве боролись два чувства: зачем удирать с уроков, когда можно пойти в воскресенье? Но, с другой стороны, как идти без Минасика? Ведь он-то в этом деле как бы главный. Без него и тритонов не найти — никто никогда их не видел. И карту они вместе чертили. Дорога к озеру вилась по ней пунктирной змейкой, все до одного ориентиры, перечисленные учителем зоологии, были нанесены разноцветной тушью: родник, старое кладбище, холм с одиноким дубом на вершине, загон для овец, каменный столб.
Да что там карта! Дело совсем в другом. Вот придут они на озеро, и вдруг тот же Ромка, наугад пошарив в воде, торжествующе заорет:
— Иф-иф-иф! Смотрите, я какуй-то гадость с хвостом поймал!
Но окажется, что это никакая не гадость, а великолепный экземпляр малоазиатского тритона. Мольге витата!
Ромка, который вообще во всей этой затее сбоку припека, который лишь благодаря доброте старичка зоолога имеет в четверти «посредственно с минусом», вдруг сделает научное открытие! И в журнале «Юный натуралист» появится фотография: Ромкина физиономия с нахальной улыбочкой и малоазиатский тритон, который, по общему мнению, должен водиться совсем в других краях. Ромка держит тритона за хвост своими перемазанными в чернилах пальцами с таким видом, словно он поймал по крайней мере нильского крокодила.
— Может, тебя все-таки пустят в воскресенье? — на всякий случай спросил Алик.
Минасик грустно покачал головой.
— Тогда пойдем на «шатало»! — Ива сказал это решительно, как отрубил. — Если уж Минасик рискует…
— Я не рискую, я только потому, что… это… в научном отношении…
— Научном-паучном! — перебил Минасика Ромка. — Идем, значит, идем. Все! Барахло надо вечером в старой кухне, наверху, спрятать. Сачок этот ваш, котелок, что там берем, ну еще? Только чтоб Джулька не увидела.
Джулька не увидела. Предлог уйти в школу раньше обычного нашелся. Залезть по стволу глицинии на крышу старой кухни и забрать припрятанное с вечера снаряжение, а заодно оставить там школьные портфели — дело минутное. Еще бы не наткнуться на улице ни на кого из соседей…
Ромка пересчитал собранные накануне деньги, сунул их в карман.
— Идите к Верхнему шоссе, — сказал он. — Я один в гастрономе сагзали[5] куплю. Зачем толпой ходить?
И верно, толпой ни к чему. Поэтому Алик, закинув на плечи берданку, пошел вперед; за ним, чуть отступя, Минасик. Он нес сачок. Замечательный сачок, сработанный Аликом накануне вечером. Последним шел Ива. Ему достался рюкзак с остальным имуществом.
Все складывалось хорошо, пока вдруг совершенно неожиданно они не услышали очень знакомый голос:
— Нет, что это такие за дети! Не то что уж не здороваются со взрослыми, но даже дорогу им не уступят!
Вот тебе и на — мадам Флигель! С базара, видать, тащится, с корзинищей.
— Здравствуйте… — упавшим голосом сказал ей Минасик.
— Сильно нужно мне твое «здравствуйте»! Видали, какой рыбак нашелся, цепляет своей дурацкой сеткой за лицо прохожих. А еще из интеллигентной семьи, врачи у него, видите ли, папа с мамой…
— Вернемся, пожалуй… — нерешительно предложил Минасик, когда мадам Флигель свернула за угол. — Застукала она нас.
— Чего застукала? — Алик даже не обернулся, продолжал шагать, придерживая рукой ружейный ремень. — Подумаешь!
— Тебе хорошо! Она твоего папу боится, не нарывается на него.
— Не ной! А то дождик пойдет.
И хотя Минасик продолжал еще некоторое время ныть, дождь все же не пошел. Напротив, ветер разогнал последние тучи, и солнце сразу же принялось поджаривать все вокруг: и крутой склон горы, начинающийся прямо от Верхнего шоссе, и каменную тропу, вьющуюся по нему, и самих путников, и город, который остался у них за спиной. Минасик в последний раз оглянулся на него, отыскал глазами зеленую крышу школы.
«Наверное, начался третий урок первой смены, — тоскливо подумал он. — Еще не поздно вернуться. Можно даже успеть повторить физику…»
Но у поворота тропы уже маячила фигура Ромки. Он ел шоти[6], размахивал сеткой с продуктами и кричал при этом:
— Э! Быстрей, ну! Сколько ждать можно?..
Солнце ползло вверх по небу, тропа ползла вверх по горе, а все остальные ползли вверх по тропе. Легче всего было солнцу, труднее всех Минасику. Во-первых, он был немного толстоват, во-вторых, ходить по горам ему приходилось не так-то уж часто, и, в-третьих, мама одевала его теплее, чем это полагалось по сезону. Обливаясь потом, Минасик опирался на сачок, как на посох, во рту у него все пересохло, а горячая тропа становилась все круче, и казалось, что ей самой нестерпимо хочется, перевалив через гребень, сбежать наконец в какую-нибудь прохладную низинку, заросшую кизиловыми кустами, окунуть сухие камни в мелкую прозрачную речушку, смыть с себя колючую пыль.
Но на карте не было никаких речушек и приветливых низин. Имелся, правда, родник, но до него надо было еще добираться и добираться.
Пить хотелось всем, и каждый переживал это по-своему. Ромка, наевшись хлеба с сыром, корил всех за то, что не взяли с собой воду.
— Ну и купил бы в гастрономе лимонад, — сказал ему Ива.
— А ты напомнил мне? Скажешь, напомнил?
Алик в такие разговоры не встревал, потому что, сколько ни говори, ни вода, ни лимонад от этого не появятся.
— Почему не взяли лимонад?! — настырничал Ромка. — Почему, ва?
Ему никто не отвечал.
Тогда он принялся за Минасика.
— Где твой родник?! — наскакивал Ромка. — Где, ну? Карты рисует, профессор Копижир! Родник, озеро… Где родник?!
— Не дошли еще, — оправдывался Минасик. Он брел позади всех, держась за сачок двумя руками. — Сперва должен быть загон для баранов, а потом уже родник.
Минасик был прав лишь отчасти. Загон для баранов и родник оказались в одном и том же месте. Каменное корыто, обросшее зелеными волосами тины, было полно воды. Тоненькой струйкой стекала она вниз по каменному желобу.
Ромка первым добежал до родника. Он окунулся в него по плечи и замер. Можно было подумать, что он пьет не только ртом, но и ушами, и носом, и глазами. На дне корыта сидели маленькие лупоглазые лягушки. Но всем было не до них — пусть хоть крокодилы сидят!
Вода, не очень холодная и солоноватая, только сначала показалась вкусной.
— Так себе водица, — сказал Ива, напившись.
— Лучше, чем никакая, — возразил Алик.
— Лимонад как забыли купить! — снова возмутился Ромка. — Теперь с лягушками пьем.
— Вообще-то лягушки… — начал было Минасик, но его перебил чей-то окрик:
— Э, швилебо![7]
Обернувшись, они увидели пастуха с седой бородкой. Он стоял у входа в кош[8] и махал им рукой.
— Что вы пьете эту воду? — кричал старик. — Это плохая вода, кто ее пьет? Только мои овцы. Вон там, за холмом, хорошая вода, настоящий цкаро[9], сладкий и холодный. Под большим дубом, внизу сразу.
— Вот видите! — торжествовал Минасик. — На нашей карте все верно: сперва загон, а потом уже родник.
