Альберт Иванов - Билет туда и обратно
За оградой, среди зарослей сирени стоит амбар, через открытые двери виднеются залитые солнцем колеса телег, они похожи на огромные обсосанные дольки лимона. Двор засыпан белыми, желтыми, коричневыми щепками, лежат ошкуренные бревна, сверкает циркулярная пила, а в осевших кучах опилок ковыряются тощие послевоенные куры, – все это прерывисто мелькает в щелях забора, когда идешь к мосту. На мосту сладко пахнет бензином, дегтем и горячей резиной. В понтонах гулко булькает ржавая вода. На каждом понтоне сидят, свесив ноги, мальчишки, к пальцу привязана белая нитка, течение водит крохотный тонкий крючок с мухой, и зеленые уклейки стаями шныряют у насадки. Изредка проплывают важные голавлики, они держатся настороженно и сразу исчезают, как только на мост вступает машина.
Ходуном ходят понтоны, вода то смачивает подошвы ног, то проваливается вниз; водоросли, покрывающие днища, взмахивают волосами и распускают их по течению. Снова все успокаивается, водоросли прячутся, река тихонько хлюпает о понтоны. Нитка дергает палец, рывок – и узкая уклея, вспыхнув зеркальным бобком, послушно выходит из стайки, пляшет в воздухе, бьется в руках, оставляя на ладонях липкие чешуйки, и, продетая спичкой сквозь жабры, повисает на низке, вздрагивая хвостом...
Виталик вдруг видит шнур, привязанный за кольцо понтона, и тянет на себя. Шнур выбирается тяжело, отвечая глухими рывками. Вот показываются крючки с наживкой, а потом, держа свинцовую бляху на весу, появляется широкий лещ. Он идет боком, натягивая поводок, и пучит глаза. Виталик ошеломленно смотрит на него, страшным голосом шипит сзади Санька: «Кореловский перемет!» По мосту разносится топот ног; Виталик, выпустив шнур, прямо в одежде кидается в воду и плывет к берегу, удирая от расплаты; привязанная к пальцу нитка с крючком волочится следом, путая чужие лески; весь мост разорался истошными криками, нитка лопнула; Виталик на четвереньках – на песок, и вверх по лестнице, домой. Оглянулся... Все собрались вокруг Корелова, рассматривая леща. Не сорвался лещ! Пронесло!..
Виталик возвращается.
– Я нечаянно, – плаксиво говорит он широкой спине Корелова. – Я нечаянно...
– За нечаянно бьют отчаянно! – обернувшись, сверкнул зубами Корелов. – Чужое цапаешь!
– Ведь не ушел же... – мямлит Виталик, замерев от страха. – Я тебе свой мяч дам на десять дней!
– Иди, – снисходительно говорит Корелов.
Виталик расхваливает леща, задабривая Корелова. Лещ ходит плашмя в ржавой луже на дне понтона, плещется и нервно делает круги.
– Вчера тоже взял, – гордо заявляет Корелов. – Кило потянет!
– Полтора! – заглядывает ему в глаза Виталик.
– А может, – охотно соглашается Корелов, – большой ширины. На, – он неожиданно протягивает Виталику окурок. – Вон о пятку пацана загаси.
Виталик берет папиросу, послушно идет к пацану, он живет с ним в одном доме, дверь в дверь. Пацан сидит на корточках, насаживает червяка. Как же его звали?
Виталик оборачивается. Корелов мрачно глядит на него. От чинарика струится дымок. Была не была!
– А-а!!! – истошно взывает пацан, пританцовывая на одной ноге, и бросается за Виталиком.
– Гад! – Корелов сгребает Виталика и толкает к пацану. – Людей жечь!.. Вломи ему как следует.
– Ты ж сам сказал! – вопит Виталик, уворачиваясь от пацана.
– А ты и рад? А если б я тебе сказал повеситься?.. – Корелов презрительно сплевывает в воду. – Бей его!
Загудел буксир, стали разводить мост, Виталик бешено промчался и прыгнул с одной половины моста на другую. Пацан не успевает, полоса воды между ними становится шире, пацан стоит с раскрытым дрожащим ртом, и кажется, что не буксир, а он голосит на всю речку.
Виталий и маленький Вовка шли по старому понтонному мосту, мальчишки ловили рыбу складными бамбуковыми удочками, с кольцами, у многих были катушки с большим запасом прозрачной жилки. Раньше такой не было. А рядом с понтонным высился гигантский бетонный остов нового моста, гудели краны, шипела сварка, монтажники в ребристых касках укладывали арматуру. Рыба не клевала... Раньше такого тоже не было.
– Я есть хочу, – сказал Вовка.
– В доме инвалидов поедим. Там буфет. Дядя Мишка пишет, что булочки там покупает и кефир.
...Дядя Мишка всегда защищал его. Бывало, не даст Виталик пацанам свой волейбольный мяч, раскричатся они под окнами:
– Выйди попробуй!
Так накостыляют, если выйдешь!.. Можно, конечно, дать им мяч. Но если каждый раз давать, от мяча ничего не останется: они им в футбол гоняют. А мяч у него – один, «трофейный». Один на всю улицу, а то и на две. Да и мама говорит: разобьют, другой не куплю. Разве пацанам докажешь?!
– Не бойся, – успокаивал его дядя Мишка. – Пошли со мной.
Выводил его на улицу и грозил пацанам увесистой палкой:
– Только троньте! Пусть мне только скажет – кто! Не догоню на одной ноге, в подъезде подкараулю!
Это сразу действовало. А вдруг и правда подкараулит! Так что с неделю Виталика не трогали – до нового случая: с мячом ли, или еще с чем... не помнит. Но точно помнит: дядя Мишка вновь и вновь вставал на его защиту.
За это Мишке и от взрослых доставалось, отцы и мамаши пацанов во всю честили его: чего, мол, к детям лезешь, сами разберутся!
А дядя и взрослым грозил палкой:
– Пусть ваши моего не трогают!
Мама – та, помнится, почти совсем не замечала важнейших Виталькиных дел: отношений с пацанами хотя бы. Она считала: главное, чтобы он хорошо учился и вел себя примерно. А в школе его всегда хвалили, и этого для нее достаточно. А он мучился... Ну почему он так редко бывал «своим» среди своих ребят? Ведь многие из них ему очень нравились! Он был готов пойти за них в огонь и в воду! А они – они старались «доить» его как корову: дай то, дай это, принеси – а не то дружба врозь! Дружили ведь они с другими бескорыстно – а почему же с ним не могли? Неужели из-за этого мяча или других несчастных вещей, о которых мама просила его: «Относись по-человечески, они на заработанные трудом деньги куплены; у других нет; себе в последнем отказываем ради тебя».
Виталий и Вовка сошли с моста на песчаную дорогу, она ввела их в березовую рощу, листья трепетали, отовсюду раздавалось неумолчное «шлеп-шлеп». На Виталия накатило умиление, он погладил Вовку по голове и подумал: «А есть ли у Вовки детство в тесной, шумной Москве, забитой машинами, и будет ли ему на что оглянуться потом?» И внезапно вспомнил, как месяц назад искал Вовку по асфальтовым дворам, пока наконец случайно не нашел его в нескольких кварталах от дома на заброшенном пустыре. Отталкиваясь длинным шестом, Вовка, стоя, катался на широкой доске по дождевому озерцу, ловил сачком тритонов и раздавал дружкам-приятелям по берегу. Ему тогда здорово от него влетело.
Дорога уперлась в железные ворота, на них было мелом написано: «Дом инвалидов № 1». Виталий постучал. Загремел засов, ворота приоткрылись, и высунулась голова.
– Там звонок есть, – добродушно сказал человек и всхлипнул. – Здравствуйте, Виталик!
Человек прошкондылял на протезе и обнял Виталия.
– Здравствуй, здравствуй, – Виталий потерся щекой о щеку дяди и тоже чуть не всхлипнул. – Не узнал тебя, богатым будешь.
– Здравствуй, дядя... дедушка Мишка, – Вовка протянул руку.
Дядя Мишка уважительно пожал и засмеялся.
– Охраняю я, Виталик, сторожем. Прибавку за это к пенсии дают – пятнадцать рублей. Пацаны за яблоками лазают, потрогай на голове, камнем попали! – пожаловался дядя Мишка.
– А вы их из ружья! – рассердился Вовка. – Вы на войне сражались!
– А я и говорю заведующей, ружье дайте с патронами солеными! – обрадовался поддержке дядя Мишка. – А она не дает!
...Дядя Мишка был добрый, хоть и злился часто. Отходил он быстро и тогда смеялся, словно извиняясь за вспышку. Бабушка опекала его, как маленького: «Да куда пути направил?»; «Да чего там тебе делать?»; «Да сиди дома, не шлындай!». Точно в той прибаутке: «Коля, Коля, Николай, сиди дома, не гуляй...»
Протез у дяди Мишки был плохой конструкции, не очень гибкий. Отстегивал он его на ночь долго. Грудь перехлестывал кордовый широкий ремень с пряжкой за спиной, расстегнуть – морока, от пряжки оставался на коже четкий отпечаток, Мишка спускал брюки до колен, тут тоже всякие пряжки, с усилием оттягивал ремешки и наконец вынимал культю, обмотанную портянкой, садился на кровать, а Виталик вытягивал обутый протез через штанину.
Виталику казалось, что он вытягивает не деревянную шарнирную ногу, а отрывает живую. Ногу Мишка потерял в сорок четвертом, и еще его контузило.
Виталькина бабушка, Мишкина мать, очень его любила, и когда прислали письмо: пропал без вести, – она обрадовалась:
– Слава Богу, жив!
А через несколько месяцев через открытую форточку к ним в комнату влетел голубь. Он метался и бился о стекло. Бабушка поймала и выпустила.
