Ирина Богатырева - Кадын
Словно бы ветер подул, и улетели все бабочки, а вместо них вышли из тумана смутные, странные звери, каких на посвящении возле дев видела я: волки, кошки, медведи, птицы…
— Вокруг нас, стоит лишь протянуть руку, в средних мирах обитают ээ-тоги. Тяжелее они, и больше им надо сил отдать, но и больше умеют: найдут человека или скотину в тайге, выследят врага и помогут в бою. Чаще других будете звать вы их. Но помните только: себя они не забудут, доверитесь слишком — так же опасны станут, как и алчные духи.
Виденье пропало, и стала вдруг тьма, словно потух вмиг костер и беззвездная ночь объяла кручу. И тяжело, и душно было мне в этой тьме, будто в мешок меня положили, но голос Камки был по-прежнему спокоен и тверд:
— Алчные духи — ээ-борзы, нижних миров обитатели. Это страшные твари: малого не берут, жизнь или кровь надо им обещать, чтобы верными были. Их только в бою призывают Луноликой матери девы, они смерть приносят врагам. Но у хозяина жизнь отнимут, если забудется он. С ними пока не будете иметь дело, сил вам еще не достало.
— А можно ли к духам, в миры их попасть? — прорезался сквозь плотную тьму звонкий Очишкин голос. — И где вход? Или надо землю рыть, на дерево забираться, чтобы попасть к ним?
Камка захохотала и сказала:
— Шеш, рано вам думать о том. Низа и верха нет у миров, все здесь они, рядом. Только об этом вам знать рано, все в свое время придет.
О других духах она заговорила, о наших братьях, ээ Торзы, гор, рек, ветров хозяевах.
— То не духи совсем, на других они не похожи, миров своих не имеют, но здесь же, рядом живут, как братья нам, только старше и могуче они человека. Огромны они, но бестелесны так же, как духи, являться могут лишь образами в наших виденьях, потому и зовут их ээ. Ветра они создают, рекам движенье дают, горы шевелят, озера из недр поднимают. К ним всегда наш люд обращался, в сказаниях слышать вы можете то: или чтобы узнать, куда путь держать, со станов снимаясь, или чтоб разрешили остаться в месте, что полюбилось нам.
И мне казалось, что снова я вижу круглый глаз золотого грифона, хозяина наших гор.
Говорила она потом, как звать духов и отдавать им плату, как собирать силу и хранить.
— Оньго скоро не будет вам нужен. Это лишь ключ, вас самих отмыкающий. В женском гнезде больше сил копится, чем гора камня может в себя вобрать. Скоро научитесь вы сами ее собирать и отдавать потом духам. Но будьте жадны, будьте скрягами в этом, только тогда легко управлять сможете ими и не погибнете, как сегодня чуть не погибла Очи. Силу всю отдав, ничего себе не оставите, вас даже малый ээ-тай сможет пожрать.
Так странно все было, но и прекрасно. В свете костра, неясном, мерцающем, плыли картинки на стенах и потолке нашей пещеры — и были там тоже духи: вот лютые звери, алчные ээ-борзы, рычат, и устрашают, и терзают врагов, а тот, кто звал их, человек-воин, стоит поодаль и в них целит копье — чтобы не развернулись и не пожрали его самого; вот черные люди на конях гонят волков — это не кони, это ээ-тоги охотникам помогают; вот в танце с ээ-тай кружатся люди в масках и перьях. А на потолке, над всеми нами, черные охотники бегут за красным оленем, как сама луна за солнцерогом-оленем ходит: то девы-воины на вышнее пастбище, к бело-синему следуют по зову своей доли — как итог всей их жизни, как последнее их кочевье… <…>
Глава 3. В стане
Не пять дней, а больше шли мы назад с кручи. Как могли, торопились. И вот облик гор показался нам знакомым. Мы понукать принялись лошадей, и уже по плечам той горы, на которой посвящение принимали, пошли, к реке спустились, а после и родные места узнали. «Йерра! Йерра!» — завизжали девы и коней принялись хлестать, радость нас обуяла, и скоро спустились в долину, где наш, царский стан. Тут велела я девам коней придержать, и неспешно, гордо поехали мы меж домов к дому отца, к золотой царской коновязи.
Собаки лай подняли, а люди, как увидели нас, из домов выходить стали. Кто так глаза на нас ширил, кто что-то кричал, ребятишки, особенно девочки, за нами бежали, крича: «Луноликой матери девы! Луноликой матери девы!» Подруги мои оглядывались, кому-то отвечали, но я никуда не смотрела, ехала к царю, чтобы первым приветствовать его.
Отец нас у двери ждал. С ним рядом мой младший холостой брат стоял, другие же братья, видела я, коней понукая, со всех концов стана на гору спешили. По шубам отца и братьев я поняла, что не знали они о приезде нашем, не готовы были.
Мы подъехали к дому, спешились. Как на чужих, отец на нас смотрел. Я подошла к нему, на одно колено опустилась и молвила:
— Красного люда отец, белого скота хозяин! Мы, посвященные Луноликой матери девы, к тебе прибыли. Верных тебе воинов, с тайнами матери знакомых, ты перед собой видишь.
— Ты ли вождь этих воинов, дева? — спросил отец голосом, каким говорил с незнакомцами. Я быстро на него взглянула — нет ли улыбки? Нет. Тут же опять глаза опустила.
— Я, царь.
— Не мне принимать вас, — сказал он. — В чертоге вам жить.
— Нет, отец, рано нам туда идти, не окончено наше посвящение. Три луны нам в станах с людом жить. Таково веление Камки.
— Поднимись, дева-воин, — сказал тогда отец. — Что твоего посвящения касается, не нужно мне знать. Назови воинов, кто с тобой пришел.
И я назвала всех дев, они по очереди перед отцом опускались на колено. Очи только замешкалась, но опустилась тоже, и отец чуть дольше в нее вглядывался. Я сказала, что это лесная дева, и просила, как Камка меня, разрешить ей с нами жить, чтобы и ее посвящение было полным. Отец кивнул и отпустил дев.
Мы вошли в дом. Пятеро старших, женатых братьев и Санталай, младший, уже вокруг очага на коврах сидели. Мамушка на скорую руку тесто мешала для лепешек, какими у нас дев и юношей с посвящения встречать принято. Другие служанки кориандр растирали, и драгоценный его, пряный аромат разливался по дому. Братья поднялись, меня встречая, но отец к очагу не подошел, а снял со стены горит с расписными, дорогими стрелами, Санталаю что-то сказал коротко, потом меня из дома вывел.
Мы вышли, за нами братья. Обошли дом. Там спуск с холма был и открытое поле, на нем зимой кони отцовы, боевые, подседельные, днем ходили. Белая, под скат идущая пустошь, до чернеющего со всех сторон леса — лет стрелы. Тут Санталай прибежал, в руках клеть из прутьев нес, а в ней — большой заяц сидел, уши прижав и глаза закрыв. Его, верно, на петлю только в тот день поймали. Отец молча отдал мне горит, а брату кивнул — и он открыл клеть.
Заяц мешком вывалился из нее и пустился по пустоши большими скачками. Под горой кувыркнулся и еще сильней припустил. А отец и все братья на меня молча, тяжело смотрели.
Ни о чем в тот момент не думала я. Все движения быстры и точны были, хотя самой мне, как во сне, казалось, что я все делаю медленно, с трудом. Медленно-медленно открыла горит, извлекла лук, прижала на колене и тетиву натянула. Медленно-медленно достала стрелу, вложила и в белую пустошь вслед за зайцем пустила, и мелких ээ-тай с нею. Вскрикнула стрела, и словно я сама с ней полетела. Вмиг настигла она зайца. Всем нам хорошо было видно с холма, как в прыжке она поймала его, как от удара, отлетел он в сторону и замер, как камень.
И тут все мои братья закричали, а Санталай подпрыгнул и бегом, кубарем с холма скатился. Старшие меня окружили, как парня, по плечу хлопали, меткой называли. А я словно проснулась — и только тут осознала, что происходило со мной. Подошел ко мне и отец, обнял за плечи, тепло посмотрел, будто только сейчас и признал, и сказал:
— Думал я, шестеро сыновей у меня да дочь, что внуков нарожает. Но вижу теперь, что ошибся: семь сыновей у меня. Видите? — обратился он к братьям. Санталай как раз зайца, стрелой пронзенного, принес, это вновь крики вызвало и похвалы. — Видите: брат ваш младший, с нами на равных сидеть будет.
— Э, Санталай, ты теперь жениться спокойно можешь: не тебе отцу наследовать! — пошутил мой брат Бортай, и все засмеялись.
У нас так принято было издревле, что младший сын наследует отцу, но до того момента не может жениться. Но женщина не наследует никогда у нас, так не бывает. Мне не понравилась шутка. Оттеснять брата я и не думала! Пусть равной отец меня назвал, а все ж не мужчина я, да и Луноликой матери девы, в чертоге живя, не получают наследства. На отца я взглянула — он тоже брови сдвинул, но сказал только:
— Все бело-синий решает. — И пошел в дом.
Там отдали мы зайца служанкам, чтоб жарили, а сами снова расселись вокруг очага. Я впервые с братьями сидела, как равная, и очень гордилась тем.
Очи же моя все это время у двери сидела, не решаясь ступить на цветной войлочный ковер. Многое она видела впервые да и под крышей впервые была. Тепло, запах дыма и кориандра, хлеба, еды подействовали на нее, как Камкин дурман: жалась она, оцепенев.
Тут служанки поставили нам блюда на низких ножках, с лепешками, вареным мясом барана и лакомством — кедровым белым орехом в меду, дали сосуд с хмельным молоком. Пустое блюдо еще поставили, туда благовоний тертых насыпали и залили теплой водой. Терпко, приятно запахло. Братья стали руки в воду эту макать, лепешки и мясо брать. Веселый разговор начали, все обо мне да зайце. А Очи голодными глазами глядела, но не подходила, упрямая. Тогда отец сказал:
