Вильям Козлов - Президент Каменного острова
— Плохи ваши дела, — сказал Гарик.
— Я такие места знаю — ахнешь! Я и без сетки и бомбы могу натаскать с пуд!
— Слышали, — сказал я.
— Знаю одно место на Берёзовом плёсе — вот это лещи! Далеко плыть туда. Вот если бы мотор был — другое дело.
— Махнём? — оживился Гарик.
— Говорю, грести долго…
— Я сяду за вёсла.
— Лодки-то нет?
— У Алёнки отберём, — сказал я.
— На вашей неохота, — хитрил Федя.
Гарик вдруг сорвал с Фединой головы кепку и спрятал за спину.
— Не озорничай, — сказал Федя, пытаясь отобрать кепку. Но Гарик отбежал в сторону.
— Кому говорю? — стал сердиться Федя. — У тебя руки в смоле — измажешь.
Гарик подошёл к воде и, подняв камень, положил в кепку.
— Покажешь лещиное место? — спросил он.
— Не дури…
Гарик замахнулся в сторону озера.
— Считаю до трёх!
— Жалко мне, что ли? Покажу!
— Поклянись!
— Крест целовать, что ли?
Гарик вернул кепку Феде.
— Гляди, если обманешь! — сказал он.
— Отдаст Президент лодку — сразу поплывём.
Алёнка бросила якорь у самого острова. Мы видели, как она путалась с двумя удочками. Они то перекрещивались, то падали в воду. Наконец удочки были заброшены. Алёнка сидела на корме и смотрела на поплавки. Она сидела к нам боком, а к острову лицом. Пока я копал червей в куче слежавшихся листьев и опилок, а Гарик с Федей обсуждали план сегодняшней рыбалки, Алёнка исчезла. Первым заметил Гарик.
— Где она? — спросил он.
— За островом, — сказал Федя.
— Или на острове, — заметил я.
— А вдруг в лодке течь открылась?
— С чего бы это? — сказал я. — А потом, она плавать умеет.
— Тут, говорят, обитает какая-то громадная щука… — заволновался Гарик.
— Как бревно, — сказал Федя. — Уток глотает.
— Могла опрокинуть лодку…
— Щука — лодку? Не смеши… — сказал Федя.
— Такую бы щучку поймать! — сказал я.
— Её есть нельзя, — сказал Федя. — Жёсткая и болотом пахнет.
Гарик стал раздеваться.
— Сам не утони, — сказал я.
— Насчёт лодки намекни Президенту, — подсказал Федя.
Гарик поплыл к острову. А это не так уж близко. Километра полтора. И отдохнуть ему негде, если Алёнку не найдёт. Придётся висеть на корнях и громко звать Сороку на помощь. Только Гарик гордый — скорее утонет, чем Президента позовёт.
Он плыл саженками. Сначала разогнался, как на соревнованиях, а потом поплыл медленнее.
— Сохнет по Олёне, — сказал Гриб. — Дурак.
Я хотел спросить: почему дурак? Но Федя сам стал разглагольствовать:
— Я вот на девчонок даже не гляжу… Что есть они, что их нету. Время ещё на них тратить! Я и в школе с ними не разговариваю. Раз посадили ко мне за парту одну с косичками, так я прогнал. Шебуршит рядом, отвлекает от дела, а я и так по математике слабак. Взял и в три шеи прогнал. Учительница шум подняла — хоть караул кричи. Снова посадила. Ладно, думаю, раз так — сама уйдёт! И ушла как миленькая. Я ей стал всяких тварей в парту класть: то лягуху, то кузнечика. А один раз живого ужа положил. Как заорёт эта с косичками на весь класс. А я сижу, будто и не моё это дело. Я ужей не боюсь. Ты, говорит, притащил? Вот ещё, говорю, делать мне нечего. Сам заполз. Из подвала… Вон какие щели в полу. Ушла, в общем, сама. Так один и сижу. Одному благодать! Сидишь как начальник, и никто не жужжит под ухом.
Не верю я Феде. Девчонку, может, и верно прогнал. Только ребята сами, наверное, не хотят с ним сидеть. Какой-то он скользкий… Я бы с ним не сел за одну парту…
Не стал я поддерживать этот разговор. Мне тоже на девчонок наплевать… кроме той, длинной, которая в баскетбол играет…
Гарик наконец доплыл до острова. Вот последний раз мелькнула в осоке его голова и исчезла. Ищет грот. Видно было, как шевелились камыши.
— Ну, а ты как насчёт девчонок? — приставал Федя.
— Никак, — ответил я.
Червей копать помогал мне Дед. Он разрывал передними лапами листья и ждал, когда я соберу крупных розовых червей. Дед любил копать. У него сильные когтистые лапы, и когда войдёт в раж, то земля и мусор так и летят во все стороны. Раскапывая кучу, Дед иногда поглядывал на Гриба, словно ожидал от него какой-нибудь подлости. Но Федя не смотрел на нас. Он сидел на камне и поглядывал на остров. Федя ждал, когда появится Президент и вернёт ему лодку. Гриб вытащил из кармана коробку с порохом, моток шнура. Всё это аккуратно разложил на земле. Немного поколебавшись, достал из кармана длинный мешочек и положил рядом. В мешочке тоже порох.
Потом от нечего делать стал заигрывать с Дедом. Он похлопывал себя по колену, ласково звал Деда. Но тот лежал на влажной куче листьев и часто дышал, высунув длинный язык. Федя придвинулся поближе к собаке и осторожно дотронулся до спины. Дед лениво повернул к нему рыжую голову и показал большие белые клыки. Федя вздохнул и отошёл в сторону. Вспомнил, что с Дедом шутки плохи.
Я вскочил с места: показалась наша лодка. Алёнка гребла, а Гарик плыл рядом, держась рукой за борт.
Немного погодя из камышей выскочила ещё одна лодка. Федя так и подпрыгнул.
— Моя! — радостно сказал он. — Плывёт, голубушка!
На Фединой лодке сидел Сорока.
— Неужто не отдаст? — заглянул мне в лицо Федя.
— Отдаст, — сказал я.
Лодки пристали к берегу. Гарик лёг на песок. Чувствовалось, что он здорово устал. Алёнка вытащила нос лодки на берег, удочки положила на траву.
Федя подскочил к Сороке.
— Чтоб мне вовек рыбы не видать, коли ещё брошу бомбу…
— Старая песня… — сказал Сорока.
— Принёс тебе порох и шнур… Забирай, не надо мне.
Я заметил, что мешочка с порохом уже нет.
Сорока взял с камня боеприпасы.
— Всё? — спросил он, взвешивая коробку в руке.
— До последней порошинки!
Федя похлопал себя по карманам.
— А что там? — спросил Сорока.
Федя вытащил из-за пазухи мешочек с порохом.
— И как это я забыл… — сказал он, протягивая мешочек.
Сорока развязал его, высыпал на ладонь несколько порошинок и сдунул. Затем снова завязал мешочек, положил в карман.
— Забирай свою лодку, — сказал он. — Ещё раз попадёшься — пеняй на себя.
— Ну их к лешему, бомбы, — забормотал Федя.
Сорока отвернулся от него, и Федя резво побежал к своей лодке. Дед с лаем бросился за ним.
— Приструни, — обернулся ко мне Федя.
Сорока посмотрел ему вслед и сказал:
— Батька его этой весной из-за кустов выпалил в меня. Он и лосиху уложил.
— Куда милиция смотрит, — сказал я.
— Попадётся, — ответил Сорока.
Федя минут десять копошился у лодки. Ощупывал её, заглядывал под сиденья. Потом подошёл к Сороке.
— Чашка была, — сказал он. — Воду вычерпывать… Нету чашки.
— Какая ещё чашка? — спросил Президент.
— Алюминиевая с отломанным краем…
— Отстань…
Федя потоптался и снова ушёл к лодке. Немного погодя вернулся. На этот раз с веслом в руке.
— Треснуло, — сказал он, — вот тут…
— Ты ещё здесь? — сказал Сорока.
Федя наконец отчалил. Отплыв подальше от берега, он сказал:
— А порох-то я тебе всучил подмоченный…
— Плыви, плыви, — ответил Сорока.
— Ну, как твоя башка, Президент, зажила?
— Зря я отдал ему лодку, — сказал Сорока.
— Я для тебя хороший дрын припас…
— Неохота раздеваться… — сказал Президент.
— А ты, Гришка, забудь про лещей. Не про тебя они. Тебе надо Олёнку караулить.
— Скотина, — скачал Гарик, покраснев.
— Карауль не карауль Олёну, а она…
— Эй, догоню! — заорал Сорока.
— …на другого заглядывается…
— Вот фрукт! — сказала Алёнка.
— А собаке вашей бороду вырву! — не унимался Гриб.
— Сейчас до меня доберётся, — сказал я. И не ошибся.
— А ты, кочерыжка, помалкивай… Продался Президенту за двух кролей?..
Сорока не выдержал и стал стягивать рубаху. Федя, заметив это, замолчал и заработал вёслами. Скоро он скрылся за излучиной. До нас донеслась песня: «Есть на Волге утёс, диким мохом оброс…» Скоро и песня заглохла.
Федя давно скрылся из глаз, но мы молчали. Какой-то неприятный осадок остался у всех. Попадись он нам сейчас в руки, каждый бы с удовольствием набил ему морду. Даже я, мирный человек. Я ведь не люблю драться, но Грибу бы врезал за милую душу. Алёнка вскочила с травы и побежала в дом. Она плиту затопила, — наверное, что-нибудь закипало. Гарик поднялся и, стряхнув с живота песок, оделся. Достал из кармана Алёнкины часы и отдал Сороке.
— Ты нашёл — ты и отдавай, — сказал он.
Сорока держал часы в руке и не знал, что делать. Взглянув на циферблат, он поднёс их к уху. Лицо у него стало изумлённым. Он уставился на Гарика.
— Разбирал?
— Невелика премудрость, — небрежно ответит тот.
