Серафима Власова - Клады Хрусталь-горы
— Вам только сказки подавай, а вот как не можется деду — не чуете! Все кости мои разломило, мочи нету терпеть!
Ворчал дед, слезая с печки. Стар дед Гончарук, ох, как стар. Давно он перестал ходить на собрания. А уж какой был охотник до них. Часто казалось деду Гончаруку: не решат люди без него того, что народ волновало тогда.
Было это в тридцатые годы. Шагала по стране могучая богатырша-коллективизация. Вековые пласты земли она поднимала, равняла и перепахивала все межи. Мог ли усидеть дед Гончарук — потомственный бедняк из деревни Шамраевки?
Вслед за сыном Илларионом шел дед в сельский Совет бедноты. Там он получал задания, как поднять народ на большое дело. Завести колхозную жизнь. Сам один из первых в колхоз записался. Словом, беспартийным большевиком был, только грамотешки не хватало.
Но вот как с год обессилел старик. Перестал ходить на собрания. Одна у него радость осталась — внуки. Много их у него. Ох, как много! Десять сынов он с женой своей воспитал. Самые же любимые внуки большака Иллариона, а среди них Степанка. И, может, оттого, что Степан больше других к деду льнул, дед этого внука крепче любил.
Бывало, сядет дед за стол с внуками и примется рассказывать сказки. И хоть бабка ворчит, дед-говорун не слушает ее, только когда станет невтерпеж ему слушать бабкину воркотню, кинет дед в темноту избы: «Кыш ты, старая».
И снова поплывет неторопливая дедова речь по избе, стукнется в оконце и через него метнется в темноту ночи, лежащую за избой.
Не просты дедовы сказки. Не только про волшебные страны и сказочных богатырей, а про людей простых и их золотые руки чаще всего дед внукам говорил. Любил еще дед Гончарук мастерить разные поделки. Возьмет, бывало, сухую досочку, четыре щепочки, шило и молоток. Разложит все на столе и скажет:
— Вот видите, и человечек будет. — Намалюет рожицу угольком. И получится игрушка, как живая. Так и толклись внуки в дедовой хате и вместе с ним мастерили свои нехитрые поделки. Дед потихоньку любовался внуками. Ведь они работали, а он им говорил:
— Сами до дела доходите, сами мастерите!
Маленькая была деревушка Шамраевка. Мелкой была и речушка, что змеилась за околицей деревни. Купались в ней ребятишки, а зимой на самоделках резали лед. Не больше Шамраевки был мир для Степана. Околицей да гривкой леса он кончался. Родная деревенька, вишневые сады, акация у дороги и нехитрые забавы на реке. Вот какой был мир в те поры для хлопчика Степана.
Дедовы сказки он по-своему понимал. Плел дед сказки, а Степану казалось, что их деревня — большой город, щепочка, плывущая по речке, — огромный корабль.
В это время где-то далеко от Шамраевки рождались новые города: Кузнецк, Магнитка. В жизнь входили новые слова. Ударник. Пятилетка. Рос Степан, помогал отцу поднимать братьев. Мать часто хворала, потому что рано согнули ее спину заботы, сединой покрылась голова.
В колхозе шли дела из рук вон плохо. На трудодень не получали ничего. Вот и довелось Степану думать не по-ребячьи: как быть дальше, как жить?
И решил он податься в Одессу. Совет отца был такой же.
Был погожий осенний день, когда Степан с котомкой за спиной ушел из дома. Грустно зашумела старая ива, под которой часто сиживал Степан и что-нибудь мастерил. Не оглядываясь, прошел хлопец мимо нее, будто боялся, как бы не воротиться…
Кончилась ребячья пора для Степана. Позади отчий дом, впереди — большой город Одесса. Что же унес Степан в самостоятельную жизнь? Самое дорогое — доброе имя отца, крепкую память об умельцах-мастерах, каким был дед, и еще долго вспоминал он летние вечера, когда после работы отдыхали люди или в праздники гуляли. Сияло над головой солнце, голубело ясное небо, но постепенно день уходил на покой, все кругом затихало. Только кое-где мигал в окошках огонек. Тогда все Гончаруки выходили за ворота, усаживались на завалинке и начинали играть на самодельных балалайках, свирелках и даже на скрипке, которую смастерил дед…
Отец как-то купил в рассрочку в городе гармошку, но мать так ругалась, что отец унес гармошку обратно, а сам взялся с сыновьями за самоделки. Немало попотели, а все же сделали скрипку. Из сухой янтарной сосны выпиливали доски для скрипки. В одной доске вырезали дырку, прикрепили к ней банку жестяную, склеили обе стороны, сделали смычок и струны из конского хвоста. И все. «И уж как играли, я не знаю, но нам в то время казалось очень хорошо», — говорит Степан Гончарук, вспоминая детство.
На звуки их самодельного оркестра подходили соседи, усаживались вокруг. Кто-нибудь затягивал песню, за ним другой, третий — и целый хор родился… Пели в Шамраевке все — от мала до велика. Люди от песни веселели, уходила усталость, разглаживались морщины у стариков, а когда обрывалась песня, то первым в пляс пускался дед, когда был здоров, и выкидывал такие коленца, что молодежь завидки брали. И, пока не гасли звезды в небе, звенели песни — то веселые и озорные, то печальные, как в непогоду ночь…
Много дали эти песни подростку Степану. Песни научили его родную землю любить и помогли сохранить душевную красоту, когда пришло время испытаний для него. Больше того, песня, унесенная в жизнь с родной стороны, прозвучала хлопчику Степану как дедов и отцовский наказ… Как слово самого дорогого человека в жизни…
А было это так: один раз собрался отец Степана в райцентр. Степан увязался с ним. Было там чем поразвлечься — два магазина и базар. Вдоволь всего наглядишься. Даже можно потренькать на настоящей балалайке, только надо притвориться, будто собрался покупать ее. Было морозное зимнее утро, когда они вышли из деревни. Над головой синело небо. От мороза звенел воздух.
Уходя, отец сказал матери:
— Засветло вернемся, ужин приготовь.
Пока отец ходил в Совет по разным делам, Степан успел обежать магазины и поиграть на балалайке. Когда же отец зашел за ним к крестной, у которой ждал Степан отца, не хотелось уходить парнишке из теплой хаты на мороз. И как ни уговаривала крестная Иллариона, он настоял на своем. Пошли.
— Ты не бойся, Степан, — уговаривал отец сына. — Засветло дойдем.
Пока по Ульяновке шли — это по райцентру — не приметили метели. Правда, подувало малость, но какая зима бывает без поземки? Но когда вышли в степь, то увидали, как по ней плясал буран.
— Окаянный! Откуда он только взялся? — ворчал отец, поглядывая вдаль. Прошли еще с версту, как вдруг все кругом завыло, засвистело, замело…
Отец закрывал сына от метели собой, но Степан все больше уставал. Ноги не слушались его. Отец, чтобы сын не упал, все время говорил и говорил:
— Вот сейчас дойдем до ближней на деревне хаты — до Одаркиной избы. У нее сегодня свадьба. Ты слышишь?
И, вслушиваясь в вой ветра, он делал вид, что ловит песню.
— Вот сейчас дойдем, Одарка просватала дочку. Слышь, гуляют. Тебе вареников дадут, меня горилкой напоят!
Степан шел за отцом, стараясь услыхать песню. Он вглядывался в темноту. И, наконец, ему показалось, что он слышит ее. Это была любимая песня деда про храброго Опанаса и великана по прозвищу Черный Страх.
В той песне говорилось: отважный и храбрый Опанас никогда и никого не боялся… Но прослышал о нем страшный великан Черный Страх. Надумал он испытать бесстрашие Опанаса: не мог допустить Черный Страх такого, чтобы простой парень не боялся никого. И потому чего только ни выдумывал великан, чтобы напугать Опанаса! И диким зверем оборачивался, кидаясь на парня, и, обманом подойдя к Опанасу, хватал его. Кидал то в озеро глубокое, то в горящую избу. Но Опанас отовсюду выходил невредимым — оттого что был ловким, смелым и бесстрашным, а потому, вызнав, что у великана нет силы и берет он только ростом, Опанас сам пошел на супостата. И, видать, столько было в парне решительности и силы, что не помогли Черному Страху ни его огромный рост, ни его громовой голос, которым он пытался запугать трусливых, ни его хитрость, которой он опутывал, как паук муху своей паутиной.
Отступился великан от Опанаса. А когда парень крикнул людям, чтобы они сами напали на Черного Страха, — кинулись все на великана, облепили врага, связали его и кинули в омут… Даже не спузырилась после него вода, только почернела шибко…
Радовались люди своей победе над Черным Страхом. Смелого и храброго Опанаса богатырем величали, хотя на вид он был самый простой, как все люди, парень…
Песня вначале звучала тихо, а потом стала раздаваться все сильней и сильней. Она вливала в Степана все новые силы и помогла парнишке дойти до Одаркиной избы, стоящей и вправду на краю их деревни. Свадьбы у Одарки, конечно, никакой и не было. Правда, Одарка, как говорил отец, ему горилки подала и, охая и причитая, положила Степана на печку отогреться, намазав его салом и снадобьем каким-то…
Когда же под утро утихомирилась непогода, отец унес обмороженного сына домой. Долго пролежал парень, а когда поправился совсем, отец сказал Степану, что тогда ночью, когда они шли в буран, никто не пел в степи. Степан ответил отцу:
