Лидия Чарская - Том 22. На всю жизнь
Скудного офицерского жалованья Бориса не хватает. К тому же ему там, в Сибири, самому нужно много. Необходимо подумать, как бы самой заработать, не нуждаться в средствах мужа.
Но это очень нелегко.
В учительницы я не гожусь; к медицине — не чувствую призвания; поступить куда-нибудь на службу и отсиживать определенное число часов за работой — тоже не в моем характере, на это я, при моей живой, нервной натуре, не способна совсем.
Я перебираю все доступные женщинам профессии и не могу остановиться ни на одной.
Долгими часами я ломаю голову над тем, как устроить мое будущее, и беседую на ту же тему с Варей, которая теперь уже самым серьезным образом собирается уйти в монастырь.
И вот наконец новая мысль пришла мне в голову, когда я меньше всего ожидала того, что решило мою судьбу.
На берегу синего озера царскосельского парка, где плавали белые лебеди, гордо выгибая царственную шею, мы были все трое: я, мое сокровище в своей маленькой коляске и Саша.
Я опустила только что прочитанный том Некрасова на колени и тихо, с глубоким чувством продекламировала мои любимые некрасовские стихи, его незабвенную поэму о русских женщинах, княгинях Трубецкой и Волконской, — поэму, которую знаю наизусть с дней института. Я живо представила себя на месте одной из несчастных героинь поэмы. И словно крылья гигантской птицы подхватили меня и как тогда, в вечер спектакля, понесли куда-то далеко, далеко. И в душе моей загорелась смутная мечта сделать мою жизнь прекрасной, полной смысла и красоты, во имя маленького принца и ради его благополучия и счастья. Я давно чувствовала какое-то, для меня самой странное, мне самой непонятное, влечение к сцене, к театру.
У меня сложилось убеждение, что нет светлее и благороднее дела артиста, который воплощает и изображает людское горе, людские радости, людские слабости и порывы, который наглядно рисует нам жизнь, объясняет ее и открывает ее самые сокровенные уголки, заставляя зрителей то волноваться, то печалиться, то радоваться, соответственно изображаемым явлениям жизни на сцене театра.
Какое искусство, думала я, может сравниться с театром и сценой!
Я вспоминала, как восторженно приводил нам Чудицкий в институте, на уроках словесности, слова великого Белинского о театре и его значении, вспоминала, что уже тогда у меня смутно являлось какое-то странное влечение этому роду искусства.
Но только теперь, впервые, сознательно, под влиянием дивных некрасовских стихов, под навеянным ими порывом, созрело решение посвятить себя театру, сцене.
— Поступлю в театральную школу, на драматические курсы, постараюсь всеми силами как можно лучше изучить искусство, подготовлюсь, чтобы стать достойной звания артистки — актрисы! А затем буду служить. Служить на сцене в какой-либо драматической труппе, буду сама зарабатывать, буду сама добывать средства к жизни моей игрой…
И эту, внезапно родившуюся, мечту я решила осуществить во что бы то ни стало. А решив, немедленно же приступила к ее осуществлению.
Я съездила в Петербург, узнала подробно, могу ли я быть принята на драматические курсы, дает ли мой институтский аттестат право на поступление туда, требуется ли экзамен, а главное, сколько лет придется учиться и могу ли я впоследствии рассчитывать на более или менее прочный заработок. И, еще раз тщательно обдумав все, сообщила о своем намерении своим. Как я и предвидела, мое решение буквально ошеломило всех. Мне сначала не поверили, думали, что я шучу.
— Неужели ты оставишь твоего ребенка, чтобы стать актрисою! — воскликнула мама-Нэлли.
— О нет! Нет! — протестовала я, — его я не оставлю никогда. Ради него-то я и хочу служить, работать, добывать себе положение. С ним я поеду учиться. С ним и для него — везде и всюду, не разлучаясь с моим крошкой ни на один день![4]
* * *— Итак, моя Лида, ты это решила бесповоротно?
— Да, «Солнышко», да. И не сгоряча решила, а долго-долго и серьезно обдумывала мой шаг. Я должна это сделать, ради себя и ради моего ребенка.
— Подумай, дитя, что ждет тебя впереди! Сколько волнений и бурь!
— Тем достойнее будет победа, мой дорогой папа, если только мне удастся достигнуть чего-нибудь.
— Но та жизнь, которую ты выбираешь и на которую идешь, дитя, она трудна и непосильна такому юному существу, как ты.
— О, этого я не боюсь, «Солнышко»! Я хочу, я желаю работать — и трудности меня не пугают. Удастся ли мне выдвинуться в первые ряды, я не знаю. Но если даже я останусь только скромной, незаметной труженицей на избранном мною поприще, я буду вполне довольна этим. Не жажда блеска, славы толкает меня, а искренняя горячая любовь к избранному делу и еще любовь к моему ребенку, которому я хочу сказать: "Твоя мама работает для тебя, для твоего благополучия". А быть может, — кто знает? — мне удастся достичь и того, что он, мой мальчик, будет иметь право гордиться своей мамой.
— Дитя! Дитя! Ты живешь в каком-то мире сказок. Витаешь в облаках. Но жизнь не сказка. Тебе трудно будет в эти три года, в ожидании мужа, привыкать к новой обстановке, к усидчивой работе и к чужим людям. Останься лучше с нами. Мы так любим тебя, и твоего маленького принца тоже. Скажи, чего недостает тебе? Здесь тебя балуют, лелеют. Ты не нуждаешься ни в чем. Останься, милая, останься!
Голос моего отца дрожит от волнения.
— Ах, не то, «Солнышко», не то! Ты не понимаешь меня: я действительно живу в мире сказок, и моя фантазия необъятна, как мир. Ты лелеешь, балуешь меня и моего ребенка, ты даешь мне деньги, кормишь нас, содержишь, мы живем у тебя. Но меня не удовлетворяет такая жизнь, полная бездействия и беспомощности перед ребенком. Мне хочется завоевать положение собственными усилиями, своим трудом, способностями и, когда Борис вернется быть настолько подготовленной и сильной, чтобы работать для благополучия моего сынишки наравне с ним и иметь возможность ткать пряжу счастья для моего принца. Ты понял меня, папа?
Да, он понял, потому что печально затуманились его глаза и грустная улыбка тронула губы.
— Но от меня ты не откажешься принимать помощь хотя бы первое время, пока удастся тебе достичь того, о чем ты мечтаешь? Не правда ли? — тихо осведомляется отец и сжимает мою руку.
— О, благодарю тебя, дорогой! Пока я не оперилась и мною ничего еще не достигнуто, мне нужна твоя поддержка. Но только на это время, а потом я сама, сама должна работать на себя и на моего сына.
Отец широко раскрывает объятия. Я бросаюсь в них и замираю у него на груди.
— Итак, мне остается лишь пожелать, чтобы твои горячие мечты сбылись, чтобы ты достигла того счастья, о котором так мечтаешь, достигла намеченной цели, — заключает он.
Во имя благополучия маленького принца я добьюсь своей цели!
* * *Весь дом в смятении, когда я уезжаю. У «Солнышка» бледное, встревоженное лицо. У мамы-Нэлли покрасневшие от слез глаза.
А письмо Бориса, полученное накануне, полно мольбы не принимать опасного решения.
Но ничто уже не в силах меня удержать. «Опасное» решение в том, что я не хочу жить, как другие, не хочу, чтобы только один "рыцарь Трумвиль" зарабатывал деньги для маленького принца, хочу, чтобы и моя лепта была вложена в его воспитание.
И еще хочу, чтобы маленький принц гордился своей мамой! Пусть для этого надо учиться целые годы, — чего-нибудь да добьюсь!
И я стараюсь не глядеть в печальные лица близких, стараюсь быть бодрой и сильной.
— Останься! Останься с нами!
— Нельзя, милые, нельзя! Не бойтесь за меня, не бойтесь! Моя путеводная звездочка будет светить мне в трудную минуту. Мой белокурый маленький принц будет со мной!
И, распростившись с моей семьей, пообещав навещать их часто-часто в свободные от занятий дни, я с маленьким принцем и его кормилицей Сашей уезжаю туда, куда зовет меня моя смелая мечта.
* * *Я в Петербурге. Небольшая, очень скромно убранная комната. Два окна приходятся в уровень с землею. Они точно две маленькие двери, выходящие в сад. Недалеко от окон — каменная ограда. Дальше — белая церковь с золотыми куполами, которые можно видеть, только до половины высунувшись из окна. Усыпанная песком дорожка бежит желтою змейкой вдоль маленького палисадника прямо к белой церкви.
Колокола звонят. Завтра праздник.
Тихий вечер. Сумерки бесшумно скользят над землей. Белая церковь, белая ограда, кусты сирени и этот, еще по-летнему убранный палисадник — уютный уголок природы, здесь, среди душных каменных пыльных громад. Мои глаза скользят по комнате. Еще не распакованы корзины и сундуки. Кое-как, наспех, расставлена мебель. Мы только сегодня приехали в этот мирный уголок, состоящий из двух комнат с окнами в палисадник, примыкающий к скверу, с крохотной кухней и единственным ходом во двор.
