Владимир Кобликов - Топорок и его друзья
Как только милицейская машина въехала во двор, кот, парящий под окном Лютика, вдруг завопил истошным голосом и взмыл вверх.
— Гляди-ка, правда, летает! — поразился сержант Дроздов и приказал: — Прожектор!
И тут же яркий упругий луч, скользнув по стене, поймал кота, висящего на веревке. Луч побежал вверх и обнаружил на краю крыши, у невысокого барьерчика, человека. Подняв кота на крышу, этот человек освободил его от веревки и отпустил на волю, а сам на четвереньках заторопился к чердачному окошку, но оно было заперто.
Во дворе к этому времени собралось уже немало жильцов. Один из них ехидно и громко заметил:
— Теперь попался, голубчик.
— Гражданин, спускайтесь, — приказал старший милицейского наряда сержант Дроздов. — Спускайтесь... Не валяйте дурака.
— Мяяяу, — жалобно отозвался с крыши кот.
Все засмеялись.
А человеку на крыше было не до смеху. Он все еще искал путь к спасению: метнулся туда, сюда, подбежал к вентиляционной трубе, заглянул в нее.
— Бесполезно, — сочувственно произнес Дроздов и еще раз пригласил: — Спускайтесь, гражданин, спускайтесь.
Ленька Рыжий (это был именно он) махнул сокрушенно рукой и пошел к пожарной лестнице. Прожектор услужливо освещал ему путь. Как только Ленька ступил ногой на асфальт, сержант Дроздов взял под козырек и привычно сказал:
— Сержант милиции Дроздов. Ваши документы, гражданин.
— Нет у меня еще документов, — мрачно ответил Ленька Рыжий и нахохлился.
«Во глубине сибирских руд»
Настал день отъезда. Автобус уходил очень рано, и Топорок никак не думал, что кто-нибудь из приятелей выйдет провожать его. Но во дворе Топорка поджидали обе команды. Ребята холодно поздоровались с Ильей Тимофеевичем и Еленой Фоминичной, а Федю окружили и в дружеском кольце повели по улицам к автовокзалу...
За несколько минут до отхода автобуса ребята выстроились в шеренгу, а Топорка поставили лицом к строю. Ленька Рыжий сообщил решение двух команд назначить Федора капитаном сборной двора. Закончил свою речь Рыжий словами, которые произнес срывающимся голосом:
— Капитану нашей сборной физкульт-привет!
Конфузясь, но дружно и торжественно ему ответили обе команды:
— Физкульт-привет! Привет! Привет!
Пассажиры, которые находились на территории автовокзала, заинтересовались и, наверное, подумали, что провожают известного чемпиона. А тут еще крутится Дима Плотвичка с огромной отцовской кинокамерой! Когда Топорку надо было садиться в автобус, его стали обнимать, давать напутствия. Рыжий попрощался с Федей последним. Смутившись, он протянул Топорку записку.
— Тут вот мой адрес. Дом-то ты, конечно, помнишь, а номер квартиры можешь забыть. Напиши обязательно. И еще я тебе одно стихотворение Пушкина переписал. Прочти.
Когда автобус тронулся, Топорок развернул лист тетрадной бумаги и прочел: «Ул. Кутузова, дом 147, квартира 121, Ковалкину Л. С. (Леньке Рыжему)». И дальше без абзацев: «Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье. Не пропадет ваш скорбный труд и дум высокое стремление. Оковы тяжкие падут, темницы рухнут, и свобода вас примет радостно у входа. И братья МЯЧ вам отдадут... Не унывай, Топорок».
Федя загрустил еще больше. Все обыденное, привычное в его жизни обрело новый смысл, новую окраску. Федя сейчас с удовольствием бегал бы в магазины, мыл несколько раз в день посуду, выносил мусор — только бы остаться в городе с приятелями, только бы играть в футбол...
Кончился пригород. Дорога запетляла среди полей, а потом выпрямилась и побежала березовой рощей. И в автобусе сразу запахло горьковатой свежестью, чистыми листьями, солнцем и прохладной земляничной росой.
Сначала Топорок почти не обращал внимания на дорогу, на красоту утреннего леса. Потом его внимание привлекло туманное дыхание низины, в котором запутались солнечные лучи. И Феде передалась нежная радость утра. Он стал испытывать необычное чувство. И это чувство было смутно-возвышенным, и в нем смешивались тревога, ожидание необыкновенного, желание сделать что-то очень важное, красивое.
Феде захотелось петь. И он тихо напевал. И будто специально для Фединого настроения все вокруг стало нежно-розовым, а солнце вырвалось из лесу и залило дорогу ярким горячим золотом.
«Тифозныи» бунт
(Глава из прошлого)
Топорок никогда не был в Ореховке. И Храмовых, к которым его вез отец, никогда не видал. Илья Тимофеевич называл их родителями, хотя они были ему совсем чужими людьми. Илья Тимофеевич — воспитанник детского дома. И женился он на детдомовке, у которой тоже не было родителей.
Топорок очень страдал, что у него нет дедушек и бабушек. Он только по книгам и рассказам приятелей знал, как это хорошо быть внуком. Бабушки-дедушки и от наказания спасают, и подарки всякие делают. Только, говорят, и живут для внуков. Так что Федю Топоркова судьба крепко обошла, оставив без бабушек и дедушек.
Феде, разумеется, было не сладко уезжать из города в разгар футбольного сезона. Но где-то в самой глубине души ему хотелось в Ореховку, хотелось пожить в доме стариков, которых папа любил, ценил как настоящих родителей...
Семен Васильевич и Екатерина Степановна Храмовы в начале Великой Отечественной войны спасли жизнь молоденькому лейтенанту Илье Топоркову. Они нашли его осенью 1941 года в лесу, недалеко от своей деревни.
Обнаружила умирающего от ран лейтенанта Екатерина Степановна. Она возвращалась из соседней деревни, куда ходила навещать больную сестру. Шла Храмова лесом, торопилась засветло добраться до дому, потому что немцы в темноте и пристрелить могли. Дорога от дождей раскисла, и Екатерина Степановна старалась идти возле самых деревьев. Шла она, шла и наткнулась на человека, который лежал бездвижно, уткнувшись лицом в землю. «Мертвец!» — подумала Храмова и вскрикнула от испуга.
Обошла с опаской убитого и заторопилась, заторопилась подальше от места, где он лежал. А потом подумала: «А может, живой он? Вроде бы наш... Красноармеец».
Поборов страх, Екатерина Степановна медленно пошла обратно. Все казалось ей, что лежащий вот-вот вскочит на ноги и закричит: «Попалась!» Но мужчина по-прежнему лежал неподвижно, уткнувшись лицом в холодную грязь. Екатерина Степановна опасливо подошла, склонилась над ним, прислушалась. И вдруг страх у нее пропал. Осторожно приподняла Екатерина Степановна лежащего и перевернула его на спину. Он тихо застонал и опять затих. «Живой! Живой!.. Но что же мне делать с ним? Что же делать?»
Задумалась Екатерина Степановна, а когда очнулась, то заметила, что раненый глядит на нее в упор тихо и тревожно.
— Откуда ты, родненький? — ласково спросила Храмова.
Раненый застонал и закрыл глаза. Потом прошептал:
— Пистолет... Достань... из кармана...
Екатерина Степановна нащупала в кармане шинели пистолет и достала его. Держа оружие с опаской, спросила:
— Чего делать-то с этой штукой?
Раненый снова приоткрыл глаза, поглядел на Екатерину Степановну долгим взглядом и попросил:
— Пристрели... Пристрели, мать.
— Чего? Да ты рехнулся! Пристрели! Еще чего удумал.
Екатерина Степановна в сердцах швырнула пистолет в кусты, приподняла раненого и потащила в густой ельник.
Уложив его поудобнее, она сняла с себя поддевку и подсунула ему-под голову.
— Вот так, милый. Полежи здесь часок-другой. Мы с мужиком придем за тобой. «Пристрели!» Чего захотел! Кто ж я, по-твоему? А? Или я не русская? Лежи и жди.
Но ждать лейтенанту пришлось гораздо дольше, чем обещала Екатерина Степановна, хотя она бежала до самой Ореховки.
Дома она коротко рассказала мужу о раненом и стала торопить:
— Собирайся. Пошли за ним... Чего сидишь-то, увалень?
Однорукий Семен Васильевич, не обращая внимания на горячность жены, долго сворачивал самокрутку, потом закурил и задумался.
— Ну, и человек! — возмутилась Екатерина Степановна. — Кирпич у тебя вместо сердца, что ли? Вставай, тебе говорят!
— Не шуми, не шуми, лотоха. Поспешишь, людей насмешишь. По-твоему делать — и командира погубишь, и себя заодно с ним. Полной темноты надо дождаться.
— Помрет же он.
— Не должон, — уверенно возразил Семен Васильевич и добавил: — Дождичка бы! Ливневого.
— Совсем рехнулся! Дождик-то зачем?
— Чтобы следы смыл. На тележке его повезем. На трех руках-то не донести.
Дождь пошел! Пошел, словно по заказу Семена Васильевича. Удивительного в том ничего не было — осень. Но Екатерину Степановну это поразило.
— Ты, Семен, знать, колдун.
— Колдун, колдун, — согласился муж. — Достань-ка во что переодеть его. Все это в мешок, а мешок клеенкой прикроем. Лекарств вот у нас никаких нет... Водка вместо лекарства сгодится. Где она у тебя?
— Это зачем же ему водка-то? И так еле живой.
