Михаил Коршунов - Школьная вселенная
— Я разделяю ваш справедливый гнев, — кивнул Володя. — Но, как во всяком учреждении, у нас имеется план. И мы просто физически не имеем возможности…
— Дети должны остаться на улице? — перебил его Казимир Иванович.
— Это вы напрасно. Передача принесла свою неоценимую пользу. — Володя достал из угла большой бумажный мешок с надписью: «Институт Холода». — Отклики, смотрите!
Выбрал наугад письмо:
— Из Воронежа. «Прослушали передачу об институте Холода. Приняли решение организовать общество юных друзей института при Холодильнике № 6». Или вот из Новосибирска. «Поздравляем самых младших коллег с приходом в науку. Учащиеся физико-математической школы». Поздравления от юных пожарников из Семипалатинска. От юных друзей милиции из Одессы. Вот из ГДР письмо. От юных друзей пограничников!
Глаза Казимира Ивановича вдруг заблестели алчным огоньком.
— Дайте!
— Письмо из ГДР?
— Нет. Весь мешок.
— Берите. — И Володя передал мешок Казимиру Ивановичу — С такими откликами можете действовать через общественность. И добьётесь своего.
— Добьюсь! — решительно сказал Казимир Иванович.
Володя проводил старика до дверей.
— Кстати, у меня в коридоре пионер сидит. Тоже пришёл насчёт института Холода. Он вам поможет нести мешок. Эй, мальчик! Помоги дедушке!
— Казимир Иванович! — удивлённо привстал Гунн. На этот раз он был ещё без мороженого. — Мы пришли в радиокомитет. Я уполномоченный от всех.
— А я уже здесь, — хитро засмеялся старик.
— Ух, ребята обрадуются! — радостно воскликнул Гунн. — Вас не заперли на ключ, не сумели?
— Нет.
— Красота!
— А в газете вы были? — спросил Казимир Иванович.
— Были.
— Что сказали?
— Сказали, что тема уже… как это…
— Отзвучала небось.
— Да. Отзвучала, и что…
— И что у них план забит на месяц вперёд. Пойдут заметки — «Всё про Васю», «Кладовые Сахалина», «Экспонаты возвратились в музей».
— А вы откуда знаете? Вы и там уже были? — удивился Гунн.
Казимир Иванович в ответ опять хитро засмеялся.
…В будке телефона-автомата Казимир Иванович набрал номер.
— Держись, академик! — хитро подмигнул он Гунну.
Только что был больной — и уже здоровый. Плащ вместо пояса перевязан шерстяным платком, и всё. Не ушёл, не уехал, не пропал без вести!.. Тут как тут. Конструкция его такая. Ребята в нём не ошиблись.
А ребята никогда не ошибаются.
— Марта Петровна? — бодро сказал Казимир Иванович в телефон. — Достопочтенная Марта Петровна, будьте так любезны, соедините меня с вашим Мельниковым. То есть как нельзя? Почему? Эксперимент? Дайте тогда его домашний телефон. Что?..
Казимир Иванович слушал растерянно.
— Нет, он нужен лично. Через месяц? И здесь через месяц. Везде через месяц. Нет, это поздно. Здоровье? Ничего. Уже здоров. Извините.
Казимир Иванович повесил трубку.
— Плохи дела. Академик не выходит из корпуса. И ест там и спит. Никого не принимает. Важный эксперимент.
Казимир Иванович и Гунн медленно пошли вдоль бульвара. Старик ни за что не хотел отдавать мешок и нёс его лично. Тогда Гунн купил себе мороженое, криоген за одиннадцать копеек. Съел кусочек, потом ещё — юный друг холода, всё правильно.
— Как же теперь быть? — спросил Гунн.
Казимир Иванович помолчал, потом сказал:
— Мудрость гласит: «Если гора не идёт к человеку…», то мы сами пойдём к горе…
— К какой горе?
— К той, которая повыше. К горе Науки. И спросим… Да, а как у него спросишь? К телефону не подходит, дома не живёт. Где он теперь?
— Всё равно полезем, — бодро сказал Гунн.
— Определённо, полезем. В институт Холода. А где остальные ребята?
— Будут тайно ждать около метро за корпусом.
Гунн и Казимир Иванович поравнялись с двумя пенсионерами, сидевшими на скамейке.
— Слыхал? — тревожно шепнул один пенсионер другому.
— Слыхал. Подозрительный старикашка. Одет как-то странно.
— И с мешком.
— Да.
— Баптист.
— Такие ребят и затягивают. Видел на прошлой неделе по телевизору?
— А как же. Купил мальчишке мороженое, а потом мальчишка и в школу перестал ходить.
— А этот… который хотел окна в институте сфотографировать… и забор…
— Ты про что, Макар Терентьевич?
— А ты про что, Василий Семёнович?
— Я про «Чёрные души».
— А я про «Ставку резидента» в трёх сериях.
— Яблоко от яблони недалеко падает.
Когда Макар Терентьевич и Василий Семёнович подняли головы и глянули вдоль бульвара, старика с мешком и мальчика с мороженым не было.
— Странно всё-таки.
— Н-да.
— О Криогенном корпусе говорили.
— Старик мальчика навёл на этот разговор.
— А мальчик наведёт его на корпус.
— По недомыслию, вполне возможно.
Пенсионеры, не сговариваясь, поднялись со скамейки и решительными шагами направились в сторону института Холода. Макар Терентьевич впереди, Василий Семёнович поотстал, он оглядывался, искал что-нибудь ещё подозрительное в двух или в трёх сериях.
Теперь мода — читатель сам должен додумывать книгу, а зритель додумывать фильм или пьесу. И читатели и зрители сидят на бульварах и додумывают.
…Пенсионеры разговаривали с Лазуркиным у входа в корпус. Тяжело дышали от возбуждения и оттого, что им удалось додумать. Василий Семёнович вытирал лицо и шею платком, а Макар Терентьевич обмахивался краем расстёгнутого пиджака.
— Испугали вы меня… — протянул Лазуркин. — Баптист, значит? Шпион, значит? В корпус, сказал, залезу?
Лазуркин неожиданно закатился громким смехом.
— Телезрители! — Он вытирал слёзы, хлопал себя по коленям. — Да известен мне этот старик. Очень даже хорошо. По играм специалист. От районо. Последнюю игру тут устроил, маршировал с ребятами. Плакат носил, чтобы я им двери открыл.
— Как знаешь, Лазуркин, — сказали пенсионеры. — Мы предупредили. Двери ты ему не открыл, он обманом залезет и украдёт академика. Не зря с мешком ходит.
И пенсионеры повернулись и пошли.
Обиделись.
— Мой взвод на доске Почета висит! — крикнул им вслед Лазуркин.
Он опять начал смеяться и хлопать себя по коленям. Бравый солдат. А тем временем за его спиной в корпус проскочили Казимир Иванович и ребята (сверхпроводимость!..): Гунн, девочка с косичками, концы которых были защёлкнуты пряжками, двое в летних шапках и, конечно, тот… с развязанными шнурками в ботинках. Он по-прежнему не сомневался, что физика ждёт его.
Казимир Иванович незаметно снял с доски связку запасных ключей.
Вот почему до сих пор его не могут запереть дома.
Связку ключей отдал Гунну. Гунн крепко зажал в руке: зазвенят — выдадут всех. И главное, чтобы не уронить.
А Лазуркин смеялся и хлопал себя по коленям: додумывать ничего не хотел.
Гунн шёл первым. В коридоре горели неяркие лампочки и было полутемно. За ним — остальные ребята. И, конечно, гуси на платье у девочки, они тоже шли, пробирались, вытянули шеи.
Последним пробирался Казимир Иванович с мешком.
— Назад, — вдруг прошептал Гунн. Но было уже поздно.
Гигантскими прыжками мчался человек, держа над головой большие шары — «Гелий». Шары помогали человеку так высоко подпрыгивать, и поэтому он единым духом перемахнул через ребят и Казимира Ивановича. Девочка с пряжками в косах тихонько взвизгнула от страха и присела. Мальчик, которого особенно ждала физика, быстро наклонился и опять безуспешно занялся шнурками. Летние шапки, даже от страха, закрыли глаза и ударились головами о стену. Возможно, это отомстила им тележка. Пришлось снять шапки и потереть головы руками. Зелёную и жёлтую.
Не успели ребята опомниться, как откуда-то из глубины донеслось низкое, тревожное гудение. В окнах задрожали стёкла, над дверями лабораторий замигали лампочки. Под потолком коридора прокатилась по подвесному рельсу металлическая люлька, наполненная дымящимися колбами с азотом. И вновь наступила тишина.
— Может, лучше завтра придём? — неуверенно сказала девочка. Она опять присела, только не взвизгнула.
— Нас заклеймят позором, — сказал Гунн. Он имел в виду остальные массы, которые ждали у станции метро.
— Да. Конечно, — поддержал его Казимир Иванович. — Всех заклеймят, и меня с вами.
— И меня, — сказал мальчик со шнурками.
— И тебя, — кивнул Казимир Иванович. — Раз всех.
— Да. Я как все. — Мальчик боялся, что о нём здесь случайно забудут.
Когда ребята прежде были в корпусе, он не выглядел таким устрашающим, может быть, потому, что это было днём и в корпусе не работали все лаборатории. А может быть, потому, что они были тогда более легкомысленными и безответственными, не вступили ещё в борьбу с самим Главным Криогеном. И колесо истории не поднялось ещё так высоко, как теперь, — на гору Науки!.. А ведь когда падаешь с горы, долго не знаешь, где верх, где низ.
