Мне ли бояться!.. - Александр Анатольевич Трапезников
Он достал какое-то удостоверение и предъявил вахтеру. Затем они вошли в лифт и поднялись на четвертый этаж. В коридоре на одной из дверей висела табличка: «Литературная часть». Гавр открыл комнату своим ключом. В кабинете стояли два стола, шкаф, диван, несколько кресел, а на вешалке висели цилиндр и шпага. Один стол был завален рукописями, а другой — девственно-чист.
— Располагайся где хочешь, — небрежно бросил Гавр, запихивая ногой муляж автомата под диван. — Тут я и работаю.
— Ты же врал, что банкир? Обанкротившийся.
— Я сочинял. Начитаешься здесь разных пьес, поневоле и сам станешь сочинителем. Я — литературный редактор. Тоже обанкротившийся. Сейчас какую профессию ни возьми — все банкроты. Так что не так уж я и лгал.
— А чем ты тут занимаешься? — Вера взяла в руки шпагу и нацепила на ее острие цилиндр.
— Ничем. Рукописи смотреть уже не могу: надоело. Да и не нужно. Все решает сама Великая Актриса. Хожу на прогоны спектаклей, пью кофе в буфете. Скоро меня ликвидируют, как пережиток.
— И куда ты пойдешь?
— Возьму автомат, шпагу — и на большую дорогу. Жаль, в реквизиторской пулемета нет. — Гавр собрал со стола несколько рукописей и запихнул их в переполненный шкаф. Затем вытащил красную папку. — Погляди, что пишут. Это уже по твоей будущей профессии. Клиент. Пьеса называется «Конец Вавилонской Блудницы». А среди действующих лиц он собрал Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева, Андропова, Горбачева и Ельцина. Ну отчего бы им не встретиться в одном жарком месте? И множество мелких персонажей. Я насчитал сотню, а потом сбился и плюнул. И все говорят стихами. Да, чуть не забыл! Есть там еще Некто таинственный, который торжествует в конце пьесы, пожирая всех остальных. Чуть ли не зрителей в зале.
— А в чем же смысл? — Вера встала рядом, заглядывая в страницы.
— Видишь ли, все они передают власть друг другу, чтобы в конце концов она досталась этому Некто, последнему, Зверю, который водрузит свое антихристово знамя и сожжет все в огне. Такой вот печальный финал, Вера. — И Гавр слегка приобнял девушку за плечи, как бы утешая.
— А почему такое странное название?
— Это образное сравнение. Под именем Блудницы автор имел в виду город, где разворачиваются события.
— Страшный конец нас ждет, если его пророчества сбудутся, — промолвила Вера.
— Место пьесе — в корзине! — ответил Гавр и уже собрался швырнуть ее туда, но передумал. Поставил на полку. — Сохраню и буду почитывать внукам. Потому что такому — не бывать!
— А если будет, то, может быть, спасутся лишь двое, два сердца, чтобы возродить заново поруганное и поверженное? — спросила вдруг Вера.
Гавр не успел ответить, поскольку дверь распахнулась и в комнату влетел офицер царской армии, похожий на полковника Вершинина из чеховской пьесы.
— A-а, ты здесь? — радостно выкрикнул он. — Слушай, одолжи пятьдесят долларов на месяц?
— Нету! — отмахнулся Гавр.
— Ну, марок?
— Тоже, Вася.
— Пойду, спрошу у помрежа, — повернулся к двери артист.
— На Малой сцене репетируют булгаковского «Мастера…», так ты лучше к Воланду загляни, — посоветовал Гавр. — Полные карманы набьешь… Вот что творится, — взглянул он на Веру, когда «полковник Вершинин» исчез. — Русский офицер, чеховский интеллигент, а бегает по всему театру за долларами. А просвещенный купец Лопахин, купив вишневый сад, сидит в буфете и пьет пепси, подсчитывая, хватит ли ему на гамбургер. До чего же Россию довели, да?
— Это плохая сказка. — Вера нахмурилась. — Мне она не нравится.
— Мне тоже, — вздохнул Гавр и посмотрел на часы. — «Синяя Птичка» уже летит, а мы еще не завтракали. Приглашаю тебя в служебный буфет, где не стреляют, как в «Глобусе», даже если ты столкнешься с людьми с автоматами. И вообще, место артиста в буфете.
В полумраке уютного зальчика, среди громких, неунывающих голосов, за маленьким столиком в глубине, к которому Гавру пришлось прокладывать путь через дружеские рукопожатия, Вера спросила:
— Но тебе самому-то нравится твоя работа, театр?
Он пожал плечами, не зная, как правильнее ответить на этот вопрос.
— Полгода я писал диссертацию о театре девятнадцатого века, а потом бросил. Зачем, кому это сейчас нужно? Может быть, напрасно я кончал ГИТИС, изучал бы лучше бухгалтерский учет? Вот Говоров Митька — режиссер вчерашний — нашел свою нишу, припал к сосцам телевидения и тянет, тянет… А ведь мы с ним вместе начинали, еще в школе всякие капустники устраивали.
— Тебе не идет роль неудачника, Гавр, — сказала Вера.
— Ты права. — Он положил ладонь на ее руку. — Просто здесь все вокруг такие. И вон тот заслуженный артист, еле сводящий концы с концами, и та народная артистка, которой аплодировали столицы мира и которая теперь одиноко живет в своей убогой квартирке с болонкой. А сумевшие выгодно продать себя — плавают и не тонут. Все они несчастны и неустроены, но из последних сил играют роли счастливцев. Прожив по сто жизней на сцене, они так и не сумели хоть немного разобраться в своей собственной. Такими могут быть только абсолютно безумные люди, и я люблю их за это…
Гавр легко поднялся, пошел к стойке, а по дороге с кем-то заговаривал, кому-то улыбался, шутил, и Вере отчего-то было приятно наблюдать за ним. Она даже откинулась к спинке стула, прячась поглубже в тень. Всего пятнадцать часов длилось их знакомство, а кажется, прошло несколько месяцев. Так растут только причудливые растения с красными цветками, орошаемые лунной росой, когда все земное вокруг спит или дремлет.
Когда они допили кофе, Гавр протянул руку.
— Пойдем, — сказал он. — Пойдем за Синей Птицей. Тем более что второе действие уже началось, и Митя Говоров вот-вот лопнет от бешенства.
— Как, и он здесь?
— Ну да, ждет в директорской ложе, она же и правительственная, но в которой никто никогда не сидит. Мы договорились встретиться еще вчера. Я хочу предложить ему свою программу на телевидении, — пояснил он на ходу, ведя Веру по коридорам и лестницам. — Нечто вроде Актерской биржи или Ярмарки актеров. Это был бы шанс для каждого из них — и начинающего, и когда-то знаменитого, но забытого напрочь. Это будет их бенефисом, выходом на всю Россию. У меня уже готов сценарий, и программу можно сделать ежемесячной. Все зависит от Митьки.
— Я-то думала, что ты едешь сюда ради меня, — произнесла Вера, еле поспевая за ним. — Ты, видно, любишь варить в одной кастрюле все вместе.
— Порывы души не должны мешать делу. Мы пришли, заходи.
Поддержав за локоть, Гавр ввел девушку в ложу, где уже сидел вчерашний режиссер, повернувший к ним
