Галина Демыкина - Как тесен мир
Белка ушла, а рука Ады еще была на Сашином плече, и он боялся, что она заметит, что он это заметил, и стоял, забыв выдохнуть, и слышал, как бьет током от этой руки.
Потом Ада сняла руку, и они пошли обратно молча. Саша не глядел на Аду, будто она знала про него что-то, чего знать друг про друга нельзя. А она поглядывала, чуть скосив глаза; он не видел, а знал, знал. И сердился на нее за это.
На поляне Ада сорвала несколько цветов гвоздики и колокольчики — другие уже, полевые, ярко-лиловые и мелкие. Из одного вытряхнула пчелу и стала насвистывать песню — неизвестно какую, тягучую, деревенскую.
Песня точно расхрабрила ее и развеяла.
— У нас при школе, — сказала Ада, — отец ульи построил, одна стенка стеклянная. И вся жизнь пчел видна. Ты знаешь, ведь у них строительный разум.
Саша не хотел про пчел, но потом стал слушать, и ему понравилось, как они сообщают друг другу на расстоянии, где гречишное поле, и как берегут матку, и как лепят свои квартиры. И он уже забыл про эту руку на плече и был рад, когда Ада позвала его:
— Ты приходи. У меня отец хороший. Приходи.
***— Как тесен мир! — сказал за ужином папа Ира. — Иду сегодня по роще, а навстречу — Влад. Помнишь, Сашенька, я тебе рассказывал, такой талантливый паренек у меня на практике был?
Мама Саша кивает, не отнимая лица от чашки с молоком. Она всегда приезжает голодная.
— Так он, оказывается, здесь живет, рядом с поселком. Для матери снял дачу.
— У нас, по-моему, деньги вышли, — говорит мама Саша, вытерев ладонью рот. — Ой, спасибо, ребятки, до того вкусно накормили.
— Как так — вышли? — беспокоится папа Ира.
— Сама не знаю. Погляди в столе — одна десятка лежит.
Папа Ира смотрит — да, действительно одна. А до получки палкой не докинешь.
— Ну что ж, — говорит он, — придется засесть за куль-муль-башем.
Так называется у них в доме побочный приработок. Папа Ира отлично пишет всякие познавательные статьи в журналы и для радио и, когда садится писать, горестно говорит:
Кульмуль-башем-башем-башем,За копеечку попляшем.
А потом увлекается и всем читает, и товарищи папы Иры говорят, что он гениальный человек.
— Так что этот Влад? — вспоминает мама Саша.
— А ничего. Я его пригласил к нам. Очень интересный паренек. Вот Сашка, может, ума от него наберется.
— Не наберусь, — обещает Саша.
Все ложатся спать, а Саша остается возле сарайчика. Он сидит на ступеньке и глядит, как темнеет небо среди знакомых и лишенных всякой тайны сосен и берез, и ему хочется идти куда-нибудь, и он знает, где находится это «куда-нибудь». Но так, без дела, не пойдешь. Кажется, что все время глядит кто-то: «Ага! Опять он тут!»
И дом — один дом из всего поселка — будто вырос, стал виден отовсюду.
Идешь в магазин — мимо этого дома.
В лес идешь — тоже мимо него. К станции — тоже, к Лене, к Нине… Не обойдешь — слышишь его, ощущаешь, видишь. И он, может, видит тебя, подмечает, сколько раз прошел. И смекает своим деревянным чердаком:
«Нарочно. Нарочно ходит!»
И сосна со скамеечкой, возле которой столько собирались с малого детства еще, — и она напротив этого дома. Как он раньше не замечал! Прямо хоть не ходи никуда!
А вот теперь, когда почти уже стемнело и час, наверно, двенадцатый, можно пойти. Ну просто пройти мимо.
И Саша идет.
Дом этот стоит так: лицом глядит в березовую рощу, что насажена еще дедами вокруг клуба, а спиной повернулся к оврагу, и там вдоль забора, по самому гребню оврага, идет узенькая песчаная тропка. Ада, наверно, ничего этого не знает. Ей можно рассказать: знаешь, Ада, прежде здесь ездили на трехколесном велосипеде и проезжали, хотя и жутко было. А теперь, чтобы пройти, надо держаться за забор. (Тут можно ей подать руку. Или сама — как захочет.) Оползает овраг. А внизу его — крохотная речушка. Она не мелеет, бежит и бежит по камешкам, по илу, по речным ракушкам — изо дня в день, из года в год переливается. Только теперь в ней купаются одни малыши. А раньше трудным казалось не только что переплыть, а добраться до маленького островочка — острова Щавеля. Он был просторным и необитаемым, и там ждали попутного ветра и кораблей, бились со львами и выбирали себе друзей из самых смелых. А смелыми были не Леня, не Нина и не Светка, а совсем другие, с которыми дружба не укрепилась.
Тут Ада, может, что-нибудь спросит…
Саша постоял над оврагом, держась за сосну, которая скоро тоже, как и другие, полетит в овраг, отпечатал на песке возле ее корней узорные подметки своих спортивных ботинок — правую и левую — и потом пошел обратно по дорожке, вдоль забора. Вот сломана штакетина, из-за нее высунулась ветка малины. Вот по эту сторону ограды дикая какая-то трава со стручками. Ада дотрагивается до стручков, и они щелкают, раскрываются, разбрасывая семена и завиваясь бараньими рогами. Поэтому Саша зовет их «баранчики». А вот и калитка. Кругом, значит, обошел. Кругосветное путешествие. За ветками и листьями почти не видно дома. Только видно, что он темный — спит.
И Саша идет обратно, богатый этой речкой, и сосной, и сломанной штакетиной. Ему совсем не хочется спать. Но, когда он закрывает глаза, спится крепко, радостно, в отдых.
Глава V
АДА
«Влад, добрый день. Пишу, как и обещала. Не знаю, стоит ли тебе приезжать сюда, даже ради мамы. Поселок странный. Весь почти состоит из глубоких пенсионеров-маразмистов и их внуков-приматиков. Даже мой просветительский папуля не может пробить этой серости своей посеребренной головой. А я погрузилась от тоски в дебри кокетства. Правда, мальчик, на которого оно обращено, мил и красив и даже тонок, если не считать его невинности во всех областях знания. Кажется, он не читал ничего, а все остальные читали со знаком минус, то есть все шло на оглупление.
Моя сестра о героине одной из книг говорит «она такая милашечка», а стихи наизусть учит (учит!) такие, что ими можно казнить преступников. Прочтешь — и готов!
Я была бы рада твоему приезду, мой добрый, взрослый и такой умный друг! Но скучища-то, а? Густопсовая. Привет от папы, он тебя запомнил».
Ада перечитала письмо, удивилась его недобрости и порвала. Зачем казаться злее, чем есть? Да и писать надо ли? Захочет приехать — адрес известен, не захочет — как заманишь?
Когда он провожал ее с последнего экзамена (с ее последнего, у него-то еще полсессии впереди — старший курс!), прощаясь, провел рукой по ее волосам и, как всегда проглатывая буквы, безапелляционной скороговоркой сказал: «Я, вероятно, примитивный человек, но это просто удивительно, до чего ты в моем вкусе. Просто удивительно. — И потом подал руку. — Ну, беги, второкурсница!» В его устах это была, конечно, ласка. Строг. Ада засмеялась от памяти его узкой руки, резкого голоса, лица в веснушках — некрасивого лица уверенного в себе человека. И, как всегда, так или по-другому столкнувшись с Владом, почувствовала себя сильнее. Если о тебе думают, значит, ты того стоишь. А если такой незаурядный человек (а он незаурядный, это знают все в университете), то и тем более. И смешно, что она занимает свои мысли Светой — как она нелепо пожала плечами, когда отец прочитал из Леонида Мартынова:
Это почти неподвижности мука —Мчаться куда-то со скоростью звука,Зная прекрасно, что есть уже где-тоНекто, летящий со скоростью света, —
а ее ласковая мамаша вдруг возговорила человеческим голосом: «Теперь модно писать так, чтобы было непонятно». Им непонятно! Господи! Да любой из папиных учеников не затруднится понять и более сложное. А когда говорили о Петрове-Водкине, старший Жучко вообще решил по глухоте, что речь идет о каком-то пьянице.
И только бедный Сашка, весь красный, в муках, постигал новое. Даже отяжелел весь от сведений, ушел домой, покачиваясь, а не полетел, как обычно.
Ада улыбнулась теперь уже Сашке, нескрытой радости его глаз, тянущихся за ней повсюду. Ну что ж, раз о тебе думают, значит, стоишь того.
…Ада вышла за калитку и оказалась прямо напротив большой сосны, единственной сосны во всей березовой роще. Под сосной была врыта скамейка, и на ней сидел Саша с гитарой. Рядом стояли Света, еще какая-то полная девушка и паренек лет семнадцати. Они слушали Сашу, его гитара громко, как целый джаз, жужжала струнами. Он склонился над гитарой и не видел Ады, а Света видела, но отвела глаза.
Прихрамывая сильнее обычного, Ада пошла вдоль забора, стараясь не видеть и не слышать.
Смешная девочка Света! Будто Аде нужен ее Сашка с его несовершеннолетней глупостью! И с его бренчащей гитарой, и с тем, как он краснеет, точно девица! Смешная Света! Но гитара вдруг оборвалась, и тогда зазвучал приветливый Светин голос:
