Роман Шмараков - Овидий в изгнании

– Вы его не спутаете, – со значением сказал незнакомец.

– Ну, если вы утверждаете, – отозвался Генподрядчик, – не стану спорить. Так, тут практически все… «причеши мне голову», это, кажется, из женского варианта…

– Вот ручка, зачеркните, пожалуйста, – сказал незнакомец.

– Мне в целом ясны задачи, – сказал Генподрядчик, вставая. – Где искомое помещение с сосиской?

– Я отведу, – сказал незнакомец.

Глава шестая,

– Подведем промежуточные итоги дня, – сказал сам себе Генподрядчик. – Я неизвестно где, без всякой надежды выбраться, сижу в обществе свечей и сосисок в святочной бане с эвкалиптовыми вениками, робость мне волнует грудь, успею ли я вдоволь наслушаться притчей Платона Александровича или меня раньше накроет убедительный голос птицы фазан. Конечно, некоторые начинали и с меньшего. Но я боюсь окончательно утратить кредит у своей рациональности, прежде чем выберусь из этих мест хотя бы наполовину.

Он помолчал и добавил:

– На верхнюю.

В помещении, которое служило баней не за страх, а за совесть, было сыро и вонюче, по местам тускло светились подозрительные шайки, неприятная глазу ветошь лежала на плесневой лавке, а тяжелый бюрократический стол, у которого одна гнутая нога была львиной, а другая в калоше, казался здесь воспоминанием о каком-то затаенном извращении, которое представить во всей полноте было невозможно. На столе стояло зеркало, против него другое.

– В кругах, которые могут себе позволить, – сказал незнакомец, когда Генподрядчик поинтересовался о пахучем ворохе эвкалиптовых веников, – это сейчас модно. Хотя купить трудно. Возможно, это поднимает спрос. Обычно берут в Московском зоопарке, у сторожей, которые при коалах.

– Изо рта рвут у медведей, – заметил Генподрядчик. – Кто ел из моей миски и оставил ее пустой.

Незнакомец пожал плечами.

– Из-за стола надо вставать с чувством легкого голода, – сказал он. – Сейчас такие диетические веяния. Не знаю, чем эвкалиптовый веник лучше национального…

– Тени на спину не бросает, – предположил Генподрядчик.

– Зато он очень жесткий, и если им прямо так пользоваться, то дает множественные микропорезы. Жжет кожу потом, – пояснил незнакомец. – Поэтому как делают: перед употреблением ошпаривают их кипятком, раскладывают на лавке и обухом топора, как, знаете, отбивную, немножко проходят, туда и обратно.

– Ну, тогда-то уж хорошо?

– Тогда хорошо.

Был уже двенадцатый час ночи, и незнакомец собрался уходить. На память о знакомстве он подарил Генподрядчику мельхиоровый подстаканник с рельефом, представляющим битву богов с зоотехниками Прилепского конезавода. Генподрядчик, ничего не подаривший, извинялся тем, что их встреча произошла импровизированно, и они простились, уклоняясь, однако же, от объятий.

Теперь Генподрядчик сжимал сосиску в руке, чувствуя себя одиноко, а свечи трепетно горели, сгущая тени по углам. Где-то прошипели часы и ударили двенадцать. Генподрядчик встрепенулся и наклонился к зеркалу, возмутившаяся глубь которого выносила в его сторону человека с общительным лицом и руками, уютно сложенными на животе. «Платон Александрович? – спросил Генподрядчик и отчего-то заторопился: – Очень приятно; у меня тут вот сосиска для вас… примите, пожалуйста, за беспокойство…»

– Спасибо, спасибо, – изящно кланялся Платон Александрович, пухлыми пальцами придерживая вплывшую в зеркало сосиску. – Отведаю непременно. И тест обязательно просмотрю. Очень интересно.

– Платон Александрович, у меня дело к вам…

– Уж я наслышан, – живо сообщил Платон Александрович. – Слухами под землей полнится.

– Так я могу с вами посоветоваться?

– Советуйтесь, – немедленно согласился Дисвицкий.

– Что мне делать?

– Это смотря по тому, чего вы хотите добиться, – ответил Дисвицкий. – Если вам, например, бессмертия, то я бы первым делом советовал обтирания холодной водой и комплекс упражнений для брюшного пресса, у меня тут где-то оставалось пособие, от предыдущей сосиски… минутку, куда же это я задевал, вот голова садовая…

– Не до бессмертия мне. Выйти бы отсюда.

– Если вы попробуете вон ту дверь, что у вас за спиной…

– Не из этой бани, а отсюда вообще.

– Если отсюда вообще, то из него выйти нельзя, – сказал Дисвицкий. – Отсюда будет везде, и можно только по нему двигаться. С края на край. Выйти можно из частного отсюда в другое сюда. Вас какое отсюда сейчас интересует?

– Не знаю, – честно сказал Генподрядчик.

– Тогда в какое сюда вы хотели бы попасть?

– В то, из которого я пришел.

– То есть вы хотите попасть в оттуда.

– Можно и так сказать, – согласился Генподрядчик.

– Значит, вы из отсюда хотите попасть в оттуда.

– Да, – безнадежно сознался Генподрядчик.

– Дело нелегкое, – бодро сообщил Дисвицкий. – Мало кто добирался. Карты, главное, нету приличной, только абрисы. А по абрисам – это такая морока, что…

– Я в молодости участвовал в спортивном ориентировании, – довел Генподрядчик. – Я сумею.

– Вот как, – заинтересованно сказал Дисвицкий. – А было ли, позволю себе спросить, ваше ориентирование достаточно спортивным? Не допускали ли вы, ориентируясь, чего-либо такого, о чем вспоминаете со жгучим и запоздалым раскаянием?

– Ничего не было, – упорствовал Генподрядчик.

– Нельзя быть уверенным, – мягко заметил Дисвицкий.

– Ну уж нет, – решительно сказал Генподрядчик. – Если я вижу, что что-то происходит, то происходит именно это, а не что-нибудь другое.

– А вы, простите, не могли бы сейчас вспомнить, когда что-то происходило, и это было именно то, что происходило, а не что-то другое? Это я не к тому, что мне хочется вас запутать, а просто со мной все время так, что когда что-то происходит, то совсем не оно, а что-то такое, что должно сейчас происходить совсем в другом месте. Или здесь, но в двадцатых числах. Поэтому мне интересно, как это у вас бывает.

– Скажем, песня про Амур, – почему-то вспомнил Генподрядчик.

– Это где часовые стоят? Задушевная песня. И что же именно произошло?

– Жена изменила пограничнику. Попугай ее выдал, и пограничник ее наказал, а потом утопился.

– Я бы не делал таких, прямо скажем, безапелляционных выводов. Смотрите. Жена встречает мужа с дежурства в невеселом расположении – почему? Неизвестно. Попугай сообщает, что его дом посетила измена. Пограничник думает, как вы, и убивает жену совершенно напрасно.

– «Ты прав», сказала она, – напомнил Генподрядчик.

– Она имела в виду: «На основании сделанных тобой заключений этот поступок вполне закономерен, едва ли следовало ждать иного. К сожалению, сами твои заключения ложны». В таком примерно духе она выразилась, когда сказала: «Ты прав, только жаль». Затем она успевает сообщить, что беременна от него. Это не только объясняет ее угнетенное состояние, но и совершенно ее оправдывает перед лицом мужа. Я бывал на Амуре, там строгие нравы, и сексуальные связи в период беременности абсолютно исключены. Пограничник вырывает попугаю язык, то есть орган, которым тот согрешил, и называет этот язык предательским.

– Автор называет, – уточнил Генподрядчик.

– Что автор, что пограничник – это, я вам доложу, одно и то же. Не менее половины знакомых мне пограничников были образом автора.

– А остальная половина?

– Остальная просто ходила на дежурство по графику. Им нравилось ловить нарушителей. До смешного доходило: иной раз сами заставят что-нибудь нарушить, через не хочу, дают полчаса форы – и за ним. И весь день кувыркаются, пока ужинать не позовут. Строго говоря, попугай не соврал, потому что измена проникла-таки в дом, только изменил ему сам попугай, оклеветав его жену. При этом, заметьте, попугай сообщил пограничнику о своем намерении изменить, еще не осуществленном, и само это сообщение вследствие своей недосказанности и было актом измены. Порочный круг. Попугай справедливо наказан, а пограничник карает себя за опрометчивое доверие к молве, топясь в большой реке, ибо, как говорит пословица, «мирская молва – морская волна». Эта грустная песня посвящена тому, что ошибаются не чувства, а разум, делающий из них ложные заключения. Пограничнику, когда он был молодым и катал свою невесту по Амуру в золотистой лодочке, доводилось видеть, что весло в воде выглядит сломанным, но он знал, что весло на самом деле целое и платить лодочнику за порчу инструмента не придется. Жаль, что он вовремя не вспомнил об этом оптическом инциденте.

– Что-то меня в этом объяснении смущает, – сообщил Генподрядчик. – Зачем это было попугаю?

– Мало ли, – развел Дисвицкий руками. – Что там их связывало в прошлом, я не знаю. Попугаи вообще крайне злопамятны и в этом отношении могут равняться со слонами, их обида таится годы, вынашивается в бессонных ночах, а потом разражается ударом в спину. Пограничник, спеша в последний путь к реке, тоже наверняка задавался риторическим вопросом, как мог его попугай допустить такую неблагодарность. Скорее всего, он уже не помнил, что когда-то недоложил ему зерна или оборвал его общительную речь, мешавшую смотреть телемост с Америкой. Эти птицы, они, знаете ли… да, птицы…