Наталия Лойко - Ася находит семью
Своим вопросом Ася прежде всего хотела подчеркнуть, что ей совершенно не жалко стола, который захватили обе взрослые школьницы. Заглянув в тетрадь, испещренную цифрами, Ася поняла, что сможет блеснуть вовсю.
По распоряжению Наркомпроса всех старших детдомовцев еще зимой обучили новой метрической системе мер и весов. Кутаясь во что придется, дуя на озябшие пальцы, дети наперегонки переводили золотники в граммы, футы и дюймы в сантиметры, придумывали хитрые задачки. Неудивительно, что Ася без ошибки выполнила задание, затруднившее Дарью Степановну и Варю. В детском доме Ася была, можно сказать, чемпионом подсчетов по новой метрической системе.
Система эта, как объясняла детдомовцам Ксения, интересна не только тем, что она международная, интернациональная, но и тем, что ее окончательное введение — так прямо и оговорено в декрете — намечено к первому января 1924 года. Через пять лет! Пусть все, кто предсказывает большевикам близкую гибель, призадумаются над этим. Повторив слова Ксении, Ася удостоилась наконец улыбки Степановны. И, окрыленная этой невеликой милостью, приступила к важному для себя разговору, приступила издалека:
— У нас некоторые воспитанницы… старшие девочки… здорово научились шить. Ну, не очень здорово, но выучились…
План Аси был прост. Разве у нее в руках нет ремесла? Ведь в детских домах обязательное трудовое воспитание, хочешь не хочешь, выучат. Хотя Татьяна Филипповна и помогла по ходу дела, но все же Ася почти сама сшила себе сарафан — ну не совсем сама, но считается, что сама. Этот вот клетчатый славный сарафанчик.
Выучили Асю строчить на машинке? Выучили! Нитка почти не рвется. Вполне можно поступить к Варе в моторный цех, вместе с нею ходить на работу, вариться в фабричном котле.
Варе такой план должен прийтись по душе. Ей не надо будет делиться с Асей своим пайком. Ася и так будет сыта, не умрет с голоду, как бедная Леля Глущенко, полукруглая сирота…
Фабричные кормятся неплохо. Всякий раз, как Варя приносила в детский дом кусочек селедки или горстку сушеной моркови, которую Ася делила на пять частей, Варя божилась, что сама совершенно сыта, что у военно-обмундировочной фабрики богатая столовка.
— Вот послушайте… — загадочно улыбается Ася. — Наши девочки хотят к вам на фабрику. Работать… Зарабатывать… А?
И Варя и Степановна сбрасывают Асю с небес на землю: немало опытных швей сидят без работы оттого, что с мануфактурой беда, полное бедствие. Узнает Ася и другое: фабричным совсем несладко, им очень и очень туго. Варька самым бессовестным образом выдумывала про свою сытость. Иной раз с голоду чуть не валится.
Степановна без стеснения высмеяла девчонок, не понимающих своего счастья. Государство взялось их кормить четыре раза в день, трудящиеся из хлебородных губерний шлют им сухари, из далеких южных республик прибывает сухой компот.
— Знаешь, чем мы с Варькой живы? — сказала Степановна. — Получаем в обед по тарелке туманных щей, и на том спасибо.
«Туманные щи» значило — внизу капустный листок, повыше вода, а сверху туман носится. «Туманные щи» — одно из словечек торфостроевцев, принесенных Варей на фабрику.
— Скажи своим дурам подружкам, — не унималась Степановна, — власть наша знала, что делала, когда собирала их под одну крышу. Каждому ребенку не дашь по сажени дров…
— По кубическому метру, — поправила Варя.
— Не дашь по целому метру. А на тридцать ребят не надо тридцати. Поняла?
Пришлось Асе пробормотать: «Поняла». Степановна милостиво сказала:
— Еще наработаетесь… Когда заказы пойдут не только на армию, на весь народ.
— И когда кушать будем борщ с мясом, — улыбнулась Варя и тут же озабоченно спросила: — Завтрак тебе оставят? Не забыла сказать дежурным? Угостить нечем…
Ася готова была наброситься хоть на тарелку «туманных щей», но ей оставалось лишь одно — сдержанно кивнуть головой, да ткнуться в альбом с семейными фотографиями, чтобы, листая его страницы, не теряя минуты, изобрести новый план. Господи, не оставь…
Степановна не могла успокоиться. Сердясь на себя за недоученный урок, она все же отложила тетрадь, вернулась к разговору:
— Нет, послушайте! Государство им отрывает последнее… Ильич каждую посылку, что приходит на его имя, отсылает детским домам, каждая фабрика соображает, что уделить детям…
Эти сыплющиеся градом слова так и колотят Асю со всех сторон. Разве она и без того не добита? А тут еще начались расспросы насчет детского дома. Отвечай, доказывай самой себе, как славно тебе жилось до последнего дня…
Например, у тебя башмак запросил каши. Ты идешь в сапожную мастерскую, садишься, словно какой-нибудь царь, на стул, покачиваешь ногой. Пусть вчера тебе пришлось, примостившись возле Татьяны Филипповны, накладывать латку на чью-то штанину, сегодня мальчишки залатают твой башмак.
Подогретая вниманием слушательниц, Ася рассказывает, какой спектакль приготовят детдомовцы к осени. Такой замечательный, что можно будет показывать в рабочих клубах… Еще нигде не была сыграна «История труда в России в песнях и сценках от Микулы Селяниновича до Интернационала». Федя Аршинов получил роль чудесного пахаря Микулы. Он будет точь-в-точь как тот богатырь — зеленые камлотовые штаны, красная рубаха с поясом и, самое главное, сумка, в которой не просто набито разное тряпье из швейной мастерской, а спрятана тяга земная, о чем он сам оповестит всех зрителей.
А ритмика, художественная гимнастика? Как только стало тепло, Наркомпрос прислал образованную ритмичку, а она, не посмотрев на то, что у рояля оторваны косточки с клавишей, стала играть такие мотивы, что хотелось до вечера носиться через весь зал. Рассказывая об этом, Ася непроизвольно вскакивает, выбрасывает руку вперед.
— Волевое упражнение на «гоп»! Замереть на «гоп», подскочить на «гоп».
Подпрыгнув, Ася замечает в углу на стуле букет. Сплюснутый, помятый, полуувядший, он вовсе не похож на тот, с которым Ася начала свое путешествие.
— Метла, — сконфузилась девочка. — Выбросить, что ли?
Степановна решила по-иному. Сняв с этажерки кувшин, купленный на ярмарке в Приозерске, она набрала в кухне воды и ловко расправила каждую веточку. Вольно раскинувшись в кувшине, букет оказался пышным, большим, чуть ли не все окно заслонил. То окно, возле которого любил мастерить Андрей.
Степановна кивнула на цветы:
— Так и с людьми бывает…
Потом нахмурилась, повернула к Асе рамку с выцветшей фотографией — групповым снимком черноболотцев.
Среди усатых и бородатых людей в картузах и фуражках стоял Андрей, выделяясь своей непокрытой головой и тонкой, вытянутой, как у гусенка, шеей. Вечно он забывал застегнуть косоворотку и смотрел именно так — удивленно, будто желая сказать: «Вот какая штука…»
— Вернется, а Варя не та, — сказала Степановна и вдруг напустилась на Асю: — А о взрослых думают твои девочки? Понимают, каково отрывать от себя последний кусок, отдавать последние силы? Вот Варя, например. Не обижайся, милая, но была бы ты дома, разве она могла бы столько учиться, ходить на лекции, на собрания? Не замечаешь, как поднимается? Нет, прежней она не будет…
Ася сидела нахохлившись. Разве ей самой не видно, что Варя стала иной? Конечно, она поднялась. Она больше не Варька. Она Варя. Мама тогда была неправа…
Может быть, впервые Ася позволяет себе так подумать о матери. Ей становится жарко от нелепой мысли, что Степановна может узнать, догадаться об одном споре, который произошел между Андреем и его старшей сестрой. Мама говорила тогда, что Варя не стоит Андрея, что она «совсем неинтеллигентная». Нехорошо говорила.
Разве Ася вправе помешать Варе учиться, «подниматься», как выразилась Степановна? Разве Ася не должна поступить в отношении Вари достойно и благородно?
Взрослые, казалось, забыли об Асе. Они торопливо пробегают глазами истрепанные страницы учебника. Девочка опять берет в руки альбом, устраивается возле окошка. Благоухают раскинувшиеся в кувшине ожившие ветви жасмина.
Много снимков в семейном альбоме, на многие грустно глядеть… Но вот с одной из страниц улыбнулась тетя Анюта, сдается — улыбнулась и ее шляпка, еще более разубранная, нежели та, в какой тетушка появилась в светлое воскресенье на площади перед детским домом. В тот день, на пасху, она принарядилась ради Казаченковых, бывших хозяев своего мужа. Взяв с Аси слово молчать, тетка похвастала, как Василий Миронович выручил их, Казаченковых, этой зимой, подав мысль насчет детской здравницы.
— Если тебе, душенька, будет плохо, — говорила по-пасхальному умиленная Лапша, почему-то перейдя на шепот, хотя на площади, залитой весенней водой, народу было не густо. — Если, Асенька, тебе станет невмоготу, я уж замолвлю словечко…
Замолвить-то она замолвит, да Ася желает вариться в фабричном котле, а не в какой-то здравнице, придуманной ее милым дядюшкой. Но что поделаешь, сама виновата.
