Зиновий Давыдов - Из Гощи гость
— Прощай, — кивнул в свой черед немец и вдруг встрепенулся, нахлобучил себе на голову шишак и пустился во все лопатки к монастырю, откуда давно уже не слышно было ни грохотливых барабанов, ни заливчатых фаготов, ни ревучих труб.
V. Рыцарь Косс из города Далена
В Москве, на Покровке, за церковью Николы, на месте которой уже лет пять как торчали одни обгорелые столбы, раскинулся огороженный подгнившим частоколом двор иноземца Косса из славного города Далена. Ротмистр Косс, подобно многим другим товарищам своим, рейтарским[7] ротмистрам, копейным поручикам и мушкетерским майорам, жил в Московском государстве еще со времен осады Пскова Стефаном Баторием, польским королем. Неведомо по какой причине выехал однажды чуть свет рыцарь Косс из польского лагеря при Пскове и, проплутав изрядно по можжевельнику, которым обильно поросло здесь поле брани, кинулся через ручей и спустя полчаса стоял безоружный перед воеводой Андреем Ивановичем Хворостининым в полевом его шатре. Но в тот же день перебежчику Коссу возвращено было его оружие с позвякивавшим кошелем на придачу. Косс и этот кошель приладил к седлу рядом с другими кошелями и сумками, которыми обвешан был его конь. И все вышло так, как заранее рассчитывал рыцарь, ибо в этаких переделках бывал он не впервые и подобные случаи были ему за обычай.
Клеветники и завистники утверждали, что на родине Косса, в славном городе Далене, однажды в воскресный день явился с барабанным боем на рыночную площадь полковой палач и приколотил четырьмя гвоздями к плахе дощечку, на которой крупными литерами начертано было имя рыцаря Косса, перебежчика и шпиона. Но никакие пересуды не могли поколебать Косса из Далена, и на людские толки рыцарь не обращал никакого внимания.
В Московском государстве, где ротмистром рейтарского полка отныне обосновался помянутый рыцарь, ему, как и всей его братье, начальным людям, позволено было гнать у себя на дому всякое питье: вино курить, пиво варить, меды ставить. И так как ротмистру самому не выпить было всего, то и устроил он в доме своем корчму, где добрые люди могли во всякое время иметь для себя всякую усладу — и питьем, и в карты, и в кости — сколько кому угодно.
По всей Покровке и по окольным слободам, даже по Китай-городу все пьянчуги хорошо знали этот крытый дранками старый каменный дом в два яруса на поросшем собачьей петрушкой дворе. Да и объезжий голова[8] знал туда дорогу, которая, обогнув церковь Николы, сразу упиралась в ворота Коссова дома. Объезжий голова частенько-таки наведывался к ротмистру — взглянуть, нет ли здесь недозволенной торговли вином, или азартной игры в кости, или каких-либо запретных товаров. Но дело в том, что, попав к ротмистру Коссу на двор, объезжий голова сразу же становился как бы глух и слеп: он словно вовсе не слышал пьяных речей неутолимых бражников, проводивших целые дни у ротмистра в кабаке, и будто не замечал двери в подклеть, мимо которой проходил, хотя здесь, в подклети этой, был всякий запретный товар — и табак, и фальшивые деньги, и даже, как поговаривали соседи, мертвые тела.
Татарин Хозяйбердей и какая-то женщина, по прозвищу Манка, отпускали добрым людям вино в Коссовом кабаке чарками и кружками, лили кому в кувшин, кому в ведерко, получали чистоганом плату или давали в кредит под хороший залог. Но о чем мог говорить объезжий голова с некрещеным татарином или с вертлявой, как ящерица, жёнкой Манкой? Он вряд ли и замечал их и поднимался сразу наверх, в просторную комнату, в которой обитал сам ротмистр Косс. Здесь объезжий голова всякий раз несказанно дивился заграничным картинкам, развешанным по стенам, а пуще всего медному мужику, который сидел верхом на медном же звере. Надивившись вдоволь и помолчав, по тогдашнему обычаю, объезжий голова отъезжал восвояси; но, сев на коня и выехав за ворота, он совсем уже не дивился тому, что всякий раз находил за куньим отворотом своей шапки то пару талеров[9], а то и золотой перстенек. Ловкий Косс умел сунуть взятку и за услугу и за молчание.
За годы жизни в Московском государстве ротмистр Косс подобными делами туго набил не один уж кошель, и рыцарю надлежало бы подумать о том, чтобы убраться из этой страны восвояси, потому что с награбленным добром своим он мог бы в любой европейской стране вести вполне пристойную жизнь. Но думать об этом ротмистру Коссу было пока недосуг.
На Коссов двор зачастили, в последнее время посольский подьячий Горяинко Осётр, прочерниленная душа, и разрядный дьяк[10] Агей Туленинов. С каждым из них подолгу беседовал, запершись у себя наверху, ротмистр Косс из города Далена. И так вот понемногу после приятельских речей и долгого раздумья и под несмолкаемый гул внизу из кабака выросла у ротмистра Косса немалая рукопись, которая должна была принести этому человеку милость одного из европейских государей и славу в потомстве. Ибо называлась эта рукопись Генеральным планом обращения Московского государства в провинцию имперскую.
VI. Переполох в корчме
Весь день не умолкает в доме ротмистра Косса, что у погорелого Николы, благовест в большие и малые чарки, в винные кружки, в пивные ведерки. В углу двора над ясенем плакучим струится раскаленный воздух; кабацкая голь, пропившаяся дотла, растянулась в холодке возле амбаров, набитых солодом и хмелем; ротмистр Косс пускает в открытое окошко клубы табачного дыма.
Тучнеть стал в последнее время ротмистр Косс, седеть стала его бородка, плешиветь темечко. Пора, пора ротмистру Коссу прочь из Москвы! Мало, что ли, припасено у него кошелей и котомок?..
Ротмистр Косе подошел к деревянной кровати в углу и осторожно снял с крюка повешенное над кроватью зеркало. И тогда на месте зеркала обнаружилась небольшая дверь в стенной тайник. Здесь у ротмистра Косса были сложены его кошели и расставлены многие золотые и серебряные сосуды, наполненные венецианскими яхонтами, персидскою бирюзою, крупным жемчугом. Здесь же в сокрыве хранил ротмистр Косе и пергаментный свиток, писанный голландскими чернилами, немецкою речью, его, ротмистра Косса, рукою.
Ротмистр Косс достал с полки свиток, захлопнул дверку, повесил зеркало на крюк. На большом столе, на котором ничего не было, кроме четырехрогого подсвечника да чернильницы с песочницей, развернул ротмистр заветную рукопись, напоминавшую роскошным своим видом чуть ли не папскую буллу. Золотом были выписаны всё заглавие и длинное обращение рыцаря Косса из города Далена к могущественнейшему, милосерднейшему и благочестивейшему государю Священной Римской империи[11], мечу правосудия, алмазу веры и светочу истины. Красные строки были начертаны на пергаменте киноварью, размашисто и крупно, и их можно было прочитать, отойдя на пять шагов от стола. Но ротмистр Косс вооружился серебряными очками и припустил по красным строчкам вскачь, улыбаясь и поковыривая пальцем в стриженой бородке.
«Чтобы захватить, занять и удержать Московское государство… — набегала одна строка на другую. — Для этого христианского предприятия… Потребная для того первоначальная сумма… Потом следует занять Можайск… Как только будет захвачена Русская земля… В этой стране земля тучна, народ покорен, леса богаты горностаем, куницею, соболем, душистым медом, крупною дичью…»
Ротмистру Коссу, шпиону и предателю, осталось уже немного, чтобы покончить с этим делом, отнявшим у него столько времени, денег и сил. Он склонил голову набок и, разогнав над пергаментом свежеочиненное перо, стал плести дальше свое хитрое кружево из ломаных немецких буковок, размашистых росчерков, палочек и точек.
«Когда благодатью вседержителя ваше императорское величество станет твердою стопою в Московском государстве, в этой нечестивой стране, — мягко скользило по желтоватому пергаменту ротмистрово перо, — тогда только турецкий султан убедится, как господь бог ратует за истинно верующих в сына его Иисуса Христа; тогда только…»
Ротмистр поднял склоненную над рукописью голову и насторожился.
Внизу, в кабаке, казалось под самым тем местом, где сидел сейчас за работой своею ретивый ротмистр, грохали один за другим тяжелые удары, от которых вот-вот должен был обвалиться весь дом.
— Негодница! Дрянь! — распознал ротмистр сквозь гром и крик блекочущий голос поручика Гревеница.
— Шиш! Нехристь поганый! — выла какая-то баба голосом, хриплым с перепою и простуды.
Наконец внизу что-то бухнуло так, словно пороховой погреб взорвался под ротмистром Коссом. И затем весь этот содом сразу выкатился на двор.
Ротмистр Косс вскочил с места и побежал к окошку. По двору, крича во весь голос, неслась девка Улька, простоволосая и окровавленная. А за нею, поминая всех чертей и дьяволов, бежал с обнаженной шпагой поручик Гревениц фон Юренбург. Он был без камзола и шляпы, белобровый поручик с яйцевидной головой, и ноги его путались в длинной рубахе, которая выбилась у него из коротких штанов.
