Анна Гарф - Кожаные башмаки
«Надо бы за водой сходить, пока не поздно», — решил Миргасим и, чтобы опростать вёдра, принялся ковшом переливать воду в котёл.
Увлёкся делом, не заметил, что бабушка в избу вошла:
— Вот спасибо, милый внук!
— Я за водой схожу.
— Сколько раз повторять? Сиди дома, слышишь! — Взяла вёдра, сама пошла.
В трепетном свете фитилька то блеснёт глаз овцы, то вынырнет из темноты красная гусиная лапа. Стучит клювом курица, выбравшись поближе к пятну света на полу, вздыхает овца в тёмном углу. Изба полна таинственным шелестом, топотом, шорохом. По потолку движутся длинные тени.
Бывали и прежде, до войны, бураны по вёснам. Заберётся Миргасим на лежанку, спрячет голову под подушку, чтобы не слышать, как хлопает ставнями ветер, и уснёт, прикрытый отцовским тулупом…
Но тулуп отца мама ещё осенью послала на фронт в подарок бойцам.
«Для чего она это сделала? Зачем? Вот и нечем укрыться…»
Уу-х, и-их! — ударяет ветер в стены.
Хоть бы скорее бабушка пришла! Найдёт ли она в такой буран дорогу от колодца к избе? Вдруг в сугроб провалится? Ведь сама же рассказывала, как дедушка один раз по степи ехал и деревни не нашёл — завертел, закрутил его буран. Ну и решил дедушка: пускай хоть лошадь домой прибежит, если суждено. Распряг, пустил, а сам поставил оглобли, сани опрокинул и залез под них. Замело, занесло эти сани, и потом только по оглоблям люди дедушку отыскали. Он пролежал под санями двое суток и был ещё живой, но пропал с той поры звонкий дедушкин голос…
Вдруг Миргасим вскочил: бабушка-то не заблудится, колодец рядом, а вот как там у себя в избе Фатыма-апа? Брату Мустафе что обещал? А сам и думать о названой сестре своей позабыл. Он тут же оделся, схватил свои грабельки, привязал к ним полотенце с красными концами и вышел из дома.
«Если под снегом окажусь, меня по грабелькам, по полотенцу найдут, откопают, как дедушку».
Снег падал сплошной пеленой, закрывая небо и землю.
Куда идти? Не поймёшь теперь, где правая сторона, где левая.
«А что, если залезть на крышу, осмотреться? Сверху виднее…»
Грабли с красным полотенцем он воткнул в сугроб, сам по стремянке взобрался наверх. А снизу всё сильнее дуло да свистело.
И-и-и! — по-комариному запел ветер и сорвал по-разбойничьи Миргасимову шапку. Шапку с красной звёздочкой! У-у-у! — стонало, плакало кругом.
Миргасим обхватил руками трубу, чтобы ветер не унёс и его самого.
Бух-ух! — и лестницы как не бывало. Ветер свалил её, снег засыпал. А грабельки стоят, и концы полотенца сверкают на ветру, как два праздничных флажка.
Тяжело дыша, бабушка втащила воду в дом. Теперь не страшно: вода есть, пусть бушует непогода — она с внуком своим не пропадёт.
— Миргасим, возьми веник, стряхни снег с моих сапог, я устала.
Никто ей не ответил.
— Миргасим!
А внука и не слышно.
Бабушка заглянула в комнату. При свете фитилька она увидела гвоздь, на котором обычно висели тулупчик и шапка Миргасима. Одежды не было.
«Неужели убежал мальчишка?»
Бабушка снова вышла на крыльцо. За хлопьями снега ни хлева, ни плетня не различишь. Задыхаясь от ветра, который бросал в лицо комья снега, бабушка, охая, спустилась во двор.
— Миргасим, Миргасим!
Сугробы намело под самую крышу. Порыв ветра сбил бабушку с ног. И, только упав навзничь, увидала она своего внука на крыше.
— Уф, алла, даже сердце закололо!
Опираясь на грабельки с полотенцем, бабушка поднялась и сквозь сыплющийся снег закричала:
— Прыгай вниз!
Он сидел скорчившись, прижавшись к трубе, весь засыпанный снегом, без шапки, без рукавиц.
— Прыгай!
— Бою-у-усь!..
— Тейли, шайтан[13]! — Первый раз в жизни так бранила бабушка своего внука, — Прыгай или граблями в тебя запущу, глаза твои выколю!
— Не могу-у-у-у-у…
А ветер громыхал так, словно в небе рвалось железо.
— Прыгай, душман[14]!
Бабушка погрозила граблями, а ветер словно только и ждал этого, подхватил полотенце, уволок его, закружил, подбросил вверх. Полотенце хлопнуло Миргасима по лицу и пропало.
Миргасим испугался, разжал руки и скатился к ногам бабушки.
— Знал бы, что так мягко падать, давно прыгнул бы, — чуть шевеля посиневшими губами, сказал он.
Обнявшись, поддерживая друг друга, они взобрались на крыльцо и, налегая изо всех сил, еле-еле отворили дверь. Едва успели войти в сени, как дверь трахнула, будто выстрелила, и сама захлопнулась. Бабушка спустила крюк, задвинула засов и принялась тереть лицо и руки Миргасима, приговаривая:
— Разбойник, ох разбойник!
— Ничего ты, бабушка, не знаешь. Одному человеку звёздами я поклялся.
— А шапка где?
— Чтоб буран перевернул наш дом кверху дном, если шапку не найду! Чтоб я…
— Замолчи, замолчи! Бог с ней, с шапкой, главное, что голова цела.
— А звёздочка?
— Да, конечно, это обидно, очень обидно: звёздочку, что тебе брат подарил, ты не уберёг. Эх, ты! Говорила тебе — сиди дома, и звёздочка была бы цела.
— Скажи, бабушка, что с учительницей теперь будет? Она одна.
— Одной-то лучше, чем с таким, как ты, помощником. Счастье моё, что грабли под рукой оказались, не то внук мой на крыше в ледышку превратился бы.
— Это грабельки мои выручили нас, бабушка, потому что они папины, волшебные. Я сам их в сугроб поставил и полотенце к ним привязал.
— Мама придёт, всё расскажу. И шапки нет, и полотенце улетело… Иди сейчас же ложись! Ложись на мою постель, подушки мягкие, одеяло тёплое. Спи.
«Лечь-то я лягу, но спать не буду. Поутихнет ветер, всё равно, даже без шапки к Фатыме-апа побегу. Главное, не надо спать, не то проспишь всё на свете».
Но ресницы слиплись, голова упала на подушку. Уж очень устал он и замёрз там, на крыше.
Много ли, мало спал, кто знает? Но только проснулся и видит: по-прежнему горит фитилёк в избе. По-прежнему сидит бабушка на сэке, прядёт шерсть. По-прежнему завывает ветер в трубе и стучит по крыше, будто выстрелы гремят.
Но вот среди этого лязга и свиста Миргасиму послышался звук совсем новый, нежный, как звон свирели.
— Бабушка, что это?
— Буран был весенний, и гость в избе у нас тоже весенний. Пока ты спал, ягнёночек родился. Это он кричит. Хочешь посмотреть?
Осторожно, прикрывая рукой, как щитом, колеблющееся пламя, бабушка понесла фитилёк за печку, чтобы показать Миргасиму нового жильца в этой избе, новое существо на нашей земле.
Он стоял на длинных белых, чуть согнутых, ещё дрожащих ножках с розовыми копытцами. Бабушка опустила фитилёк, и Миргасим увидел мордочку с ясными, почти совсем прозрачными глазами и белыми ресницами. Ягнёнок открыл нежно-розовый рот: «Ээ-э-э!»
Тяжело дыша, обернулась на этот зов чёрная овца. Шерсть слиплась у неё на лбу и боках, бока то вздымались, то опускались. Передним копытом овца всё била и била по полу.
— Видишь, если бы в поле ягнёнка принесла, она копытом травы бы себе под снегом поискала, а вот за печкой дело случилось, а копытом всё равно бьёт. Привычка такая!
Ягнёнок расставил передние ножки и потянулся мордой под брюхо матери.
— Закрой глаза, Миргасим. Теперь нельзя смотреть, сглазишь. Он сосёт в первый раз. — И бабушка увела внука на другую половину избы.
— О чём ты всё вздыхаешь, бабушка?
— Каково на фронте в такую метель!
— Бабушка, ночь сейчас или день?
— Не знаю, мой внук. Зола в печи остыла…
— Нас совсем занесло, бабушка! Можно, я выйду посмотреть?
— Дверь не открывается.
— Ну, тогда можно, я за печку пойду? Ягнёнок уже насосался, должно быть.
Миргасим взял на руки маленького, словно игрушечного, барашка.
— Бабушка, он греет теплее, чем овчина.
— Ещё бы, живое согревается живым.
Ветра уже не слышно, но вокруг избы что-то шоркает, слышится какой-то странный скрип, стук под самыми окнами. Миргасим опустил ягнёнка на пол.
— Бабушка! Слышишь? Да слушай же! Что это шумит?
Но у бабушки в ушах всегда шум.
— Это ветер, ветер, — бормочет она.
— Нет, на ветер не похоже. Это голоса людей за стеной, стук лопат под окнами.
Бабушка отогнула край платка, наставила ладонь к уху, прислушалась:
— Откапывают нас люди, Миргасим, откапывают…
Распахнулись наружные ставни, свет хлынул, залил комнату. О, как там, за окном, сверкает небо, сияет снег!
У бабушки глаза заслезились, Миргасим тоже сощурился, чихнул.
— Отворитесь, — стучатся люди в дверь, — отопритесь!
Миргасим кинулся в сени, сбросил крюк — народу перед крыльцом полно собралось: кто с лопатой, кто с ломом, кто с совком.
Впереди всех Фатыма-апа, в руках у неё Миргасимова шапка с красной звёздочкой.
— Жив, жив Миргасим! — закричала учительница тонким, пронзительным голосом и задрожала как в лихорадке.
