Евгения Ярцева - Принцесса льда
– Нет, – прошептала Маша. Она собиралась «отхлебнуть» сироп лишь перед самой репетицией.
– Точно не принимала?.. Ты что, плохо себя чувствуешь?
– Хорошо! Просто кашель начинался… но уже прошел! Я себя прекрасно чувствую! Честное слово!
Кашель после этого разговора в самом деле прошел, как пропадает икота от внезапного громкого звука, а вот чувствовала себя Маша ужасно. Она ни словом не обмолвилась, что взяла сироп у Вероники (которая наверняка не знала, что в нем может быть бром, раз возила его с собой на соревнования), но ее трясло, как в лихорадке, оттого что она была на волосок от двухгодичной дисквалификации. Через силу, как-то механически откатала произвольную, недокрутила два тройных, при заходе на либелу потеряла центровку и сразу села в волчок. Вращение засчитали первым уровнем вместо четвертого и передвинули Машу на четвертую строку вместо ожидаемой первой. Золото досталось Веронике.
Пресс-конференция – вещь тягучая и утомительная. От непрестанного щелканья фотокамер звенит в ушах и двоится в глазах, вдобавок удваивается каждое произнесенное слово: переводчик дотошно дублирует вопросы и ответы по-русски и по-английски. Сидишь как приклеенный, выслушиваешь бесконечные дубли и гадаешь, растянутся ли эти посиделки часа на три с лишним или повезет, и дело обойдется двумя часами…
Впрочем, к интервью и пресс-конференциям Маша давно притерпелась. По-прежнему вставляла через каждые два слова «как бы» и «это самое», экала и мекала, но уже не переживала из-за своего косноязычия. Порой общаться с журналистами доводилось на английском, что было даже проще: Маша не знала английских слов-паразитов и благополучно отстреливалась гладкими школьными оборотами. В этот раз ей несильно докучали вопросами – в эпицентре всеобщего внимания оказалась Вероника, которая после финала взлетела в рейтинге ИСУ на несколько позиций.
У Маши спросили только:
– Каковы причины не самого удачного выступления?
Краем глаза Маша уловила, что Вероника чуть вздрогнула и беспокойно скосилась в ее сторону. И отделалась дежурными фразами об усталости после двух этапов. Отвечала безмятежно, с улыбкой, чтобы Вероника знала: она своих не выдает, намекать ни на что не намерена и никогда не припомнит ей досадный случай с микстурой. «Ты ни в чем не виновата, не бойся, будь спокойна», – должна была услышать Вероника за ее ничего не значащими словами.
Под конец пресс-конференции Машу еще спросили, расстроилась ли она. И Маша, снова косвенно подтверждая, что она не в обиде и на нее можно положиться, повторила почти слово в слово то, что говорила ей Вероника:
– Я радуюсь за тех, кому удалось выступить по максимуму и не подвести сборную. Каждый из нас думает не только о себе, ведь мы одна команда. Сегодня у одного золото, завтра – у другого, никто никому не завидует и все друг за друга радуются!
…Она стояла в душевой: только-только помыла голову и закручивала волосы полотенцем.
В номер кто-то зашел:
– Тань, а Тань?
Маша узнала голос Вероники. Таня не отозвалась.
– Обе куда-то делись, – это был Илья.
– Знаешь, что Климова чуть не попала?
– Ну да, слышал, как Васильич бесновался. Что случилось-то?
– Васильич говорит, что она перед произвольной собралась пить микстуру с бромом. Он ее за руку поймал, прикинь.
– Ничего себе. Ее бы дисквалифицировали!
– Так ей и надо, – сказала Вероника. – Темная, как из тьмутаракани. Поумнела бы!
– Ага, – со смехом подхватил Илья. – Два года сидела бы и умнела!
Маша рывком распахнула дверь душевой. Посмотрела сквозь них стеклянным взглядом, каким обычно пользовалась Вероника, и молча прошла в комнату – собирать вещи.
Глава 34 Короткие и произвольные
После финала Гран-при Вероника исчезла с Машиного горизонта. Она не пыталась объясниться или оправдаться за историю с сиропом, просто избегала встреч, даже попросила себе другое время для тренировок. Они с Машей по-прежнему числились в одной группе, но существовали как будто в параллельных мирах. А сама Маша избегала встречаться с Ильей. Сталкивалась с ним на катке и в зале – смотрела мимо или сквозь него. Звонил – не брала трубку.
После хореографии он поймал ее за руку у раздевалки и загородил проход:
– Ты что, со мной больше не разговариваешь?
– Как видишь, – сказала Маша, глядя поверх его головы.
– Ну и сколько эта ерунда будет продолжаться?
– Это не ерунда.
– Ты просто невротик, если для тебя это не ерунда.
– Ну конечно, – кивнула Маша. – Невротик. Ты в курсе, кто мне эту микстуру подсунул? Вероника. «Я так хочу, чтобы ты победила! А у меня, кстати, сиропчик от кашля с собой». Какая трогательная забота.
– Я этого не знал… Но я-то тут при чем?
– Я же слышала, как ты хихикал: «Два года сидела бы и умнела!»
– Подумаешь, сказал что-то… Я даже не помню, чтобы такое говорил. На что тут обижаться? – недоумевал он. – Это не по-взрослому!
– Куда уж мне, – усмехнулась Маша. – Мне еще умнеть и умнеть. Минимум два года.
Жестом отодвинула его и прошла в раздевалку.
– Ну и топай себе. Переживу, – бросил Илья ей в спину.
И точно, пережил. После тренировок за ним заходили две девицы, обе старше его, лет двадцати. Полина, которая обожала сплетни, проведала, что они вроде бы студентки МГУ и Илья подцепил их – или скорей они сами его подцепили – на какой-то студенческой вечеринке. Нарочито, по-театральному переговариваясь, троица отправлялась на какие-то «стильные сходки».
А Маше предстояло отправиться в Саранск: на носу был дебют на российском чемпионате. Как и первенство России, он служил отборочным туром на чемпионаты Европы и мира. Уже не юниорские – взрослые.
– Войти в тройку реально, – говорил Сергей Васильевич. – Тебе вполне по силам побороться на Европе. На мире – посмотрим…
Откатала Маша гладко, только в произвольной, в каскаде «три плюс два плюс три» вместо лутца ни с того ни с сего ляпнула флип. Два тройных флипа и так стояли в программе, первый в начале, второй в каскаде «три плюс два». Третий был лишним: правила запрещали повторять больше двух одинаковых прыжков.
Все же Маше досталось серебро. И путевка на «Европу» в конце января.
В самолет она садилась, закутанная как эскимос: неделю назад в Москву нагрянул запредельный, какой-то антарктический холод. А в Ницце, где самолет приземлился четыре часа спустя, было плюс двенадцать и пахло весной. Непривычный воздух, мягкий и тягучий, насыщенный морем, действовал как дурман. Голова варила плохо, перед глазами мельтешило. В короткой программе Маша ни с того ни с сего грохнулась – как ветром опрокинуло! – и вместо вращения в либеле бестолково крутилась на коленках. Почему вдруг упала – не понимала. Конек ни за что не цеплялся, во льду не могло быть выбоин: она каталась сразу после очередной заливки. Потом вместо тройного сальхова прыгнула одинарный. Ноги сами, не спросясь, сделали эту ерунду.
– Ничего-ничего, с кем ни бывает, – утешал ее Сергей Васильевич на следующее утро, отчего Маша только ясней осознавала глубину провала. – Завтра все будет в порядке. Отвлекись, прогуляйся по Английской набережной. Посмотри на пальмы, полюбуйся морем…
Маша послушно спустилась к Английской набережной. Той самой, про которую когда-то рассказывала учительница литературы, когда в классе проходили стихи Есенина. Его жена, танцовщица Айседора Дункан, погибла именно здесь: ехала по набережной на машине, и ее длинный шарф зацепился за спицы колеса. Маша купила карту Ниццы, чтобы не заплутать, и свернула на пешеходную улицу. Вдоль домов выстроились кадки с раскидистыми пальмами, а под пальмами цвели синие, желтые, красные цветы. Из кадок под фонарями тоже ниспадали цветы, похожие на кудрявые комнатные растения. Она нырнула в боковую улочку, вышла на трамвайные пути, по которым бесшумно скользили удивительные трамваи – точь-в-точь наши «Сапсаны». Удивлялась она и количеству мотоциклистов. Забавно было, что юноши, почти что ее ровесники, разъезжали на потрепанных, видавших виды мотоциклах, а морщинистые дедушки – на навороченных, сияющих новизной.
Маша миновала большую площадь с фонтаном, где кучковались туристы. Они повторяли слово «карнаваль»; рабочие устанавливали что-то вроде временных зрительских трибун на тонких, воздушных на вид металлических конструкциях. Дойдя до парка, Маша купила билет на колесо обозрения. Народу на колесе было раз-два и обчелся – почти все корзины пустовали. Сверху видна была башня автовокзала, на который их привезли из аэропорта позавчера вечером; стаи голубей на дорожках парка, их кормили хлебом жизнерадостные пожилые люди; бесчисленные чайки, восседавшие на головах и плечах каменных памятников.
Еще одна чайка спикировала откуда-то сверху, уселась на перила соседней корзины, и Маша не шевелилась, чтобы ее не спугнуть. Чайка доехала почти до самого низа и улетела, а Маша, сойдя наземь, поймала себя на том, что совершенно отключилась от мыслей о проваленной короткой программе и предстоящей произвольной, будто они благополучно улетучились вместе с чайкой…
