Лев Кассиль - Кондуит и Швамбрания
Маркиз и солдафон
Комиссар читал на ночь третий том энциклопедического словаря. Первые два он уже прочел. Он читал словарь подряд. Тетки тихонько презирали его и не рекомендовали мне якшаться с «солдафоном». Но мы с Оськой не отлучались от него. Мы ходили вместе с ним в конюшни чистить военных лошадей и вместе мечтали о пароходах.
У Лабаз-да-Базара в комнате разило духами. Запонки, флаконы, ящики, рюмки, мундштуки, коробочки, ногтечистки заполняли подоконники. На стене висел портрет киноартистки Веры Холодной… Лабаз был вежлив, он всем уступал в тесном коридоре путь и часто щелкал желтыми каблуками. И питерская тетя говорила, что он скорее маркиз, чем марксист. Каждый вечер к маркизу приходили гости — военные дамы и штатские мужчины, прежние «отцы города» и «сестры милосердия». Тогда в комнате Лабаз-да-Базара было очень шумно. До глубокой ночи стонала гитара. Лабаз-да-Базар наждачным голосом пел о том, как король французский на паркете играет в шахматы с шутом. Тетя Нэса просыпалась и вздыхала.
— Он очень милый и благовоспитанный человек, — говорила тетка, — и он, конечно, не виноват, что у него нет ни голоса, ни слуха. Но зачем он поет, не понимаю…
Однажды Ла-Базри-де-Базан подпоил комиссара. Чубарьков долго отказывался. Но маркиз уговорил.
— Пей, — говорил, — пей. Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей…
Распоясанный и без сапог, болтая штрипками галифе, явился к нам комиссар.
— Доктор, — сказал он, — словаря третий том я кончаю, а все галах… Бурлацкая моя жизнь. И точка.
Тут комиссар упал. Ему хотели помочь подняться. Но он вскочил и выбежал из комнаты во двор.
Через пять минут комиссар вошел с улицы. Он был туго подпоясан, наглухо застегнут и официален. Шпоры звенели коротко и твердо. Комиссар вынул наган. Лицо его сводила мучительная сосредоточенность.
— Тут кто-то из военного отдела безобразничал, — сказал комиссар отрывисто, — пьяный валялся… Нашу красную власть позорил. Где он тут? Сейчас же под арест! И точка.
Комиссар обыскал комнату. Папа быстро загородил зеркало. И комиссар не нашел себя.
Уходя, он остановился в дверях и поводил перед носом жестким пальцем.
— Чтоб больше у меня этого не повторялось! — сказал комиссар, распекая кого-то воображаемого. — Точка! Ша!
Чем пахло мыло
Несчастье обнаружилось вечером. Ла-Базри-де-Базан куда-то ушел. Пользуясь его отсутствием, мама пошла проверить, цел ли секретный пакет в столике. Столик был пуст. Сверток, мыло, бывшие деньги, наши манускрипты — все исчезло. Швамбранские тайны были похищены…
Папа и мама вернулись в столовую. Все сели за стол. Начался пленум семейного совета.
— Вот вам маркиз ваш, — сказал папа.
— Не может быть! — сказали в один голос тетки. — По манерам видно, что он из хорошей семьи. Вероятно, это комиссар подобрал ключ и «реквизировал», как это у них называется…
— Меня возмущает наглость! — убивалась мама. — И мыло… А денег этих мне совершенно не жаль… Все равно они никогда не пригодятся… Пустые бумажки, которые давно пора бы выкинуть!
— А зачем же ты их тогда прятала? — спросил я.
— Ну, все-таки, — сказала мама, — мало ли что…
Потом все долго и молча сидели вокруг стола. Все глядели на клеенку. Несчастье, казалось, было распластано на столе, длинное, как щука.
Папа встал и заявил, что он сообщит в Чека и Особый отдел. Тетки замахали на него руками.
— С ума сошер! — кричала тетя Сэра. — Жароваться разбойникам на разбойников! Да вас самих заберут и расстреряют…
Но папа стукнул кулаком по столу. «Учледирка» стихла. Зажужжала рукоятка телефона.
— Особый отдел, пожалуйста, — сказал особым голосом папа. — Занято? Тогда соедините меня с Чека.
— Тише же! — испугалась тетя Нэса. Она привыкла произносить это слово зловещим шепотом.
Скоро явились двое. Оба высокие, смуглые, с черными усиками, в кожаном, похожие на шоферов. Папа предупредил Чубарькова. Вместе с комиссаром все вошли к Лабаз-да-Базару. Маркиз был уже дома. На минуту он смутился, потом с обычной развязностью приветствовал неожиданных гостей.
— Милости прошу, — сказал он, — прене во пляс, как говорят. Прошу. Могу кое-чем угостить.
Был обыск.
Из опрокинутого чемодана вывалились куски мыла.
— Наше, — сказал папа.
— Извините, мое, — отвечал маркиз.
Николаевские сотенки перемешались с какими-то бумажками и чертежами. Оська взглянул на меня, и я посмотрел на него.
— «Письмо к царю», — читал, перебирая бумажки, человек с усиками, — «Карта боя», «План города П.», «Тайный приказ», «Список заговорщиков»… Что это такое? — спросил он у маркиза.
— Не знаю!.. — бледнея, отвечал маркиз, увидев, что дело пахнет хуже, чем мылом.
— Как же это у вас очутилось?
— Не знаю… Честное слово, товарищ. Это все не мое… И мыло тоже… Я ничего не знаю.
Чубарьков подошел вплотную к маркизу. Комиссар обругал его сквозь зубы шепотом, похожим на плевок в лицо.
Вдруг Оська вылез вперед. Я делал ему знаки, я вращал глазами, как бумажный чертик на веревочке. Он не видел!
— Это наше! — сказал Оська. — Пускай обратно отдаст, раз взял.
Чекисты рассматривали чертежи. Они многозначительно переглянулись.
— М?.. — вопросительно произнес один.
— Умгу! — утвердительно отвечал другой.
— Товарищи! — сказал я. — Это просто мы играли и спрятали в мыло. Больше ничего.
— Там разберем, — сказали они. Мы слышали потом, как один из них говорил в телефонную трубку:
— Слушаешь? Это Шорге говорит. Этого я задержал. Да, найдено, признался. Но тут кое-что любопытное обнаружилось. Да, да. Ребята говорят, это их. Да. Сомнительно. Что? Обоих? Есть! — и щелкнул рычажком, как каблуком.
Потом он о чем-то посоветовался с Чубарьковым. Чубарьков смущенно посмотрел на нас.
— Леля! Вося! — сказал комиссар. — Айда, прокатимся на машине. На автомобиле. Начальник очень просит. Пускай, говорит, Леля и Вося мне о бумажках этих все расскажут. И точка. И я с вами заодно прокатнусь. Есть такое дело? Точка.
Тетки по очереди, повалились в обморок. Мне тоже стало немножко не по себе.
Большой автомобиль увез нас в Чека. Ночь бросилась навстречу. Мы ощутили себя швамбранами. Мы спешили на место приключения.
Швамбраны посещают Чека
Кабинет был тих. Два человека склонились над бумагами. Настольная лампа отражалась в бритом до блеска темени толстяка в очках. Другой был латыш. Белесые ресницы его мерцали.
— Ну-с, ребятены, — сказал очкастый, — присаживайтесь. Так в чем же дело?
И он посадил Оську на стол. На столе лежал браунинг.
— Заряженный? — деловито спросил Оська и вдруг принял свой обычный тон.
— А вы кто? Главный чекист? Да? Велите ему, чтоб он отдал бумажки. А то рисовали, рисовали…
— Сейчас все устроим, — сказал очкастый, — только для этого всю как есть правду говорите! Ладно?
Латыш, играя ресницами, читал швамбранские письма. Мне было очень неловко.
— Чепуха какая-то! — сказал латыш сердито и передал бумаги очкастому.
Тот внимательно проглядел их.
— Что за город П.? — спросил толстый.
— Это Порт-у-Пея, — объяснил я, — порт у города Пея.
— А где такой есть? — изумился начальник.
— В Швамбрании, — ответил за меня Оська. — Это страна такая, как будто. Ее Леля сам открыл. Ми в нее всю жизнь играем.
— Ишь ты, какой Колумб твой Леля! — сказал начальник. — Ну, а если игра, так зачем же эти документы прятать было?
— Для секрету, — сказал Оська, — чтоб тайна была. Когда тайна, интереснее.
Тогда заинтересованный начальник попросил нас рассказать ему про всю нашу Швамбранию. Мы начали неохотно. Но старая игра увлекла нас. Мы наперебой начали описывать жизнь на материке Большого Зуба. Мы объяснили герб и карту, перечислили всех членов династии Бренаборов, описали войны, путешествия, революции и чемпионаты, а Оська даже вспомнил фамилию последнего швамбранского министра наружных дел. Встав, мы спели швамбранский гимн. Мы даже собрались поссориться из-за последних кладбищенских реформ, но…
Начальник хохотал. Хохот одолевал его. Он закатывался, хлюпал от смеха и вытирал слезящиеся глаза. Он хлопал себя по бритой макушке и мотал головой, стараясь отогнать насевшее на него веселье.
Смеялся сердитый латыш. Он трясся, не открывая плоского рта; ресницы его сплющились. Что-то екало в горле, как селезенка у лошади.
Мы с Оськой обиженно смотрели на них. Потом начали улыбаться. Скоро нас разобрало.
— Ох! С вами театра не надо! — сказал уморившийся начальник. — Помру, думал… Ох, как это, говорите… Бренабор? Ой, надо ведь такое состряпать… Ведь какая система! Сдохнуть можно! А что, — спросил он вдруг серьезно, — трудно управлять государством?
