В. Каверин - Клятва юных
Воду везли тоже на санках. Ее везли в детских ваннах, в бидонах, в ведрах, в жестяных ящиках. Люди скользили на мостовой, вода выплескивалась и замерзала ледяным языками. Мороз был жестокий. Порывы ветра налетали с залива, бросали в глаза людям пригоршни колючего снега, ледяной пыли. Люди обвязали себе лица до рта черными повязками и шли как бы в полумасках, как ряженые. Даша некоторое время смотрела на пестрые толпы, двигавшиеся беспрерывно. Под полумасками намерзали от дыхания ледяные кружева. Белый пар клубился изо рта пешеходов. Трудно было увидеть Олю с ведром в густоте этого человеческого потока, Оля должна прийти с минуты на минуту.
— У меня тоже есть разговор, — сказал отвернувшаяся от окна Даша. — Я тоже решила: раз ты на фронт, я тебя — заменяю. Не перебивай меня, Сеня, послушай, что я скажу. Город наш в осаде. Невесть какие мученья люди принимают. Город фронтом стал — в газетах нынче пишут. И это правда. А если так, ты уходишь за брата мстить немцам, я на твое место встаю. Я еще женщина крепкая, выдержу, не беспокойся. Я понятливая, работу люблю. Тебя не подведу. Стыдиться жены не будешь… Дело понимаю… Ведь я с завода-то ушла только из-за детей…
— А сейчас? — сказал Семен Иванович.
— Что сейчас?
— Да ведь Петя мал еще. Да и Оле всего двенадцать. Слабенькая она. Как же дети-то будут, если я и ты из дому уйдем вместе? Завалится дом, мать, ты подумала об этом?!
— Подумала, хорошо подумала, Сеня. И вот что я надумала: отправлю детей на Пороховые, там у меня подруга старая есть, у ней тоже погодки с моими, попрошу ее их пригреть. Вот тебе и руки свободные. Не те времена, чтобы думать о семейной жизни. Может, увидимся, а может, и нет. Да и дома наши враг рушит. Надо бороться с ним, нечего руки сложа сидеть. Никто за тебя драться не будет, сама дерись… Правильно я говоря Сеня?
— Правильно, мать, — сказал Семен Иванович, — хорошо говоришь.
Вошла Оля. Оставив ведро с водой на кухне, она сразу, чтобы погреться, вошла в комнату, прошла к маленькой печурке и стала греть озябшие, посиневшие руки. Какими-то необычными показались ей сегодня отец и мать.
— Мама! — сказала она. — Отчего ты такая, ну, отчего вы такие? Что случилось? Кого еще убили? Нет, правда, вы что-то скрываете?..
— Нечего нам от тебя, девочка моя, скрывать, — сказала Даша, — вот раздевайся и слушай внимательно, что мы тут решили. — И скороговоркой, набрав сразу дыхания, она сказала: — Отец на фронт идет, а я на завод, а вас отправляю к тете Леле на Пороховые. Вот, дочка…
Оля подбросила в печурку два полешка и сидела перед печуркой, смотря в ее низкий, неохотно разгорающийся огонь. Не подымая головы, она спросила:
— А нас с Петькой зачем на Пороховые?
— А кто же в доме, девочка, управляться будет? И в очереди за хлебом ходить, и дрова доставать, и воду таскать, и Петю кормить. Он вот вернется от соседских ребят, надо за ним посмотреть, последить… Кто же тут управится, если меня не будет?
— Мама, не пойдем мы с Петькой на Пороховые, не люблю я тетю Лелю. Ну ее к богу! Она ворчит, ворчит целый день. А кто тут управится? Я управлюсь!
Она вдруг встала, резко сбросила, шубенку с худых, почти мальчишеских плеч, тряхнула головой и начала говорить:
— Плохо я сейчас управляюсь? Воду ношу, подумаешь, дрова я знаю, где брать, мне Валька из семнадцатого поможет, печку растопить, подумаешь, какие разносолы на обед, за хлебом с той же Валькой по очереди будем стоять; Петьку я и так каждый день кормлю. Не думай, что я маленькая. Теперь маленьких нет. Все мы большие. Идите оба, раз нужно, идите. Ты же домой приходить будешь? Будешь?.. Ну и ладно! А трудно мне будет, подумаешь, всем трудно. Ни на какие Пороховые я и не двинусь. Вот, мама, так и будет, мамочка, дорогая, все хорошо будет. Дай я тебя поцелую… Вот и все, подумаешь…
А. Кононов
Карыш[1]
Одна половина холма долго оставалась в тени — седая от раннего заморозка, а рядом — на восточной стороне — уже сверкали на листьях крупные капли, и в лиловом цветке репейника отогревался на солнце красавец шмель: плюшевый, черно-коричневый.
Тропинка круто подымалась вверх. По тропинке шел мальчик. Дойдя до середины холма, он оглянулся: внизу лежало озеро просторное и спокойное, как всегда.
Мальчик поднялся еще выше, и тогда стали видны трубы фарфорового завода и брошенные на берегу старые лодки, можно было даже разглядеть черные щели на их днищах. А чуть подальше, налево от завода, блестели, уходя к северу, рельсы узкоколейки.
Все кругом было спокойно. Даже птицы на холме — в ореховых зарослях — пели по-прежнему, как будто и не гудела в тот день земля, вздрагивая от далеких ударов.
Мальчик пошел дальше и вдруг услышал:
— Стой!
Из орешника вышел человек с охотничьим ружьем в руках. Мальчик поглядел на него, на ружье и сказал:
— А я вас знаю. Вы Кузнецов, с нашего завода.
— Ты что тут потерял? — строго спросил Кузнецов.
— Я дядю Васю ищу.
— Это что еще за дядя Вася?
Мальчик улыбнулся.
— Небось, знаете: один у нас дядя Вася.
Кузнецов помолчал, разглядывая мальчика.
— Товарищ Кузнецов, а что вы тут делаете? — спросил тот.
— Смотрю да слушаю.
Мальчик тоже прислушался: земля продолжала тяжко вздыхать от далеких взрывов. Когда взрыв раздавался сильней, птицы замолкали — не надолго, — а потом опять начисли петь.
— Ну-ка обожди, — сказал Кузнецов, прислонил ружье дулом к кусту орешника и, сложив у рта ладони, свистнул — три раз подряд.
Через некоторое время издалека, из лес донеслось:
— Ого-го-го-о-о!
Кузнецов опять взялся за ружье.
— Я теперь — арестованный? — с интересом спросил мальчик.
Кузнецов не ответил.
Мальчик начал разглядывать ружье в его руках.
— А что, можно немца застрелить из такого ружья?
На этот раз Кузнецов, хоть и не сразу ответил:
— Очень просто. Почему не застрелить?
А потом добавил сердито:
— Экой ты речистый! А ну помолчи, я тут при деле, со мной не разговаривай!
И они замолчали. По-прежнему пели невидимые за листвой птицы и далеким гулом гудела земля.
Хрустнули сучья — к орешнику вышел парень в клетчатой кепке, с топором за поясом. Ружья у него не было.
— Вот, — хмуро сказал Кузнецов, кивнул на мальчика, — дядю Васю спрашивает. Отведи, что ли.
Парень постоял, подождал, не скажет еще что-нибудь Кузнецов. Но тот молчал. Тогда, вспомнив что-то, парень засмеялся:
— Беда, понимаешь, дяде Васе: гвоздей не захватили с собой. Пилы, топоры есть, а гвоздя — ну что ты будешь делать? — ни одного!
Кузнецов и тут ничего не сказал. Видно, не охотник был до разговоров.
Парень сделал строгое лицо, поправил за поясом топор и распорядился:
— А ну, пацан, топай за мной.
Мальчик пошел за ним следом, стараясь попасть в ногу. Но это не удавалось — шаг у парня был размашистый.
— Я не пацан, — обиженно сказал мальчик. — Я Иван Карыш, пионер.
— Ах! — Парень сдернул кепку с головы. — Великодушно извиняюсь! Так-так-так… Карыш? А я и не знал.
Мальчик понял, что над ним смеются, и смолчал. И молчал на этот раз долго — до тех пор, пока не пришли в лес и он не увидел у большой сосны дядю Васю. Дядя Вася в новом стеганом ватнике сидел перед потухшим костром и, нахмурив густые брови, веточкой ворошил пепел: должно быть, думал о чем-то.
Увидав Карыша, он поднялся:
— Ты что, не уехал? А мать?
— Ее с эшелоном отправили. В город Уфу.
— Ну, глядите на него! — Дядя Вася хлопнул себя ладонями по бокам, от этого полы ватника распахнулись, и Карыш увидел на поясе у дяди Васи большой револьвер. — Глядите на него! Сбежал от матери?
— Нет, не сбежал, — ответил Иван Карыш. — Я в тот день в автороту ушел. Дядя Вася, а что, можно из этого револьвера…
— Постой! В автороту — зачем?
— Немцев бить. А бойцам в автороте некогда было… Если б я на день раньше пришел, может, меня и взяли б.
— А сюда зачем?
— Немцев бить.
Дядя Вася качнул головой, прошелся взад-вперед. Потом остановился перед Карышем и взял его за плечо:
— Ну, вот что, друг: иди-ка ты скорей домой. Может, еще пристроишься с каким эшелоном и в Уфу попадешь.
Мальчик молчал. Ресницы у него дрогнули, он отвернулся. Дядя Вася нагнулся к нему:
— Ты что?
— Значит, и ты гонишь меня, дядя Вася? — проговорил Карыш.
— Ну, поглядите на него! — сказал дядя Вася таким тоном, что Карыш обернулся: кого это он зовет поглядеть? Но позади никого не было. Парень в клетчатой кепке — и тот ушел куда-то.
— Ты ж меня знаешь, дядя Вася… — жалобно начал Карыш.
— Знаю!
Василий Лутягин, мастер фарфорового завода, по прозванию «дядя Вася», и в самом деле знал Ивана Карыша. Карыш приходил к Лутягину от имени своего отряда — звать на пионерский костер. Отказаться было никак нельзя: ребята знали, что дядя Вася в гражданскую войну был бойцом — у самого Котовского. Он прямо-таки обязан был рассказать об этом пионерам.
