Вупи Голдберг - Удивительная история одной феи
Мы встаем и идем к станку. Ноги ставим в первую позицию — это когда пятки сдвинуты, а носки смотрят в стороны. Дама за фортепиано заводит звенящую балетную мелодию.
— Деми плие… гран плие… деми плие… поднимаемся, — говорит мистер Лестер, пока мы сгибаем колени, приседаем, а потом вновь поднимаемся, совсем так же, как в моем прежнем балетном классе. Стоящая прямо передо мной Эпата размахивает руками гораздо сильнее, чем все остальные. Порой она вдобавок ко всему подпрыгивает или взмахивает рукой, но мистер Лестер вроде бы не сердится. Когда мы поворачиваемся в другую сторону, передо мной оказывается Террела. Движения у нее скупые и точные, как будто она занимается особой, военной разновидностью балета.
Я уже успела понять, что здесь будет труднее, чем в моей старой школе. В Эппл-Крик с нами занималась старенькая мисс Гутчинс, ей было уже лет сто. Она носила очки с толстыми стеклами, от которых глаза казались огромными, но все равно не могла толком нас разглядеть. Так что она просто показывала нам нужное движение, а потом садилась в кресло и старалась не уснуть, пока мы отрабатывали па.
Мистер Лестер ведет урок совсем иначе. Он ходит по классу и поправляет нас — здесь согнет руку, там переставит ногу. От него ничто не ускользает. Некоторые упражнения со станком мне не знакомы, поэтому я стараюсь подражать стоящим рядом девочкам. Но мистер Лестер сразу замечает мою хитрость, подходит и спокойно показывает мне, как правильно делать новые движения.
Когда с упражнениями на станке покончено, мистер Лестер собирает нас в центре зала. Мы становимся в большой круг.
— Ну, давайте-ка займемся турами, — говорит он.
Ой-ей-ей. Туры, то есть обороты, у меня получаются не слишком хорошо. Когда делаешь тур, нужно держать точку — то есть посмотреть в одну точку, быстро повернуться и вновь посмотреть туда же. Это чтобы не кружилась голова. Но именно это мне и не дается.
Кейша говорит, что я от природы не приспособлена к турам. Когда мы в Эппл-Крик занимались турами, я всегда налетала на стену или сначала на кого-нибудь из девочек, а потом все равно на стену. Однажды я врезалась в кулер с питьевой водой и случился потоп, который заметила даже мисс Гугчинс. После этого она заставляла меня сидеть в сторонке во время туров и ждать, пока другие закончат упражнение.
Но с тех пор прошел целый месяц. За это время у меня наверняка стало лучше получаться.
— Попробуем простые тур шене, — говорит мистер Лестер. Он становится перед классом и делает серию оборотов, двигаясь по идеально прямой линии вдоль стены с зеркалами. — Пойдем вокруг зала против часовой стрелки.
Дама-аккомпаниатор играет. Девочки начинают делать аккуратные туры — все, кроме меня.
Уже через два оборота зал вокруг меня плывет, и я едва держусь на ногах. Я налетаю на девочку с косичками.
— Извини! — говорю я ей.
Потом я сталкиваюсь с девочкой в диадеме.
— Ты чего? — говорит она.
Я налетаю на край станка. Моя пачка цепляется за него. Слышится треск рвущейся ткани, но, к счастью, осмотрев пачку, дырки я не нахожу.
Мистер Лестер хлопает в ладоши.
— На сегодня довольно, — громко говорит он.
Я чувствую на себе взгляды девочек. И я нарочно смотрю в потолок.
— Потренируем гран жете, — говорит мистер Лестер, опасливо на меня поглядывая.
Ура! Гран жете у меня отлично получаются. Обожаю прыгать! Как-то раз я видела по телевизору передачу про африканских газелей. Они вроде оленей и так ловко скачут по травяным зарослям! Когда я делаю гран жете, то чувствую себя грациозной газелью.
Мы становимся в две шеренги и попарно прыжками пересекаем зал. Мы с Эпатой идем вторыми. Мы разбегаемся и прыгаем — раз, два!
— Очень хорошо, Александрина, — говорит мистер Лестер, когда мы возвращаемся в конец шеренги. Эпата подталкивает меня плечом и улыбается. Я сияю.
В комнату заглядывает какая-то женщина. Мистер Лестер подходит к ней, и она что-то ему говорит.
— Продолжайте упражнение, девочки, — говорит он. — Я сейчас приду.
Мы с Эпатой все ближе и ближе к началу шеренги. Наконец снова наступает наша очередь. На этот раз я прыгаю еще выше, даже выше Эпаты. Я парю в воздухе и чувствую себя легкой, легче перышка. Девочки ахают. Я улыбаюсь. Наверное, у меня действительно здорово получается!
Но, паря в воздухе, я вдруг осознаю, что чего-то не хватает. Моя пачка! Она лежит на полу посреди зала, а мой расшитый сияющими розовыми молниями тыл выставлен всем на обозрение. Я поворачиваюсь, чтобы скрыть молнии, но уже поздно. Все смеются. Особенно громко хохочет девочка в диадеме.
Наша музыкантша перестает играть. Она перегибается через фортепияно, чтобы лучше разглядеть, сдвигает очки на лоб, вновь опускает их — словно не верит собственным глазам.
Я бегу за своей пачкой и поднимаю ее с пола. Девочки окружают меня. Они хохочут как сумасшедшие. Я действительно чувствую себя газелью из телепередачи — как будто меня окружила стая голодных львов и вот-вот разорвет на кусочки.
Расталкивая толпу, ко мне пробирается Эпата. В руках у нее футболка с длинными рукавами.
— Ну, что уставились?
Эпата повязывает футболку мне на пояс и выводит меня из круга.
— Лучше давайте прыгайте дальше, пока мистер Лестер не вернулся, — бросает она через плечо. — Миссис Бьюфорд, может сыграете нам?
Наведенные брови миссис Бьюфорд лезут на лоб, но она все же начинает играть. Все девочки, кроме нас, снова становятся в две шеренги и начинают прыгать.
— Спасибо тебе, — говорю я Эпате, комкаю проклятую пачку и запихиваю ее под стул.
— Де нада, — отвечает она. — Не за что.
Возвращается мистер Лестер. Он видит, что у меня на талии повязана футболка, но не задает вопросов. Нет, он точно классный.
После занятий мы идем вниз, ждать родителей. Я быстро надеваю куртку и прячу пачку в сумку. Расскажу маме о катастрофе попозже.
Девочка в диадеме уходит с высокой женщиной в затейливом костюме.
— Пока, электропопа, — ухмыляется девочка, проходя мимо меня.
Я высовываю ей вслед язык. Эпата усмехается.
Входит мама, обнимает меня.
— Как дела, детка?
Я пытаюсь подобрать подходящий ответ.
— Да вроде нормально.
— Ты уже с кем-нибудь подружилась? — спрашивает мама, когда мы спускаемся вниз по ступеням.
Мимо нас проходит Эпата и еще одна девочка постарше.
— А престо — до скорого! — бросает она мне и поворачивает за угол.
— Да, — говорю я маме, — кажется, подружилась.
Глава 5
На следующее утро я просыпаюсь оттого, что мама грохочет чем-то у себя в студии. Впрочем, в последнее время я вообще не особо долго сплю по утрам. В этом городе не больно-то поспишь. В окно долетают шум машин, музыка, разговоры. Как я скучаю по своей комнате в Эппл-Крик! И по дереву за окном. И по белкам, которые носились туда-сюда и ссорились из-за желудей.
— Доброе утро, солнышко, — говорит мама, когда я, спотыкаясь спросонок, выхожу на кухню. На маме сегодня наряд под названием «Королева Нила» — брючный костюм песочного цвета, на плечах и груди расшитый нитками зеленых и голубых бусин. Чуть пониже бусины сливаются в тонкую линию, которая, извиваясь, спускается вниз и оборачивается вокруг левой ноги. Костюм изображает Африку, а бусины — Нил. Я сама помогала маме найти карту, на которой видно, как изгибается русло реки Нил, и когда мама пришивала бусины, то смотрела на карту. Костюм вышел здоровский, и мама в нем красивая, как всегда. Но иногда я думаю — вот было бы здорово, если бы она завтракала со мной в обычном халате.
— Что будешь есть? — спрашивает мама.
— Можно мне овсянку?
— Овсянку? — она смотрит на меня как на чокнутую. — Да ты никогда в жизни не ела овсянку!
— А я прочла в «Конькобежном спорте», что Фиби Фитц каждый день ест на завтрак овсянку, — говорю я.
Мама закатывает глаза.
— Даже Фиби Фитц не такая сумасшедшая, чтобы стоять у плиты и варить овсянку, когда на улице тридцать восемь градусов жары. Давай что-нибудь другое.
Я вздыхаю.
— Ладно, тогда кукурузные хлопья.
Мама поворачивается к шкафу и достает коробку хлопьев. Коробка какая-то странная.
— Это не те хлопья, — говорю я. — Я люблю такие, на которых нарисовано пугало.
— Детка, их производят на юге. В Нью-Йорке таких хлопьев нет. Но эти ничуть не хуже.
Она наливает в хлопья молоко и ставит тарелку передо мной.
Я опускаю в хлопья ложку и вожу ею туда-сюда.
— Они меньше обычных. И некрасивые какие-то. И слишком темные.
— Александрина…
— Да нет, я ем, — говорю я. Вот интересно, если у них тут все так замечательно, почему никто не производит нормальные хлопья?
Съев неправильные нью-йоркские хлопья, я помогаю маме распаковывать коробки, в которых уложены вещи для студии. Мама раскладывает рулоны тканей, а я рассовываю по маленьким выдвижным ящичкам красные, зеленые, фиолетовые, серебряные и золотые блестки. Я вешаю ножницы на специальные крючки на стене. Я укладываю по порядку перемешавшиеся катушки ниток — от бледно-желтого к темно-желтому, от светло-зеленого к темно-зеленому, от бледно-голубого к темно-синему. Мы расставляем по комнате шляпные болванки — на них мама будет развешивать причудливые шляпки, которые шьет.
