Карло Коберидзе - Зеленые каникулы
Закипела вода, и дед говорит:
— Ну-ка подумай, чего нам не хватает?
Я быстренько вынес из марани большую воронку. Мы влили в бочку кипящую воду и начали катать ее по земле, раскатывать из стороны в сторону! Два раза промыли бочку горячей водой, два раза холодной и успокоились — она стала чистой.
— Не будет ни протекать, ни вином отдавать, — заверил дед, вытирая руки о фартук. — А теперь примемся, сынок, за двуколку.
Мы захлопотали: дед осмотрел повозку — каждый копыл в отдельности, одни мы укрепили, другие сменили, в грядки вбили по гвоздю, а потрескавшиеся перекладины обмотали тонкой проволокой, потом обнаружили, что на одном ободе обруч разошелся на месте стыка. Размышлять тут было нечего.
— Чего стоишь? — напустился дед. — И это мне чинить?
— А я что могу поделать! — Я вертел в руках молоток.
— В контору нужно сходить!
— Председателя привести?
— Ах ты негодник, опять ты по-своему! — рассердился дед. — Будто не понимаешь, что надо делать!
— Не понимаю! Виноват, что ли!
— В кузницу надобно отнести! Может, еще сегодня удастся тебе человеком стать…
— Понятно, понятно!
Я не дал ему закончить и направился в контору. Выписал у счетовода наряд, пришлепнул у дяди Сико круглую печать, а на обратном пути завернул к своему приятелю Ладо. Он, конечно, еще спал. Я потряс его.
Ладо протер глаза и уставился на меня, будто впервые видел.
— Вставай! — Я стянул с него одеяло, схватил за руку и усадил в постели. — Вставай, пойдешь со мной в кузню.
Он сначала удивился, потом начал дурачиться — не поверил, что я серьезно говорю.
— Мне лень, пускай Нуну идет с тобой.
Нуну, его сестренка, в люльке качается.
Я разозлился.
— Вставай, пока силой не стащил!
Будьте покойны — изволил встать! Не потому, конечно, что испугался, просто сообразил — серьезно говорю, по делу пришел к нему.
В комнату вошла мать Ладо с веником в руках. Увидела меня и глазам не поверила.
— Кто это тебя так рано поднял, Рати? — и смеется.
— Я сам проснулся, тетя Мариам.
Мать Ладо учительница, в нашем классе преподает грузинский, а в классе Ладо — русский.
— Не обманываешь?
— Что вы, тетя Мариам, не на уроке ведь! — и тоже рассмеялся.
— Спасибо тебе, Рати, разбудил его, не то до вечера проспал бы!
— Не может быть! — деланно удивился я.
Тетя Мариам оскорбилась.
— Подумайте, не верит! Неправду говорю, по-твоему? — Она приставила веник к стенке.
Я понял — хватил через край.
— Нет, тетя Мариам, что вы, просто не верится как-то!
— Да что я сказала невероятного, Рати?
Я промолчал. Глянул на Ладо — хихикает.
Тетя Мариам обернулась к нему.
— Видишь, я не мешаю тебе спать. Если б не Рати, до вечера провалялся бы. Не вздумай хвастаться, будто сам проснулся! Лежи, лежи, сынок, отлеживай бока на мягком тюфяке! Знаешь, что я заметила, Рати? Завернется с головой в шерстяное одеяло — видишь какое толстое? — и на каком боку заснет, на том и проснется! Боюсь, Рати, если сон его не доконает, так он под жарким одеялом задохнется.
— Не оставишь меня в покое, возьму и отправлюсь в Кисловодск, к дяде! — выпалил Ладо. — Рати, подай рубашку. Оказывается, в Кисловодске ничего не запрещают делать, не мешают человеку жить. Вставай когда хочешь, ешь когда хочешь, можешь вообще не есть — не заставляют, и гуляй сколько хочешь… Подай брюки, Рати.
— Куда отправишься? Ну-ка повтори!
— А что тут особенного? В Кисловодск.
— В Кисловодск! — Тетя Мариам ухмыльнулась.
— Ну да, спасение для меня этот Кисловодск! И ты бы не отказался, Рати, правда? — Он подмигнул мне. — Подай ботинки.
— Кто тебе задурил голову этой чепухой? — поинтересовалась тетя Мариам.
— Мой дядя Барнаба, брат моего папочки. — Ладо оделся наконец. — Ты же сама говоришь, старшим надо верить, надо их слушаться. Принеси мне воды, Рати!
— Интересно, на каком языке вы объяснялись, хотела бы знать: он не знает грузинского, а ты русского!
— А мы Илу пригласили переводчиком.
Я фыркнул, Ила — дурачок, слабоумный, целый день слоняется по деревне без дела.
— Что Ила, что Барнаба — оба одного ума, и ты недалеко от них ушел, — заключила тетя Мариам.
Мы с Ладо пошли к нам за колесом. По пути я рассказал ему все. Ладо очень порадовался за меня…
Вместе мы кое-как докатили колесо до кузницы. Ладо присел на ограду, а я утер ладонью пот со лба, пошарил в кармане, выудил наряд и протянул его кузнецу Абеле.
Дядя Абела медленно окунул раскаленную мотыгу в мутную воду, отбросил кувалду и взял у меня бумагу.
— Надо сегодня же починить, дядя Абела!
— Скачала поздороваться надо, Рати, — сердито напомнил он.
— Вот и я им про то твержу, — подал голос второй кузнец.
Девятиклассник Зураб, он стоял у мехов, расхохотался. Я был виноват и потому смолчал.
— Смотри, в другой раз не серди! — Дядя Абела хлопнул меня по плечу своей сильной, большой рукой и вышел во двор.
Странно, но Ладо не забыл поздороваться с ним, дядя Абела ответил на приветствие и внимательно осмотрел колесо.
— Приходи к концу дня вместе с твоим приятелем, будете раздувать огонь в горне, тогда живо управимся и поможем твоей беде.
Я уже собрался идти, но тут Зураб решил сострить:
— Как поживает твоя Мерцхала, Рати, голос у нее не установился?
— Как же, давно установился! Просит тебя заходить, пускай, говорит, первым голосом ревет, а я вторым буду подрезывать!
Все рассмеялись, а Зураб двинулся ко мне, но дядя Абела осадил его:
— Ну, ну, придержи-ка руки!
Идем мы с Ладо, веселые, шутим.
— Эх, был бы и у нас ослик, и я бы заработал на пинг! — помечтал Ладо.
Зато у Ладо отличный велосипед. Всегда дает прокатиться, никогда не отказывает.
— А со мной будешь играть, когда обзаведешься столом? — спрашивает он.
Что за вопрос? Буду ли с ним играть! Насмешка Зураба не обидела меня так, как вопрос Ладо. Кому же еще играть на моем столе, Дато, что ли? Увидите, близко его не подпущу, не будь я… ну как это… не буду я мужчиной, не носить мне на голове шапки, если подпущу Дато к моему столу!
— Эх, обзаведемся своим столом и будем перекидывать шарик! Наиграемся! — говорю я Ладо.
Ладо предвкушает удовольствие и бежит вперед. Потом он выносит велосипед, и мы мчимся на нем по дороге вверх-вниз. Потом подходит время идти в кузницу… А потом? Скажу и об этом. Кузница закрылась в этот день позже положенного, а я лег раньше заведенного.
7
Громыхает моя двуколка по камням, катит между плетнями. Пустая бочка гремит, воронка бьется по ведру, ведро еще обо что-то, и по окрестностям разносится непривычный шум.
Мы с Мерцхалой миновали обширное поле и очутились у железной дороги. У самого переезда через полотно — столб, на нем сбитые накрест доски, а на них коряво, будто курица лапой вывела, предостережение: «Берегись поезда!» Хм! Я читать умею и поберегусь, а как быть, скажем, Мерцхале, если вдруг она без меня окажется тут? Не мешало бы подумать об этом — не мне, конечно, мне некогда! — тем, кто написал.
— Аце[4], ослик, аце, старина!
Трусит Мерцхала, трясет двуколку, а заодно и меня.
Мимо нас иногда проносится грузовик, и незнакомые люди машут нам руками. Я тоже здороваюсь с ними, а иногда замахиваюсь кнутом, словно грожу кому-то.
За железной дорогой простираются виноградники. В виноградниках хлопочут колхозники: одни с аппаратом на спине опрыскивают лозы купоросом, другие окучивают их, кто насвистывает при этом, кто напевает себе тихо.
Еду я, громко приветствую встречных:
— Здравствуй, дяденька!
— Здравствуй, Рати! Что задумал? Куда путь держишь?
— К Алазани[5], на работу!
Проеду немного и опять:
— Здравствуй, бабушка Нино!
Бабушка Нино, подоткнув подол длинного платья, срывает с лозы лишние побеги. Заслышав мой голос, она глядит на дорогу.
— Кто ты, сынок, чей будешь?
— Рати я, Рати — сын Ники!
— А-а, расти на радость родителям.
В одном месте останавливаю Мерцхалу — глазам своим не верю, хочу получше рассмотреть: Гиви корову пасет! Гиви мой сосед, сам он ничего, а вот пес у него — с ним я дружбу не вожу. Как завидит меня, оскалит клыки, зарычит — с таким соседом, сами понимаете, дружить не будешь.
Гиви тоже заметил меня.
— Ого, это ты, Рати! Куда собрался ни свет ни заря? — Он удивился мне не меньше, чем я ему — брови его так и поползли вверх.
— Скажешь — ни свет ни заря! Не видишь, солнце уже вровень с вашей алычой стоит!
Брови его тут же сползли на место и мрачно сдвинулись.
— А ты почем знаешь, где наша алыча?
