Спасибо за покупку - Лев Соломонович Новогрудский
Как быть? Как, как ей быть? Рассказать о том, в чем призналась Клава? Пойти в магазин и рассказать? Или оставить все по-старому, молчать, не говорить ничего никому, покорно нести свой крест?
Юлька в сотый, в тысячный раз начинала тасовать доводы, мусолить их по одному. Сказать — не сказать, сказать — не сказать… Похоже, при любом раскладе в проигрыше оставалась она.
Что значит не сказать? Значит, опозорить себя в глазах окружающих, принять вину и получить клеймо, ни смыть которое, ни забыть, что оно существует, не удастся.
А что значит сказать? Подвести Клаву, возможно, отправить на скамью подсудимых, которая Юльке, скорее всего, не грозит. Пусть Клава за свою подлость заслужила самое строгое, суровое наказание, как и эта гадкая великанша Калерия. Ну, а Клавины девочки? Они-то чем виноваты? Что будет с ними?
Ладно, хорошо, предположим, она расскажет все-все о своем разговоре с Клавой. Но поверят ли ей? Кто ей поверит? Клава станет все отрицать, а свидетелей действительно нету. Чем она сможет доказать Клавину вину, вину Калерии? Она лишь усугубит свое положение: будут думать, что выкручивается, юлит, оговаривает других, чтобы спасти свою шкуру.
Да, кажется, Калерия может торжествовать полную победу. Но ведь она не ограничится тем, что устранила Юльку, — сделать это было проще всего. Новые порядки в магазине не по нутру Калерии. И она что-нибудь придумает, обязательно придумает, как опозорить и вытряхнуть из магазина Виктора Егоровича, Майю, как замарать всех, кто ей опасен, кто покушается на ее маленькое царство. Вправе ли Юлька допустить такое? Конечно, нет!
Значит, сказать?
Но ведь не поверят, а доказать она не сможет ничего!
Значит, не говорить?
Промаявшись до самого утра, вконец измучив себя сомнениями, она так и не смогла выбрать из двух зол меньшее. В девять неожиданно для себя самой Юлька решила поехать в Химки и стала лихорадочно собираться. Ополоснула лицо, причесалась, прогнала больно кольнувшую ее мысль, что магазин работает без нее уже целый час. Завтракать не стала — спешила, будто кто-то ее там ждал.
Уже трижды звонил телефон, и каждый раз Юлька приказывала ему: «Замолчи!» Он неохотно подчинялся.
Юлька любила Химки, Речной вокзал, тенистый парк перед ним, где на главной аллее нагретые солнцем кусты туи источают пряные ароматы юга, по-шальному кружащие голову. Она любила побродить по парку, выйти к водохранилищу, взглянуть на белые роскошные теплоходы, застывшие у причалов, потолкаться среди отъезжающих — людей счастливых и беззаботных, которых ждут впереди незнакомые города и новые встречи.
Сидя в вагоне метро и сосредоточенно наблюдая за проносившимися мимо фонарями, Юлька вспомнила свой первый день в магазине: страшный окорок, заставленный ящиками зал, исходящую в крике Клаву… Все-таки не обвешивала она тогда этого симпатичного шофера! Виктор Егорович не ошибся, когда не поверил в обвес. И Юлька зря ее сторонилась. «Я такими делами не балуюсь», — сказала ей вчера Клава. Значит, она может быть честной? Да, может. Пусть хотя бы ради своих девочек… А нечестной?.. Нечестной тоже, кажется, может — вот ведь отказывается же она рассказать всем, как было дело с Юлькиными весами и кто во всем виноват. Значит, Клава может быть и нечестной — и опять-таки ради своих девочек?.. Загадка, перевертыш какой-то… Ну, а если бы она и другие продавцы не сторонились Клавы, знали о ее тяготах, чем-то помогли, посочувствовали хотя бы… Если бы…
Воздух в Химках был другой — без обычной городской жесткости, смягченный близостью большой воды. Впереди растянул свое кораблеобразное тело Речной вокзал. Над ним словно висела в воздухе большая золотая звезда. Пятиконечная звезда блестела и играла на солнце, пришпиленная к небу, как к груди великана-героя. Из динамиков доносилась песня — пела Людмила Зыкина, и ее сильный, широкий голос, заполнявший все пространство вокруг, как-то особенно гармонировал с необозримыми речными далями, в которые уходили отсюда теплоходы, с синими затуманенными просторами, с мудрым безмолвием бесконечных лесов и полей.
Однако, еще не дойдя до вокзала, Юлька круто повернула назад и почти побежала к троллейбусу. Было принято неожиданное решение, которое она тут же и заспешила выполнить.
Юлька поехала в райком комсомола.
Всю дорогу она тщетно пыталась представить себе, понять, что же ей конкретно в райкоме нужно и что она, собственно, хочет. Пожаловаться? Нет! Высказать смертельную обиду, которую, как оказалось, высказать некому? Тоже нет! Просить помощи? Твердое нет! Поведать о художествах Калерии и о Клаве? Такое же нет в квадрате! Тогда зачем?..
Она шла в райком, будто была на это кем-то запрограммирована и отступить от заложенной в нее программы, не пойти не могла.
Райкомовская секретарша Лида сидела за теми же телефонами и новеньким селектором.
— К Роману Ивановичу? — спросила она, приветливо кивнув. — Только ты побыстрей, он уходит скоро.
Лида нажала на клавиш селектора и обратилась к аппарату внушительно, со значением:
— Роман Иваныч! К вам товарищ по очень важному делу.
— Ох, Лида! — как и в прошлый раз, горестно выдохнул Роман Иванович, но тут же смирился: — Давай!
Юлька вошла в кабинет.
Роман Иванович поднял от бумаг скуластое лицо, потрогал заложенную у переносья складку, либо вспоминая что-то, либо продолжая думать о чем-то своем. Посмотрел на Юльку и узнал.
— О-о, Юля Рогова! Здравствуй! С чем пожаловала?
«Действительно, с чем?» — подумала Юлька. И вдруг поняла, что именно ее привело в райком. Это было как последнее распоряжение или напутствие перед предстоящей сложной операцией, это было как обязательство, которое человек должен выполнить во что бы то ни стало, отвлеченно от собственной его судьбы, независимо от того, что ждет его в дальнейшем. Это было как долг. Но не тот долг — бытовой, приземленный, — о котором говорят, что он красен платежом, а долг, который красен уже тем, что он есть, что существует, — долг совести, души.
— Помните, когда посылали меня работать в магазин, вы просили рассказать потом о профессии продавца? — Юлька очень боялась, что секретарь не вспомнит. — Социологическое исследование еще читали, помните?.. Там говорилось, что о непопулярных профессиях мало знают и получается порочный круг…
Он помнил. Лицо его как-то сразу потеплело.
— Значит, есть о чем рассказать?
— Есть…
— Интересного, полезного в магазине можно много сделать, верно?.. Хорошего?.. Непочатый край, так?
— Очень много, — сказала Юлька. — Очень!
Секретарь вышел из-за стола, подошел к Юльке, взял за плечи, легонько встряхнул, сказал:
— Рад я тебе. Рад, что пришла! Давай так решим: актив у нас собирается, — он назвал число, — выступишь.
