Александр Крестинский - Повести и рассказы
— Ой, не дергай!
— Потерпи. В парикмахерской терпеть надо.
— Да больно же! У тебя ножницы тупые!
— Ножницы как ножницы. Не нравится — иди на Большой проспект.
…Скосив глаза, Туся смотрел, как на белую простыню падали густые черные клочья.
Он боялся глядеть в зеркало. За его спиной тяжело дышал Лева.
Наконец Туся не выдержал и поднял глаза. На него в отчаянии смотрело какое-то странное существо — жалкое, бледное, худое, с головой, похожей на рощу, по которой пронесся ураган.
Лева поливал одеколоном Тусину голову. Одеколон стекал по щекам и смешивался со слезами.
В этот день Туся плакал еще раз — вместе с мамой.
Туся плакал от стыда: не хотел идти в настоящую парикмахерскую. Боялся — засмеют.
Мама плакала бог весть от чего.
Тело и душа
— Чтобы тело и душа были молоды!.. — поет Тусина мама.
— Чтобы тело и душа были, как лапша! — кричит Венька-американец.
Мама наверху, на окне стоит, а Венька внизу, на дворе кривляется. Маме не слышно его, но Туся все равно злится и грозит Веньке кулаком. Жаль, не видит Венька кулака…
Венька приехал из Америки, где его папа-инженер был в длительной командировке; приехал с родителями, с дедушкой-врачом и холодильником. Единственным на весь дом, а может быть, и на всю улицу — холодильником!
Ну и что? Значит, все должны его, Веньку, слушать?
Мама стоит на подоконнике и моет окно. Сегодня все моют окна. Будто сговорились. Но никто не сговаривался. Просто скоро Первое мая, и солнце шпарит! Самое время мыть окна.
Женщины стоят на своих подоконниках в синих халатах, в разноцветных передниках, на головах красные косынки. Женщины моют рамы, моют стекла, на стеклах плавится солнце, и солнечные зайцы бегут по стенам.
Мама моет стекло. Стекло скрипит. И весело гудит на кухне примус. Мама поет.
Многие женщины поют, когда моют окна, потому что идет веселая весенняя уборка, потому что скоро Первомай и вообще с песней, как известно, легче.
Но другие женщины поют тихонечко, себе под нос, а мама поет громко, во весь голос.
Голос у мамы замечательный. Туся забыл, как он называется. Сам профессор консерватории сказал, что голос у мамы замечательный. «Учиться, учиться, голубушка!..» А мама вместо «учиться» Тусю родила. Некогда ей учиться.
Туся чувствует себя виноватым. В чем? Он и сам не ответит, если вы его спросите. Может быть, ему неловко оттого, что он не вовремя родился…
Как-то мама пришла со службы усталая, расстроенная, неприятности у нее там какие-то, вечно у взрослых на работе неприятности! Пришла она из своей аптеки, где лекарства выдает, а дома — глаза бы не глядели! Все вверх дном, обед готовить надо, пол мыть, стирать…
Черной тучей метнулась мама по квартире. Как зашумит водой, как грохнет ведром об пол, как шваркнет тряпкой!..
Потом села на пол и заплакала. Плачет и приговаривает:
— Ироды, ироды… Готовь на вас, работай… А вы, вы… Разве это жизнь? Голос у меня пропадает!..
Она ползала по полу на коленях, возила вокруг себя мокрой тряпкой и долго всхлипывала.
Страшно, когда взрослый плачет. Хуже, чем самому плакать.
Туся боялся войти в комнату. Он стоял на кухне, за шкафом, где серым-серо от старой паутины. Чувство непонятной вины смущало его, и сердце сладко ныло от жалости к маме и самому себе…
…Мама моет стекло и поет:
Можно галстук носить очень яркийИ быть в шахте героем труда!..
Туся видит, как женщины оборачиваются, как они застывают в своих окнах с тряпками в руках, точно портреты в рамах, как они вытирают пот со лба и улыбаются…
Как же так — резедаИ героем труда,Почему, растолкуйте вы мне…
Мама выжимает тряпку, примус гудит упруго, горелка его светится малиново, а закопченные стены кухни и черный ее потолок белеют от солнца.
Потому что у насКаждый молод сейчасВ нашей юной, прекрасной стране…
Туся подает маме воду, мыло, старые газеты. Хорошо, когда распахиваются зимние окна! Хорошо, когда в комнату входит солнце! Хорошо, когда выметаются пыль и грязь! Ура!
Мама трет щеткой раму и поет.
Веселей, дружней заработали женщины на своих окнах. Громче заскрипели, звонче зазвенели стекла. Выглядывают из-за широких женских спин ребята: Наточка, Петя, Сережа, Дина, близнецы Караваевы… Родители Левы Тройкина свесились со своего окна. Строгим шагом вошел во двор оперуполномоченный товарищ Михайлов. Что, бродячие певцы? Шарманщик? Или, не дай бог, цыгане?.. А-а… Товарищ Михайлов козырнул Тусиной маме и вынул из кармана именной портсигар.
Венька-американец куда-то смылся. На ступеньках под окном сидит Аркашина компания и сам Аркаша-хулиган сидит. Компания курит папиросы «Люкс» и пускает колечки.
…Вот и стекла сухие. И песне конец.
И тогда-то раздались аплодисменты. Как по радио говорят: бурные и несмолкающие.
В окнах гроздьями висели женщины с детьми и, протянув вперед руки, хлопали в ладоши.
Хлопал товарищ Михайлов, глядя в упор на Аркашу и Аркашину компанию.
Хлопал Аркаша и хлопала его компания, в упор глядя на товарища Михайлова.
Мама смутилась, покраснела, оглянулась на Тусю и стала закрывать окно. Отовсюду закричали:
— Погодите!
— Не запирайте!
— Спойте еще!
— «Мой костер»!
— «Ой ты, сердце»! Ну, пожалуйста…
— «Катюшу»!..
Мама стоит в нерешительности у полузакрытого окна. Туся теребит ее за рукав.
— Ну, спой… Спой еще…
Входит папа с книгой в руках.
— Деточка, — говорит он вкрадчиво, — не обижай публику, спой еще одну…
Мама распахивает окно. Опершись на чистый подоконник, окруженная синими, сверкающими стеклами, она поет.
Венька-американец
Этот Венька-американец такой человек. Играет, например, с Тусей в шахматы. Проиграл и говорит:
— Ну, когда отыгрываться будешь?
— Почему отыгрываться? — спрашивает Туся.
— Потому что ты проиграл, — невозмутимо отвечает Венька-американец.
— Это ты проиграл, — говорит Туся.
— Я выиграл, — холодно улыбаясь, говорит Венька.
— Ты что! — горячится Туся. — Я тебе мат сделал! Вот — ферзем и турой!
— Мат? — удивляется Венька и смешивает фигуры. — Это я тебе мат сделал.
— Ну, сыграем еще раз, я тебе докажу, — говорит Туся вместо того, чтобы стукнуть Веньку по его толстомясой башке.
— Давай, — пожимает плечами Венька, — все равно проиграешь.
Венька еще ни разу не выигрывал. Ни разу.
— Будем играть при свидетелях.
— Это еще зачем? — спрашивает Венька.
— Чтобы ты не врал.
— Ах, чтобы ты не врал! Пожалуйста, зови…
Туся сжимает кулаки и идет звать свидетелей.
Всех привел, кто был во дворе. Даже тех, кто шахмат в глаза не видел. Пусть смотрят на всемирный Венькин позор!
Начали. На двенадцатом ходу Туся объявил Веньке шах. На шестнадцатом съел ферзя. На двадцатом… Ну, как? Все видят? Мат!
— Когда отыгрываться будешь? — спрашивает Венька негромко.
— Что-о?!
Венька протягивает руку, чтобы смешать фигуры, Туся тащит доску к себе, фигуры разлетаются по земле, свидетели орут: «Бей его!». «Кто выиграл?» — кричит Туся не своим голосом. «Я», — тихо отвечает Венька. И бледнеет. «Ты?» — кричит Туся и подымает над головой шахматную доску. «Я!» — говорит Венька и встает на карачки. Он прячет голову и выставляет кверху ягодицы, обтянутые прекрасными американскими штанами.
— Кто выиграл? — кричит Туся, и шахматная доска отскакивает от Венькиных ягодиц, словно те резиновые.
— Я! — глухо отвечает спрятанная Венькина голова.
— Бей! — орут свидетели.
— Кто выиграл? — кричит Туся отчаянно.
Плюх… Плюх…
— Я! — упорствует Венька.
— Бей!
— Кто?..
— Я!..
— Бей!..
— Кто?..
— Я!..
Туся бросает доску и идет прочь. Венька осторожно выглядывает из-под руки, кричит: «Я! Я!» — и снова прячет голову.
Туся не оборачивается. Он уходит на лестницу, забирается на самый верхний этаж, садится на подоконник и прислушивается к жужжанию пыльных мух.
Что за человек этот Венька? Надавал ему — и никакой радости… Его бьют, а он кричит: «Я! Я!..» Штаны как масляные, и это — плюх, плюх…
А может быть… Может быть, Веньке надо выиграть хоть раз по правде и он успокоится? Наверно, он ни разу ни у кого не выигрывал… Неужели ему так хочется выиграть?
Туся смотрит сквозь пыльное стекло и видит, как через двор, оглядываясь, идет Венька, держа под мышкой шахматы. Он идет поспешно, быстрее, чем нужно идти человеку.
