Михаил Львовский - Сигнал надежды
— Рехнулась, да? Он тарелками швыряется, а ты ему… И не подумаю. Хочешь — сама неси. Твоё дело. А я в ваши игры не играю.
— Консервы — нельзя!
— Колбасу — нельзя!
— Опять арбуз? Граждане, кто с арбузами, зря не стойте!
Первое, что увидела Таня, когда обошла хирургический корпус, чтобы попасть к служебному входу, был огромный арбуз, покачивающийся на верёвочке, которую ловко втаскивал больной в окно третьего этажа. Больные хирургического отделения прилипли к окнам. Внизу стояли их родственники и друзья. Переговаривались жестами. На верёвочках взвивались вверх хозяйственные сумки, и то, что не удалось передать законным путём, быстро попадало по назначению незаконным. Таня усмехнулась. Незаконный путь был известен всем. Сколько раз его пытались закрыть, но безуспешно. После снятия очередного специального надзора опять начинали взвиваться вверх хозяйственные сумки.
— Вира, вира помалу!
Незаконный путь для Тани был абсолютно неприемлем. Да и не увидела она Карташова ни в одном из окон, сколько ни вглядывалась.
В кабинете профессора Корнильева, развалившись в кресле и вытянув ноги, сидел невропатолог Глеб Афанасьевич Спиридонов. Он был молод, но довольно удачлив и поэтому разговаривал с любым собеседником слегка снисходительно, даже если считал нужным ему польстить.
— У вашего Карташова, Николай Александрович, только обычные постоперационные явления. Физиотерапия быстро их снимет, и он будет абсолютно здоров. Вы — кудесник!
— Не надо, Глеб Афанасьевич, — поморщился Корнильев. — Когда я заведовал всей больницей, меня почему-то никто не мог обыграть в шахматы. А теперь, когда оставил себе только хирургию, легко обштопывают отоларингологи, дерматологи, офтальмологи… Только у себя в отделении я по-прежнему чемпион. Как вы оцениваете общее состояние Карташова?
— Со стороны нервной системы всё в абсолютной норме. Все рефлексы как в учебнике. Мой диагноз — плохое настроение. У всякого, знаете ли, бывает. А тут вполне понятный страх перед операцией. Всё окончилось благополучно, и в результате — парадоксальная реакция, срыв.
— Плохое настроение для Карташова — это болезнь. И её надо лечить. По-моему, у него депрессивный невроз, — ответил Корнильев.
— Я дал ему свои таблетки, но ваш Карташов их тут же демонстративно выбросил. На мой взгляд, Николай Александрович, вы зря беспокоитесь. Невроз! Да я сам от телефонных звонков чуть не падаю со стула.
— Сапожник без сапог. А у меня с фронта язва двенадцатиперстной. Никак не избавлюсь.
— Вот-вот. На Западе некоторые учёные утверждают, что в наш век всё человечество страдает неврозом и надо лечить род человеческий.
— Реакционеры?
— Кто?
— Эти учёные.
— Разумеется.
— А может быть, они правы?
— Скажите это на ближайшей конференции. Я посмотрю, что с вами сделают.
— Психиатра Карташов к себе на пушечный выстрел не подпустит… — задумчиво произнёс Корнильев, не обратив внимания на последние слова невропатолога.
— А ему тут делать нечего.
— Какая тема вашей диссертации, Глеб Афанасьевич?
— Я всё по пирамидальным путям ударяю.
— Ну что ж, ударяйте, — согласился Корнильев.
Неожиданно зазвенел телефон, и невропатолог так подскочил в кресле, что Николай Александрович рассмеялся. И была в его смехе явная укоризна. А невропатолог вынул платок и вытер пот со лба.
В коридоре реанимационного отделения за столиком дежурной сестры сидела старая санитарка Аннушка.
— Где Маша? — спросила её Таня.
— Сейчас будет. Отлучилась на минутку.
— А вы двое суток подряд отдежурили?
— Все молодые болеют, — ответила Аннушка, — а для меня, старухи, не в тягость.
Появилась запыхавшаяся, раскрасневшаяся Маша с ракеткой в руке. На Машином лице и халате Таня заметила следы сажи, и ей всё стало ясно.
— Опять в котельной резалась в пинг-понг?
— А где ещё, если нас гоняют отовсюду?
Маша спрятала выбившуюся из-под шапочки прядку волос и принялась ликвидировать следы пребывания в котельной.
Таня хотела сказать ей что-то резкое, но сдержалась.
— Ладно. Постараюсь, чтобы вас и туда не пускали. И пригрозила Маше: — Переведут опять в санитарки — локти кусать будешь.
— Я? Да меня в любой момент в кафе «Лира» официанткой возьмут. А могу в гастроном продавщицей пойти. Как сыр в масле кататься буду, не то что здесь.
— Николай Александрович у себя? — прервала Таня обычную Машину болтовню.
— Угу. Он сегодня в Ростов летит. Там две операции. А потом в Армавир. В шестнадцатой — тьфу-тьфу — полный порядок! Шеф сказал: «Вне опасности». Вот бы никогда не подумала.
— Маша, — попросила свою сменщицу Таня, — задержись на несколько минут. Буквально. Я мигом.
Она сняла свой белоснежный халат, и оказалось, что под ним всё самое красивое и модное, что Таня надевала в особо торжественных случаях.
Маша сделала большие глаза, а Таня набросила халат на плечи, оглядела себя в зеркале и с аккуратным свёртком в руках выскочила на лестничную площадку.
Карташов лежал в палате, в которой вместе с ним обитало ещё четверо выздоравливающих молодых ребят. Может быть, профессор Корнильев определил его именно в эту палату не без умысла. Все ребята запаслись транзисторами. На одном из подоконников работал портативный цветной телевизор с отключённым звуком. Одетые в домашние брюки, свитера, куртки, чтобы можно было погулять по огромному больничному саду, сходить к парикмахеру, во всеоружии встретить друзей и подружек, если представится случай, эти ребята считали дни до выписки. Только бывший лётчик-истребитель не расстался со своим серым халатом. Небритый, с заметно отросшей бородой, он лежал на кровати, устремив глубоко запавшие глаза в потолок. На его тумбочке скопились тарелки с нетронутой снедью. Это волновало молодых выздоравливающих.
— Дед, сырники ты в самом деле не хочешь?
Карташов молчал.
— А рулет картофельный с мясом? Слушай, дед, я тогда тебе помогу…
— Ты уже вчера тефтели помог. А мне пять килограммов нагнать надо до нормы. Не трожь сырники.
— Сырники вес не дают. Бери рулет… Дед, а как насчёт колбасы? У кого острый нож есть? Она твёрдая как камень. Её тоненько-тоненько резать надо. Чтобы просвечивала.
— Не всю, не всю, черти! Оставьте хозяину половину. А вдруг он оклемается! Хозяин, тебе сколько лет?
— Не тревожь человека. Надо такт иметь. Его колбасу жрёшь и про годы спрашиваешь.
— Что я, неграмотный? У женщины я бы не спросил. А деду свои годы скрывать нечего. Правильно я говорю, дед?
— Всё равно, когда человеку под шестьдесят…
В разгар пира вошла Таня. Аккуратного свёртка не было в её руках.
Ребята сразу притихли. Потом кто-то сказал:
— Ого, кто к нам пришёл!
И все зашумели:
— Здравствуйте, Танечка!
— Присаживайтесь!
— Будьте как дома!
— А гитара где?
— «Арлекино, Арлекино…»
Но Таня сказала:
— С гитарой всё! Никаких «Арлекино»! Кончаю с этим делом, мальчики…
Раздалось негодующее «У-у-у…».
— А вообще я не к вам пришла, — продолжала Таня.
Опять все умолкли.
— А к кому?
— К Анатолию Егоровичу. — И, бросив белоснежный халат на спинку кровати, на которой лежал человек с измождённым небритым лицом, Таня присела на его неопрятно выглядевшую постель.
Бывший лётчик перевёл свой взгляд с потолка на Таню.
— Здравствуйте, — сказала Таня. — А я за вами.
Изумлённый взгляд Анатолия Егоровича скользнул по Таниному наряду для особых случаев. Юбка у особого наряда была «мини». Таню, вероятно, смутил взгляд бывшего лётчика, который отметил это обстоятельство, но она не изменила позы, чтобы прикрыть колени.
— Зачем я вам? — спросил Таню Анатолий Егорович. — Опять какие-нибудь анализы?
— Нет. Мы с вами кое о чём не договорили.
— О чём?
— Ну что я вам при всех объяснять буду? Это касается лично нас.
Анатолий Егорович испытующе посмотрел на Таню. Девушка выдержала этот взгляд.
— Хорошо. Я сейчас выйду, — сказал бывший лётчик.
В коридоре, по которому бродили выздоравливающие, Таня попыталась опустить пониже свою мини-юбку, но потом передумала и оставила всё по-прежнему. Только опять накинула халат на плечи. Прошлась под сенью тропических пальм и фикусов, присела на резной диванчик, стоявший напротив двери в четвёртую палату. Положила ногу на ногу. Оценила, как это выглядит. Решила, что слишком, и, найдя приемлемую для себя позу, застыла в ожидании.
Анатолий Егорович появился в сером, отлично сшитом костюме. Лицо его было чисто выбрито. Согнутая в локте рука — на аккуратной повязке.
— Ну-с… где же мы с вами будем беседовать? Здесь?
— Сейчас узнаете, — сказала Таня.
