Анатолий Алексин - Сева Котлов за полярным кругом
— Он тебе говорил, да? — стала она допытываться. — Говорил? Именно такими словами: «Я не поеду из-за Киры!»? Да? Прямо так и сказал? А больше он ничего не говорил? Он с тобой делился как с братом, да?
— Ну, вообще-то он со мной, конечно, делится, — важно ответил я. — И даже советуется по всем… наиболее важным вопросам. Но это… это я и сам вижу. И сам понимаю, что он именно из-за вас…
Кира чуть не закричала и не запрыгала от радости:
— Из-за меня не хочет ехать? Это же очень хорошо! За-ме-ча-тель-но!
Я лично ничего замечательного в этом не видел.
«Вот странные люди! — подумал я. — Он восторгается, что она поет на переменке в коридоре, где никто, кроме нее, не поет, а она прыгает оттого, что он не едет туда, куда любой нормальный человек помчался бы не задумываясь. Прямо, как говорится, «с закрытыми глазами».
Кира взглянула на мою постную физиономию (а я еще вдобавок все время тяжело вздыхал), потихоньку пришла в себя и спросила:
— А ему обязательно надо ехать?
— Конечно, обязательно! — быстро и горячо заговорил я. — У нас из-за этого вся семья разваливается. Понимаете? Мама заболела: у нее с сердцем из-за этого очень плохо стало. Мы даже эту… ну, как ее… неотложку вызывали! И папа пьет разные капли…
— И к папе тоже вызывали неотложку?
— Пока еще не вызывали, но если дело так пойдет, карету «Скорой помощи» вызвать придется!
— Папа очень переживает?..
Видя, что мои слова подействовали на Киру, я стал сочинять еще горячее:
— Не то что «переживает», а прямо ужасно страдает! Он говорит: «Пусть там с вечной мерзлотой что угодно происходит, а я без своего любимого старшего сына никуда не поеду!»
— Дима, значит, у него любимый?
— И я тоже любимый… Но и Дима, конечно, тоже. Ведь он у папы самый первый родился! Понимаете? А оттуда-то, с севера, звонят по ночам, всю квартиру будят, требуют, чтобы мы приехали. А папа заявляет: «Если Дима не поедет, и я не поеду!» А к маме, значит, каждую ночь неотложку вызываем…
— Так они же, ваши родители, возненавидят меня!
— Еще как возненавидят! Прямо зверски!.. Пока они еще не возненавидели, но если так будет продолжаться…
— Хорошо. Я поговорю с Димой!
А вечером я из кухни услышал, как Дима, прикрыв трубку рукой, говорил:
— Я так и знал, что тебе безразлично!.. Что ты можешь спокойно разлучиться! Хорошо… Если ты настаиваешь, я поеду. Я знал, что ты совершенно не будешь скучать. Ну, конечно, разве тебя это трогает?.. Нет, я первый писать не буду. Если ты пришлешь письмо, я напишу. А если не пришлешь, я писать не стану. Буду знать, что ты нарочно выгнала меня за Полярный круг…
Весь вечер Дима ходил по квартире такой грустный, что мне его стало очень и очень жалко. «И чего он убивается? Да что бы я когда-нибудь из-за какой-то там Киры!..» Но все эти мои мысли никак Диме не передавались.
Тогда я побежал советоваться к Витику-Нытику. Все-таки у него были старые бабушкины журналы, в которых давались всякие полезные советы на этот счет.
Витик-Нытик сразу сообщил мне, что в одном из пожелтевших от старости журналов он вычитал очень важный совет: оказывается, для того чтобы влюбленный человек успокоился и перестал страдать, ему ничто не должно напоминать о «предмете любви». И тогда он его забудет!
Я понял, как мне нужно действовать: там, в Заполярске, ничто не должно напоминать Диме о Кире Самошкиной, и тогда он обязательно забудет свой «любимый предмет»!
Я — в воздухе!
Когда наша соседка Генриетта Петровна узнала, что мы полетим до Красноярска на самолете, она сразу же предсказала, что нас всех будет ужасно тошнить. Потом она сообщила, что в больших новых самолетах все пассажиры непременно привязываются к сиденьям ремнями, потому что если не привязаться, то можно пробить головой окно и вылететь прямо на улицу (она так и сказала: «прямо на улицу»). Генриетта Петровна даже где-то читала, что один американец так вот и вылетел через окошко…
Потом соседка сообщила, что самое опасное — это, оказывается, взлет и посадка. И что совсем недавно («Ну, буквально на днях!») один самолет разбился при взлете где-то в Америке, а другой при посадке где-то в Австралии.
Оказалось также, что иногда аэродром не может принять самолет из-за плохой погоды, и тогда машина покружится, покружится в воздухе, полетает, полетает, пока не кончится горючее, а потом падает куда попало… Наша соседка слышала, что так именно случилось однажды не то в Канаде, не то в Мексике.
Когда же Генриетта Петровна узнала, что от Красноярска мы поплывем на пароходе, она заявила, что там уж нас всех «потошнит как следует! Еще в десять раз сильнее, чем в самолете!». Можно было подумать, что наша соседка всю свою жизнь провела на воде и в воздухе. Но я-то знал, что свои самые дальние путешествия она совершала на электричке только до станции Кратово, где обычно летом снимала дачу.
Однако и другие тоже пугали нас этой самой тошнотой. Жалостливая Лелька Мухина, например, сказала, что ее даже в зоологическом саду укачивало, когда она на маленьких осликах по кругу каталась. Это было очень давно, но Лелька до сих пор помнила. И еще она сообщила, что против тошноты изобрели какое-то замечательное лекарство. Мама тоже слышала про это лекарство и накупила его целый пакет. Тогда я поклялся себе в том, что если меня в дороге от тошноты будет не то что «укачивать», а прямо-таки переворачивать вверх тормашками, я и тогда не подам виду и не прикоснусь к маминому лекарству.
Итак, мы отправились в путь!
До самого Заполярска мы ехали на одних только экспрессах. Из Москвы выехали на автобусе-экспрессе, потом пересели на «ТУ-104», который тоже вполне можно назвать «воздушным экспрессом», а после нас помчал по Енисею речной экспресс. Но расскажу все по порядку…
Об автобусе, я думаю, много писать не стоит. Скажу только, что он не сделал в пути ни одной остановки. И еще он отличался от обыкновенных автобусов тем, что почти все пассажиры в нем были из разных концов страны — прямо не автобус, а какой-то «всесоюзный фестиваль». Одни собирались в тот же день очутиться у себя дома, на Кольском полуострове; другие — в Средней Азии; третьи — на Дальнем Востоке, а вот мы — на Енисее, в Красноярске.
В воздухе над аэродромом стоял непрерывный гул: самолеты взлетали, шли на посадку… И я просто поражался, как они не сталкивались или хотя бы слегка не задевали друг друга.
Внутри аэровокзала сидело очень много пассажиров. Мне было интересно наблюдать: сидят, сидят себе люди спокойно, даже дремлют, а как только что-то зашуршит в репродукторе на стене, так все, точно по команде, вытягивают шеи, а потом человек тридцать сразу вскакивают, молча хватают свои чемоданы и бегут на посадку… Так повторялось каждые пять или десять минут.
Пассажиры, как я уже сказал, сидели и даже дремали на стульях и в мягких креслах. А вот иностранцы не сидели, а все время расхаживали и разглядывали. Я то и дело обращался к папе: «А это кто? А это кто?..» Папа прислушивался к разговорам иностранцев и отвечал.
Мама сказала, что, если бы я имел в школе по иностранному языку не тройку с минусом, а хотя бы четверку, мне бы не приходилось все время беспокоить папу. Но мама была не права: если бы я даже имел по иностранному языку не пятерку, а десятку с плюсом, я бы все равно мог узнать одних только немцев: ведь я проходил в школе всего-навсего один «дейч». А папа с Димой по «самоучителям» еще и английский и даже французский.
Из-за мамы мы приехали на аэродром слишком рано: она всегда очень волнуется и всюду боится опоздать. Вот, например, в кино мама с папой являются тогда, когда, кроме билетеров, в фойе еще никого не бывает, да музыканты с певицей сидят в буфете. И тут, на аэродроме, хотя радио объявляло о посадке на самолет вполне своевременно, мама все же каждые пять минут вскакивала и бежала к справочной.
Один раз она вернулась в сопровождении какого-то высокого мужчины в очень красивом сером костюме. Я сразу отметил, что у папы костюм не такой красивый, не такой отглаженный, и почему-то рассердился на маму. У незнакомого мужчины было молодое лицо, а волосы совсем седые, с серебристым отливом. Глаза у него забрались глубоко-глубоко, под седые брови, и смотрели оттуда с доброй, грустной и усталой улыбкой.
— Вот Владимир Николаевич тоже едет в Заполярск! — радостно сообщила мама. — Значит, у нас будет попутчик! Он уже три года живет в Заполярске, а сейчас приезжал в отпуск…
Я тогда сразу перестал злиться на маму и тоже обрадовался: ведь не очень приятно ехать в город, где нет ни одного друга и даже просто знакомого человека.
Потом мама представила нас Владимиру Николаевичу:
— А это мои мужчины! — Нас, всех троих вместе, она всегда называла так: «мои мужчины».
В первый момент я заметил, что мамино лицо понравилось нашему новому знакомому. Но мама всегда так много говорила о «своих мужчинах», о всяких домашних делах и заботах, что о ее красоте (я уж давно это приметил) все как-то очень быстро забывали.
