Лев Рубинштейн - Честный Эйб
— Это неверно, — отвечал Ринго. — Они меня не подбили. Нам с матерью нечего было есть.
— Конечно, голод не тётка, майор, — продолжал подполковник, обращаясь к Беллу, — и заметьте, что я никогда не бывал на этой станции, но это типично для южных штатов. Отец этого мальчика, по справкам, был нищим батраком, мать — прачка…
— Мы никогда не просили милостыни! — взорвался Ринго.
— Совершенно верно, Нед. Вы предпочитаете убивать безоружных женщин — таких, как ваша мать.
Ринго вскочил на ноги. Белл взялся за рукоятку револьвера, но Вейдемейер сделал ему предостерегающий жест рукой.
— Я не убивал! — крикнул Ринго.
— Понимаю, — сказал подполковник, — вы помогали Колмену убивать.
— Наоборот, я заступался за них! Я…
— Ах, вот что, — спокойно сказал Вейдемейер, — теперь понимаю, откуда у вас шрам на лбу. Это работа Колмена?
Ринго сел и подпёр щёки обеими руками. Лицо у него было красное.
— Вы не узнаете, где его лагерь, — процедил он.
— Как видите, я ни разу не спросил об этом. Вы желаете вернуться к вашей матери?
— Я желаю быть расстрелянным, — проронил Ринго после минутного молчания.
— Это плохой выход из положения, мой дорогой Нед…
— У нас считается, что, если ты попал в плен, тебе нет дороги обратно.
— Так считает Колмен, — спокойно возразил Вейдемейер, но как считает Нед Снукс? И что я должен сказать матери Неда Снукса? Что Нед пожелал расстаться с жизнью по своей доброй воле?
Ринго молчал.
— Подумайте об этом, Нед. Мы не торопим вас.
Вейдемейер направился к выходу. Белл последовал за ним.
— Однако он заговорил, — сказал Белл, когда они вышли на крыльцо.
Вейдемейер улыбнулся.
— Я плохой педагог, — сказал он, — но чувствую, что этот восемнадцатилетний парень вовсе не уголовный преступник. Я это почувствовал уже тогда, когда мне рассказали подробности его биографии. Мать его добрейшая, работящая женщина.
— И всё-таки я бы расстрелял его, — вмешался капитан Люттих, — чтобы другие помощники Колмена трижды задумались, прежде чем убивать людей и поджигать фермы.
— Нет, Люттих, — отвечал Вейдемейер, — он не будет расстрелян. Распорядитесь снять караул возле этого крыльца и оставить дверь незапертой.
Люттих так изумился, что чуть не уронил трубку.
— Значит, птичка ускользнёт, не замочив лапок, — сказал он, — и немедленно устремится в гнёздышко Колмена… А, понимаю! Вы хотите проследить его?
— Нет, — сказал подполковник, — не имею ни малейшего желания.
— Вы думаете, что он вернётся домой? А нам-то от этого какая польза? У нас, как вы говорите, революционная война и нет времени возиться с перевоспитанием бандитов.
— Вот именно потому, что у нас революционная война, мы его и отпустим.
— Но, подполковник…
— Люттих, делайте то, что я вам говорю, — произнёс Вейдемейер по-немецки.
Люттих взял под козырёк и удалился военным шагом.
Вечером, когда Вейдемейер при свете керосинового фонаря сидел над картой штата Миссури, дверь растворилась и в ней показался насупленный Люттих.
— Прошу прощения, подполковник, — сказал он, — у меня есть сообщение насчёт господина Ринго.
— Он сбежал?
— Совсем нет. Он здесь, на крыльце, и просит вас принять его.
Вейдемейер погладил бороду.
— Пусть войдёт.
Люттих помедлил.
— Вы разрешите мне присутствовать при разговоре, подполковник? Этот парень — бывший арестант и помощник Колмена, и как бы он…
— Нет, Люттих, — сказал Вейдемейер, — я думаю, что лучше будет, если мы с ним поговорим наедине.
Люттих пожевал губами. Всем своим видом он показывал, что полностью не одобряет поведения своего начальника. Но дисциплина есть дисциплина, и Люттих широко раскрыл дверь.
— Пожалуйте, господин адъютант, — сказал он пренебрежительно.
Ринго вошёл, опустив голову, словно в глубоком раздумье. Он остановился перед столом Вейдемейера и долго молча смотрел на карту.
— Я полагаю, что вы знаете эти места лучше, чем составители карты, — проговорил подполковник, глядя на Ринго из-под полуопущенных век. — Садитесь, пожалуйста, Нед.
Нед не сел. Он неторопливо взял со стола карандаш и указал им точку на карте, южнее реки Каррент.
— Колмен, — сказал он коротко.
Вейдемейер поднял брови.
— Спасибо, Нед Снукс, — промолвил он, — так вы решили вернуться домой?
Ринго молчал.
— Вам дадут лошадь, — продолжал подполковник, — и шестизарядный револьвер. Поезжайте сейчас же. Привет вашей матушке.
— Нет, — отвечал Ринго, — я останусь. Вы можете подумать, что я обманул вас и указал вам неправильное место.
— Нет никакой надобности, — возразил подполковник, — вы же видите, что вам здесь доверяют.
Ринго махнул рукой.
— Я предатель, — сказал он.
— Вы раньше были предателем, — ответил Вейдемейер, — потому что вы предали свой народ. А теперь вы загладили свою вину. Поздравляю вас… Люттих! Люттих! Где он?.. Люттих, прикажите дать этому парню хорошую лошадь, запас солёной свинины и сухарей да ещё шестизарядный револьвер. Он едет домой.
Люттих одним выражением своего лица выразил полное неодобрение такому приказу.
— Прощайте, подполковник, — сказал Ринго.
— Счастливого пути, Нед.
Вейдемейер протянул руку бывшему бандиту. Нед неловко пожал её.
В начале августа лагерь Колмена в долине реки Каррент был дважды атакован. Колмен с трудом ушёл, оставив 8 убитых, 20 раненых и 17 пленных.
Вейдемейер рапортовал командиру дивизии о разгроме противника и прибавил, что пленных следует рассортировать: виновных в убийствах судить, а непричастных отпустить по домам. «Многие из них ропщут на рабовладельцев, — писал он, — и это большей частью белые бедняки».
Возвращаясь в Сэлем, Вейдемейер и Белл ехали по лесной просеке. Была тихая августовская ночь. В промежутках между высокими кронами деревьев светились яркие звёзды. Копыта лошадей глухо стучали по корням. Не было ни малейшего ветерка.
В конце просеки мелькали фонари и слышались приглушённые голоса. Начальник разведки подъехал к Вейдемейеру и взял под козырёк.
— На опушке найден труп, сэр, — доложил он, — мужчина, вероятно, из местных жителей.
Подполковник с Беллом подъехали поближе и спешились Перед ними лежал на животе молодой человек с большой раной в затылке.
— Застрелен сзади, — сказал Белл.
Он нагнулся и осторожно перевернул убитого на спину.
— Бог ты мой! Подполковник, узнаёте этого парня? Ведь это Ринго-Котёнок!
Вейдемейер запустил левую руку в бороду. Лицо его было мрачнее тучи. Другой рукой он снял с груди убитого клочок бумажки, на котором карандашом было написано одно слово:
«Колмен».
— Ваши друзья в Лондоне вряд ли обрадовались бы такой развязке, — сказал Белл.
— Да, Белл, — отвечал Вейдемейер, — они указали бы мне на мою ошибку. Надо было дать ему охрану.
— Мы не могли охранять его до бесконечности, подполковник. Мы и так снабдили оружием бывшего неприятеля.
— В том-то и дело, что «бывшего». Он ехал к нам. И если б доехал, то был бы с нами.
Вейдемейер выпрямился.
— Значит, Колмен ещё дышит… Прикажите взять тело с собой. Мы похороним Неда Снукса как солдата федеральной армии, павшего на посту. А Колмена мы найдём ещё раз и ещё десять раз, если понадобится!
— И расстреляем его, — добавил Белл.
— Как определит военно-полевой суд, — отвечал Вейдемейер.
«Подписано — Авраам Линкольн»
Единственное место в Вашингтоне, где Линкольн чувствовал себя спокойно, был военный телеграф. Здесь не было ни секретарей, ни посетителей. По ночам под мерное потрескивание аппаратов Линкольн сидел и писал.
Лицо у него было напряжённое. Он писал, черкал, дописывал на полях, потом тщательно рвал бумагу и бросал её в корзину.
Аппараты издавали высокий звук, почти похожий на пение птицы. Телеграф был молодым изобретением. Ему было двадцать пять лет. Телеграфисты считали себя знатоками нового, сложного дела. На работе у них были загадочные, непроницаемые лица.
Аппараты передавали с войны цифры: «Потеряно 12 тысяч человек… точка… повторяем… 12 тысяч… отошли на две мили… точка… повторяем… две мили…»
«Маленький Мак» больше не командовал армией, но решительной победы не было.
Линкольн писал до полуночи и написанное клал в несгораемый шкаф. Ключи от шкафа всегда находились у президента в кармане. На рассвете можно было видеть, как Эйб не спеша направляется домой через деревянную калитку. Военный телеграф находился рядом с Белым домом.
В Белом доме все спали. Только Тэд, босой, в ночной рубашке, следил с верхней площадки лестницы, как папа прокрадывался к себе, стараясь никого не разбудить.
