Сергей Иванов - Бывший Булка и его дочь
Ему нравилось, что Лидка слегка ломается — так ему казалось. У него было слишком хорошее настроение, чтобы как следует разобраться…
Итак, ему нравилось, что Лидка ломается, строит из себя такую адскую холодность. Но в то же время, а лучше сказать — и поэтому… да, именно и поэтому он был на стороне Севы. Он всё время чувствовал себя переодетым мальчишкой, которого принимают за взрослого. И, пользуясь этим, затевал разговоры, чтобы помочь Севе. И поглядывал на Лидку, а та не сдавалась. Так думал он.
Лида, конечно, слушала их. Да и не могла не слушать. Она-то лучше всех понимала, для кого эти слишком громкие Севкины тирады.
Дорога была пришкварена морозцем, нет-нет проскальзывал ледяной ветерок. Но сейчас, среди деревьев, стало совсем тепло. Солнце всё светило не переставая.
— Горный день, правда? — сказал Сева.
— Горный? — весело удивился Бывший Булка.
— Конечно! На солнце печка, в тени лёд, чистота кристаллическая. Как в Дагестане? — он посмотрел на Бывшего Булку.
Вот тебе и переодетый мальчишка! Бывший Булка, что называется, проглотил муху. Дагестан он видел только на карте…
Лида продолжала идти, как шла. А сама ждала, что же он ответит, её отец.
— Наверно, похоже на горный, — наконец сказал он. — Я там не был. Отпуска, понимаешь ты, летят как сумасшедшие. И совсем в другую сторону!
Слова эти дались ему нелегко.
«Хорошо, что у меня такой отец, — подумала Лида, — а то был бы другой…» Захотелось сказать ему об этом. Чуть уже не обернулась, чуть уже рот не раскрыла — удержалась. Потому что это глупость. Если б батянька не был её отцом, такой вот Лиды Филипповой вообще никогда бы на свет не появилось! Ей стало жутко и сладко от этой мысли, которая уже никогда-никогда не станет правдой. Потому что она родилась, она есть — Лида!
Севка в это время выпендривался как умел. Кстати, очень неглупо.
Правда, каждую фразу он начинал с «нет», как бы опровергая Бывшего Булку, Все мы, ныне взрослые, если вспомнить, пользовались таким приёмом в своё время.
Лес кончился, они вышли теперь на поле, покрытое прошлогодней рыжей травой. На другом берегу этого поля виднелась деревня. Вот чем удивительна Москва, и Бывший Булка так любил её за это: всё город, город, домищи. И вдруг парк, лес, за лесом, глядь, — деревня. А Москвы будто и нету… Громадна она, а другим жить не мешает!
Чуть в стороне от деревни, на пошатнувшемся бугре, стояла словно игрушечная церковка, синий её купол едва просвечивался сквозь паутину строительных лесов.
Вдруг Лида обернулась к ним.
— Эй, Севка! Пойди-ка вперёд на минутку, Сев…
Сева пожал плечами и стал быстро подниматься вверх по холму. Лида и её отец остались далеко позади. Севе было немного обидно и грустно. Он думал о том, что даже лучшие из девчонок могут себе позволить такую вот бестактность — начать вдруг секретничать в присутствии третьего лица!
Закат разгорался, и Сева, взбираясь на холм, чувствовал себя одиноким и взрослым.
— Батянь, ты можешь мне сказать одну вещь?
Удивлённо улыбаясь, Бывший Булка повернулся к дочери.
— Это он? — Лида кивнула на Севу, быстро идущего вверх по дороге. — Это он был? Помнишь, тогда ты говорил? В парке?
— Точно, Лид, он самый. Я его сразу узнал.
Лида засмеялась и покраснела. «Зачем же я это сказал?..» И тотчас понял: она так хотела.
* * *— А давно они ушли?
— Я вообще-то не следил. Но пожалуй, давненько… Да вы пойдите, там одна дорога — найдёте. Наверное, сейчас их и встретите.
Мужчина, который разговаривал с ней, — сосед её мужа по палате — старался по возможности держаться молодцом и выглядеть побоевей рядом с красивой женщиной. Он жестикулировал левой рукой. Правая была засунута в карман пальто. Как у Николая, подумала Марина Сергеевна. Она кивнула этому мужчине и пошла, зная, что он сейчас смотрит ей вслед.
Он говорил, здесь должна быть какая-то дырка в заборе. Об этой дырке Марина Сергеевна думала с большим сомнением… Сорок лет, после операции, ну до каких же пор! Ох ты, чудак Иваныч!
Она шла по асфальтированной, хотя и грязноватой аллее… и увидела: вот они, две выломанные в линялом больничном заборе доски. Марина Сергеевна опасливо огляделась по сторонам — никого. Мысленно примерилась, как будет туда пролезать. Боже мой, ну что за нелепость! Очень жалея себя в эту секунду, она неловко пригнулась, царапнула сапогом по гвоздю. Пошла по тропинке, неровной, слякотной и вязкой.
«Всё равно я его найду, — подумала она, — хоть здесь целый час проплутаю! И сердиться себе не разрешу!..» Он звонил ей утром, и Марина Сергеевна сказала: сегодня не приду. А потом вдруг сидела-сидела, и так ей что-то тоскливо сделалось. Вырвалась на работе, прилетела — и на тебе! Наверное, куда-нибудь Лидка утащила. Папина дочка!
«Там одна дорога, найдёте…» Найдёте! Вовсе не одна была здесь дорога. То и дело в сторону укатывались какие-то подозрительные тропинки. И казалось ей, лес подичал, солнце всё садилось, садилось. Давно она не задумывалась о таких вещах: стало темно, включи свет, вот и вся проблема. А здесь тебе свет никто не включит, в этих дебрях!
Нога подвернулась — не совсем, не с хрустом. Но всё-таки с болью. А главное, стало страшно. Марина Сергеевна прислонилась к дереву — не то берёзе, не то осинке. Слёзы сами выпали у неё из глаз. Побежали по щекам, безжалостно бороздя пудру.
«Чего же я плачу, — подумала она, — опять себя жалею? Опять?»
Она осторожно ступила на подвернувшуюся ногу — уже почти не болело. Вот только она не знала, куда идти.
Медленно она побрела по вечереющему лесу обратно к больнице.
* * *Здесь хорошо было бы сказать, что, наверное, всё справедливо, что каждый должен получать столько счастья, сколько заслужил. Но так бывает далеко не всегда.
Красивая, спокойная, удобная комната — эргономичная, как говорят специалисты. Да только что-то не очень уютно было в ней сегодня Наде. Темнело. За домами где-то догорал закат. Надя приподняла телефонную трубку, секунду послушала гудок — работает… Ей обещала звонить Лида. И назначенный час давно прошёл.
Последний раз они виделись недели полторы назад. Лида всё думала о чём-то своём, совсем не Надином. Они прошли по толкучей улице Горького, выбрались на Красную площадь, где из каждого угла орал мегафон экскурсовода. Всё это сердило Надю. Приходилось каждую минуту держать себя в руках, и от этого она раздражалась ещё больше. Под конец их короткой встречи, когда они уже стояли на платформе метро, готовые поехать в разные стороны, Надя сказала, что, мол, знаешь, Лид, ты звони мне сама, ладно? И это было сказано, конечно, с обидой. Но Лида то ли не заметила, то ли не хотела замечать. Она вынула вдруг записную книжку, а из неё крохотный календарик и так серьёзно стала его изучать, что Надя невольно рассмеялась. А Лида говорит: «Давай увидимся такого-то, ладно? А перед этим я тебе позвоню».
Выходило, что они не будут перезваниваться больше недели, однако Надя сдержалась и тут.
Потом вдруг Лида позвонила ей дня через три — такая возбуждённая. Несла свою обычную милую околёсицу. Но знала Надя: она лично к этой Лидиной радости никакого отношения не имеет. Она слушала, поддакивала через силу. Поздно вечером, проанализировав всё, она себя же и выругала: «У неё ведь, у Лиды, отец в больнице, а я… а я что-то подозрительная стала и ревнивая».
Но вот тебе и подозрительная. Не звонила Лидка! Она взяла книжку — какое там чтение! Так её захлопнула, даже пыль пошла. Одновременно с этим выстрелом в дверь раздался стук.
— Заходите, Владимир Иванович, — сказала Надя. И пожалела о сказанном. Было общеизвестно: если она начинала звать родителей по имени-отчеству, значит, дело плохо.
Раньше, в детском возрасте, это представлялось ей неким выражением особой иронии. Потом просто стало привычкой… наверное, довольно бессмысленной! Теперь она решила как-то понезаметнее выйти из этой ситуации. Главное же, по возможности избежать душеспасительных вопросов.
— Что там мама делает? — спросила Надя будто бы усталым голосом. Книжка в руках как раз оправдывала его. — Занимается. А ты?
— Занимаюсь, — отец улыбнулся. — И ты, кажется, занимаешься?
Надя молча кивнула.
— А знаешь ли ты, дочь моя, что у меня докторская готова уже на три четверти? Знаешь?!
— Отдалённо…
— Так… А… может быть, в шахматы сыграем?
Они иногда играли — конечно, без ладьи. Да только бы не сегодня ему предлагать это и не сейчас!
— Владимир Иванович! У тебя что, от восемнадцати до восемнадцати сорока пяти — время общения с ребёнком?
И сама поняла, что сказала бестактность. Но ведь и он никак не мог оставить свою душеспасительность. Не мог! А родителям иной раз так бы хорошо уметь промолчать.
— А ты, случаем, не больна, Надя?
— Я абсолютно здорова!
