Яков Тайц - Находка

А Стасик и Лёша всё шептались в углу, как заговорщики. До Тани доходили только отдельные непонятные слова: «культурный слой… напластования… диаметр…»

Наконец они кончили шептаться. Стасик сказал:

— Будь здоров, боярин Алексей. Значит, завтра у школы к семи ноль-ноль. А там все на трамвае до метро. А там на автобусе до Шумилова.

Он подошёл к Тане:

— До свиданья, свет боярышня, не плачь!

— Сам боярышник! — сердито ответила Таня.

Как только за Стасиком захлопнулась дверь, Таня снова стала просить:

— Лёша, миленький, ну возьми меня!

Лёша насупил брови:

— Опять двадцать пять! Чудила ты, Танька! Вдруг гроза, дождь, мало ли что… Простудишься, захвораешь… Там будут одни наши шестиклассники. Ну при чём тут ты? Ну скажи: при чём?

— Ни при чём! Не простужусь! Не захвораю! И потом, никакого дождя не будет, по радио говорили.

Она замолчала, села на диван и стала тереть пальцем потёртый плюш. Потом она сказала:

— Я знаю: вот если бы папа тебе велел: «Лёша, возьми Таню!», ты бы сразу взял. Да?

Лёша искоса посмотрел на Таню. Она вытирала слёзы чернильными пальцами, и всё её лицо покрылось лиловыми разводами.

Лёше вдруг стало её жалко. Он сказал:

— Ладно, возьму. Только поди умойся, а то ты на зебру похожа!

Таня вскочила с ногами на диван:

— Правда? Возьмёшь?

И прыгнула с дивана прямо на Лёшу. Потом подхватила полотенце и побежала на кухню умываться. А Лёша достал заплечный мешок и начал укладываться.

Он взял еды, мыло, полотенце, компас, рулетку — всё, что полагается путешественнику.

Потом он пошёл на кухню, нашёл в углу заступ и стал его осматривать.

Таня повернула к Лёше намыленное до ушей лицо, приоткрыла один глаз и спросила:

— А мне где лопата?

— Ладно! Будешь копать моей!

И Лёша стал обматывать заступ чистой белой тряпочкой.

Глава пятая

УТРОМ

Раньше всех поднялась бабушка. Бабушки вообще все мало спят. Она подошла к дивану, на котором, укрывшись с головой, спал Лёша:

— Вставай, Алексей, вставай, не то проспишь всю свою артель.

Бабушка была против того, чтобы Таня ехала с Лёшей невесть куда, невесть зачем на край света. Поэтому она разбудила его одного.

Лёша мигом вскочил и, как был, в трусиках, подбежал к окну.

Вот хорошо! Погода замечательная! Небо синее-синее! Солнце яркое, новенькое и светит изо всех сил прямо Лёше в лицо. Дома, трубы, крыши, деревья — вся Москва освещена сбоку низким солнцем и подёрнута утренней дымкой.

На уличных часах обе стрелки вытянулись в одну длинную стрелу. Одним концом она упирается в двенадцать, а другим — в шестёрку.

Лёша для разминки раза два присел на корточки, подвигал руками, ногами, подышал через нос, как только мог глубоко, и сказал:

— Спасибо, бабушка, что разбудила. А погодка-то, погодка, как на заказ!

Он стал одеваться, прыгая на одной ноге. Время от времени он оглядывался на Таню. Она крепко спала. Её голая пятка высунулась между прутиками. Кровать была детская, с крючками для сетки. Таня из неё уже вырастала. Правая Танина рука с плохо отмытыми чернильными пальцами свешивалась с постели.

— Бабушка, — шёпотом спросил Лёша, — а как же нам с Танюшкой быть?

Бабушка осторожно подняла голую Танину руку, положила на подушку и прикрыла одеялом:

— Пускай спит, нечего ей с вами, с большими, делать. Только устанет.

— Бабушка, но я ведь ей обещал!

— И зря. Танюшку я всё одно не пущу. Лидочка её бы тоже не пустила. Садись-ка лучше да поешь на дорожку, а я в молочную схожу, пока народу мало.

Бабушка набрала полную сумку кефирных бутылок, повязалась старинным чёрным платком и ушла.

Лёша потихоньку, чтобы не звякнуть ложечкой, пил чай, смотрел на Таню и думал: «Как же теперь быть? Не брать — неудобно, а брать — ребята поднимут на смех. „Ты бы ещё, — скажут, — младенца с соской привёл!“ Возиться там с ней ещё, нянчиться… И зачем только я обещал? В общем, так: проснётся — возьму, а проспит — пеняй на себя!»

Но Таня не просыпалась. Она вчера вечером поздно заснула. Она всё лежала с открытыми глазами и думала, как они с Лёшей поедут за кладом, как они его выроют… Ей даже самый клад приснился: огромный зелёный сундук, а в нём всякие диковинки и сокровища.

Лёша допил чай, закинул за плечи лямки вещевого мешка, взял заступ и пошёл к двери. И всё потихоньку, на цыпочках.

На пороге он остановился, подумал, вернулся, вырвал из записной книжки листок и крупно, чтобы Таня смогла разобрать, написал:

«Таня, ты не обижайся, а только ты спала, вот и получилось. Только смотри не реви. Вернусь из Шумилова — сходим с тобой в кино».

И подписался: «А.». И точку поставил.

Куда бы это пристроить, чтобы Таня сразу увидела? Вот сюда, пожалуй.

Лёша положил записку на подушку, возле Таниного носа, подхватил заступ, взял его на плечо, как винтовку, и вышел из комнаты.

А Таня всё спала. Потом бойкая весенняя муха вздумала прогуляться по Таниной пухлой губе.

Таня мотнула головой, дунула и повернулась на другой бочок. Но тут она сквозь сон вспомнила: сегодня что-то надо сделать важное. Ну да, сегодня надо ехать с Лёшей за кладом!

Она сразу открыла глаза. Ой, как светло! Значит, уже поздно. Что же это Лёша ещё спит.

Она откинула ногами одеяло и позвала:

— Лёша!

Молчит.

— Лёша!

Опять молчит. Видно, крепко спит.

Таня приподнялась на локте и посмотрела на диван. На диване Лёши не было.

Где же он? Таня сразу почуяла недоброе. Да нет, не может быть! Просто он пошёл на кухню умываться.

И Таня закричала изо всех сил:

— Лёша!..

Тишина.

И тут только Таня увидела на подушке записку. Она схватила её, прочитала, сначала не поняла, потом поняла, бросила записку, уткнулась носом в подушку и заплакала. Мамочка! Да что же это! Не могли разбудить! Им бы только потихонечку позвать: «Таня», и она бы сразу вскочила и быстренько оделась. Не надо ей никакого кино. Подумаешь, кино! Ей надо клад копать. А теперь они будут копать клад без неё!

Таня подняла голову. Нет, нет, не может этого быть, чтобы без неё! Не может этого быть!

— Бабушка, — позвала она, всхлипывая, — ба…бушка!

Бабушка тоже не отвечает. Значит, они её оставили совсем одну. Одну-одинёшеньку.

Таня пододеяльником вытерла глаза и босая подбежала к окну. Было семь часов и ещё немного.

А Стасик, помнится, вчера сказал: «У школы к семи ноль-ноль». Ноль-ноль — это ничего не значит; значит, просто к семи.

Можно ещё поспеть. Пока они там будут собираться, договариваться… Только надо всё очень быстро. Лёшина школа недалеко, в переулке, рукой подать. Таня побежит, схватит Лёшу за руку: «Что, хотел без меня уйти?!»

Таня живо оделась, наскоро причесалась, сунула в рот кусочек сахару, выбежала из квартиры и захлопнула за собой дверь.

Она быстро-быстро, прыгая через две ступеньки, сбежала по лестнице. Кое-где она даже на перилах прокатилась, как мальчишки.

На улице хорошо. Длинные тени от домов лежат на мостовой. Народу ещё мало. Сегодня воскресенье, все отдыхают. Таня побежала по тротуару. И вдруг, как нарочно, развязался шнурок на тапочке и потянулся за ногой, как хвостик. Но поправлять некогда. Надо скорей к школе, пока они не уехали.

Таня добежала до переулка. Издали ещё она увидела высокое новое здание мужской школы с большими окнами и колоннами. Дворничиха в белом фартуке поливала асфальт перед школой. Вода шипела. Над ней стояла маленькая радуга.

— Тётенька… — Таня еле переводила дух. — Тётенька…

— Берегись — ошпарю! — крикнула дворничиха.

Шланг был кое-где проколот. Из его боков со свистом вырывались тоненькие блестящие струйки. Холодные капельки, как бусинки, отскакивали от асфальта и падали на Танины ноги.

— Тётя, вы не видели… Тут мальчики не собирались?

— С лопатами, что ли?

Таня изо всех сил закивала головой:

— Да-да-да, с лопатами!

— Были, дочка. На трамвай пошли, на двадцать второй, что ли.

Вода снова зашипела. Таня вздохнула, нагнулась и стала завязывать намокший шнурок.

— Тётенька, а давно они ушли?

— Да только что.

Только что? Значит, их можно ещё захватить на остановке. Это тоже недалеко. И Таня пустилась бежать к трамвайной остановке.

У чугунного столба народу было немного: женщина с ребёнком, старик с удочкой, два солдата с медалями. Но ни Лёши, ни Стасика, ни других ребят из Лёшиной школы не было.

Всё пропало! Они уехали и теперь будут копать клад без неё. Что же теперь делать? Теперь надо идти домой, к бабушке.

Но тут со звоном к остановке подошёл новенький двадцать второй трамвай. Яркая вишнёвая краска так и лоснилась на его боках и круглом «животе». И звон у него был чистый, высокий, тоже как будто новенький.

Трамвай остановился подле Тани. И Таня недолго думая вскочила в вагон. Может быть, Лёша там?