Валентина Осеева - Динка
Но у Динки свои дела… О них разговор особый.
А вот у матери, у Лининой милушки, не только свои дела — к ней, словно ручейки, сбегаются отголоски всех дел: и Кати, и Лины, и дедушки Никича, и Мышки, и Динки, и Алины. Они собираются в ее душе все вместе, но внимания к себе требует каждый порознь. Но ведь она — мать и хозяйка дома. А кроме того, она тот безотказный человек, в сердце которого всегда есть горячая готовность помочь своим товарищам. Недаром вечерами она о тем-то шепчется с Катей и, опаздывая после службы на свой обычный пароход, спокойно объясняет детям:
«Я сегодня задержалась с работой…» — и, встречая вопросительный взгляд сестры, незаметно кивает ей головой… Марина нужна не только дома.
Глава тридцать вторая
ДРУЖБА ДАЕТ И ТРЕБУЕТ
Динка действительно производила впечатление «взявшейся за ум». Она вставала вместе с сестрами, завтракала за общим столом и охотно шла на урок к Никичу.
— Подменили тебя, что ли? — ласково спрашивал Никич.
— Нет… я все такая же, — скромно отвечала Динка.
— Наша-то ветрогонка, гляди, какая усидчивая, — подмигивала Кате Лина.
«Тут что-то не так», — подозрительно думала тетка, но мысля ее не задерживались на поведении девочки.
— Динка ведет себя хорошо, — сообщала матери Алина. Мать ходила к Никичу посмотреть, что делает там каждая из ее девочек. Удивленный взгляд ее останавливался на Динкином сундучке.
— Зачем тебе он, Диночка? — спрашивала она. Динка, разговаривая с матерью, старательно избегала открытой лжи, она всегда держалась около правды.
— Я кому-нибудь подарю его, мамочка, — отвечала она.
— Может быть, она готовит его к Лининой свадьбе? — говорила сестре Марина.
— Да о свадьбе еще и речи не было, — пожимала плечами Катя.
— Ну, она слышит все эти разговоры про Малайку. Мышка после урока «выдавала» Динке книгу.
— На, почитай. Тут только в середине грустное немножко, но теперь ты уж не будешь так сердиться, — говорила она и, усаживаясь где-нибудь неподалеку, ежеминутно спрашивала: — Интересно?
— Угу! — отвечала Динка и быстро-быстро листала страницы.
— Зачем ты? Что ты делаешь? Здесь же каждое слово нужно!.. — кричала Мышка, вскакивая и хватаясь за книгу.
— Ничего не нужно. Это просто описание природы, тут целых две страницы идет дождь, — говорила Динка.
— Ну, так пусть идет! Пусть идет! Какое тебе дело, это сам писатель знает!
— А мне неинтересно про дождь. Я уже и так знаю, что раз он идет, то все герои мокрые.
— Но дождь бывает разный — вот он и описывает, какой был дождь!
— Отстань от меня! Я же не все пропускаю, а только вот эту размазню! — тыкая в страницы пальцем, сердится Динка.
— Грязь пропускаешь, да? А у мальчика рваные, ботинки и все пальцы вылезают — тоже пропускаешь?
— Нет. Про мальчика я все читаю. Я только вот эти густые черные строчки не очень-то смотрю.
— Эх, ты! А я тебе так завидовала, что ты еще не читала этой книги! — с горечью упрекает Мышка.
— Ну, на тебе! На! Читай про свой дождик, а я посмотрю, сколько времени.
Время близится к полудню, и Динке уже не сидится на месте: она виснет на заборе, заглядывает в самый дальний угол сада… Как только в этом углу на столбе появится маленький елочный флажок, Динка исчезнет. Флажок означает, что Ленька уже пошел на утес и ждет ее на обрыве…
По утрам Ленька очень занят. Он торчит на пристани и старается что-нибудь заработать, предлагая свои услуги торговкам и дачникам, или уезжает в город вместе с Митричем продавать рыбу. Вечером Ленька ходит на рыбалку с белобрысым пареньком Федькой, но у Федьки нет лишней удочки, и Ленька ловит рыбу корзиной. Эту рыбу никто у него не покупает, потому что она очень мелкая, и, походив по базару, Ленька бросает ее в котелок и потом варит себе похлебку.
— Скоро вернется хозяин, — мрачно говорит он Динке, — а я еще и сухарей не запас…
— Мне так хочется сухариков, Лина… Насуши мне сухариков! — просит дома Динка.
— Сладких, что ли? — спрашивает Лина.
— Нет, просто из хлеба. У меня зубы чешутся.
— Ишь ты! — удивляется Лина и приносит Динке два-три сухаря.
— Да ты побольше насуши, это мне на один прикус! — разочарованно говорит Динка.
— Хватит! Нечего портить аппетит, а то будешь как Мышка. Того не ем, этого не хочу!
Динка относит сухари на утес, но их так мало, что вместе с Ленькиными не набирается и маленького мешочка.
— Не надо. Не бери ничего из дому, не нужен мне чужой хлеб! — сердится мальчик.
Он уже знает, что у Динки есть дом, есть мать и сестры.
Динка сказала ему об этом на следующий день после того, как они в первый раз ходили на утес.
— Лень! — сказала она, сидя на обрыве и тяжело вздыхая. — Ты не рассердишься на меня, если я тебе что-то скажу?
— А что ты скажешь? — усаживаясь рядом с ней, заинтересовался Ленька.
— Я скажу… что я врушка! — неожиданно выпалила Динка и, сильно испугавшись своего признания, начала быстро оправдываться: — Я не хотела тебе врать, ты сам подумал, что я сирота. Но я только для шарманщика тогда пела, ему никто не давал денег. И я не созналась бы тебе, Лень, но я хочу, чтобы ты пошел к моей маме. Она возьмет тебя насовсем. У меня такая добрая мама!
Но Ленька вскочил, и глаза его потемнели от злобы:
— Хватит мне благодетелей! И ты тоже не лазай сюда, коли так! «Насовсем возьмет».. Какая барыня нашлась! Проваливай отсюда подобру-поздорову! Я всю жизнь ел чужой кусок и теперь, может, на смерть иду, чтобы от своего благодетеля избавиться! Уходи отсюда! Я тебя, как сироту, жалел, утес тебе показал, а ты что сделала?
Динка заплакала:
— Я ничего не сделала, я для тебя хотела лучше…
— Ишь язва! Лучше она хотела! Выведала у меня все — куда я теперь денусь? Небось все уже матери растрепала обо мне? Говори, кому сказала про утес? Ну, говори! А то как двину сейчас, так и останешься на месте!
Слезы у Динки высохли, глаза злыми, колючими иголками впились в лицо товарища:
— Я никому не сказала и не скажу! И не приду сюда больше, и знаться с тобой не хочу! Я тебя тоже, как сироту, жалела… — Динка вспомнила красные рубцы на Ленькиной спине, и губы ее задрожали: — Я из-за тебя плакала, а ты меня какой-то язвой ругаешь и бить хочешь!.. Ладно! Я сама тебя побью, если захочу…
— Ты — меня? — прищурился Ленька. — Ну, бей! Ну, захоти! Кричи свое «Сарынь на кичку!» и бей! — издевался он, выпячивая грудь и загораживая Динке дорогу.
— Если захочу, так и побью. Но я не захочу, потому что и так… у тебя… вся спина… — Динка безнадежно махнула рукой и снова заплакала.
— А что тебе моя спина? Это ведь другие били… а теперь ты руку приложи, — горько усмехнулся Ленька.
— Я пойду… — сказала Динка.
Но мальчик снова загородил ей дорогу:
— Переплачь, тогда и пойдешь. На-ко вот… гребень тебе купил, неожиданно добавил он и, вытащив из кармана завернутый в бумажку железный гребешок, протянул девочке.
Но Динка оттолкнула его руку:
— Не надо мне ничего!
— Да бери уж!
— Не надо!
— Эх, ты! — с укором сказал Ленька, держа в руке гребешок. — Я последние пять копеек заплатил… какую корзинищу одной торговке нес. Думал, обрадуешься ты, расчешешь свою гриву…
Динка бросила косой взгляд на гребешок.
— Не надо мне от тебя ничего, — повторила она.
— Ну, не надо так не надо, — сказал Ленька и сел на траву, обхватив руками колени. — Тогда и книжку свою бери, мне тоже не надо, — добавил он, поднимая обернутую в бумагу книжку. — Дала, теперь бери назад.
— Это не я дала, это Мышка, — не оборачиваясь, ответила Динка и медленно пошла по обрыву. Но Ленька догнал ее.
— Бери гребень, тогда возьму книгу, — примирительно сказал он. — Тебе ведь купил, зленная какая!
— Я не зленная, а если ты меня прогонял и язвой ругался, то мне и гребня но надо.
— Прогонял… А зачем врала про себя? Я к тебе с хорошим, а ты ко мне с плохим. Я думал, ты хоть и маленькая девчонка, а дружбу понимаешь.
— Я ничего тебе плохого не сделала, я и не врала вовсе, а просто не сказала сразу, потому что ты только сирот жалеешь. А раз я не сирота, то и водиться со мной нечего! — сердито сказала Динка.
— Значит, и на утес не пойдешь?
— Домой пойду.
— Ну ладно, — грустно сказал Ленька. — Меня Митрич на субботу в город посылает. Рыбу он даст продать. Я думал, вместе с тобой поедем. Там на базаре карусели есть. Кто на лошади едет, а кто в санках. Один за другим крутятся вокруг столба. Видала ты их?
Динка покачала головой.
— Ну вот! — обрадовался Ленька. — Я бы покатал тебя. Мне Митрич десять копеек обещал за рыбу. А на каруселях, верно, недорого. Да ты бы хоть и одна покаталась, я не маленький…
У Динки захватило дух.
