Галина Галахова - Поющий тростник
Много она еще о себе рассказывала, а он был полон той, своей Невестой, которая в потере обрела себе цену великую, и он, прощая ее, думал: только бы до завтра дожить.
Пошел он под ее окна, а Нонка, как овца заблудшая, ходила за ним следом. Крутились, кружились неприкаянные две души; Дима, краем уха слушавший Нонку, не боялся ее больше, не казалась она ему роковой, и наваждение прошло от нее, развеялось. Он жалеть ее начал, успокаиваясь, что не собьет она его с пути, как ни хитрит. Жалость ей – и все, а Невесте – любовь. На все пойдет, лишь бы ее вернуть!
Когда они оказались возле Нонкиного дома, она наклонилась над Димой, поцеловала его прямо в глаза и ушла домой.
Ощутив ее губы у себя на глазах, Дима вроде как очнулся от своего пространственного полузабытья, взял себя в руки и отправился к себе.
Вошел Дима в квартиру и услышал стрекот будильника и чье-то прерывистое дыхание – вроде стеклодув у него поселился. В комнате горел свет, на диване спал мальчик – невольная причина его сегодняшнего несчастья.
Вдруг Вадик приподнялся на локтях и сказал, не открывая глаз:
– Пришел все-таки.
И создалось такое впечатление, что он про Диму не забывал ни на минуту и даже во сне ждал его появления и точно его отметил.
Упал Вадик на диван вниз лицом, нераздетый, как спят охотники на диких зверей, и услышал Дима, что бормочет Вадик во сне:
– Вместе! Только не один!
Дима над ним наклонился – ничей отец над ничьим сыном, – чтобы перевернуть его на спину. Переворачивая, нечаянно дотронулся до Вадиковой головы и отдернул руку, так горяча была голова. Вадик горел, лицо разрумянилось, был он прекрасен и напоминал Диме Нонку. Именно ее, его мать, которая бродила с ним по улицам ночью, а сын ее тем временем метался в жару. Возмущение против Нонки, обида за Вадика поднялись в нем.
Он выпрямился, вздохнул несколько раз глубоко и кинулся искать градусник. Чудом нашел его, так как в его обиходе градусник был предметом лишним. Стал вставлять Вадику градусник под мышку, недоумевая – под правую или левую руку. Взрослым – он знал – безразлично под какую, а ребенку? Ребенку далеко не все равно, что взрослым безразлично, потому что ребенок как бы сам по себе живет, пока не повзрослеет, будто пришелец из других миров. Поэтому и как градусник ставить ему – не безразлично.
Под правой рукой – 40, 1! На эксперимент с левой не хватило у Димы сил. Он скатился по лестнице с третьего этажа и повис на проводе телефона-автомата. В руках он держал трубку, и если бы трубка была живая, он бы раздавил ее в первую же секунду. Но трубка была пластмассовая, она все вытерпела, все она вынесла! Что она слышала на своем веку – и не передать! Если бы она к тому же умела не только слышать, но и говорить, а лучше всего писать умела, она бы поведала миру столько историй, и каких! В нашем случае ей запомнился звонок Жирафы о погибших котятах и крик о помощи Димы Ярославцева:
– "Скорая".
– Помогите!
– В чем дело?
– Температура!
– Какая?
– Сорок!
– Кто заболел?
– Неважно кто! Запишите адрес!
– Как это "неважно"? Имя, отчество, фамилия, сколько лет?
– Какое это имеет значение? Адрес записали, я вас жду!
– Гражданин, не безобразничайте!
Дима услышал слова, которые часто произносил на работе, и возмутился:
– Ребенку плохо! Можно сказать, очень плохо!
Зовут его Вадик, а все остальное – неважно, да я и не знаю! Вадик он, единственный, детей не имеется больше, а меня зовут Дмитрий Александрович Ярославцев!
Эти сведения с большим трудом переварили на другом конце провода, а на последнее Димино сообщение последовало нечто, что трубка не поняла и вывалилась по своему желанию из Диминых рук.
Приехала "скорая". Докторша – молоденькая женщина, Дима даже удивился: что может она понимать в детях и в детских болезнях?
Докторша разбудила Вадика, осмотрела его, удивилась, что спит он нераздетым, и спросила:
– А где мама?
– В командировку уехала, – соврал Дима,
Он курил беспрерывно, ему казалось, что Вадин сейчас здесь расплавится от высокой температуры и рассеется, как дым от его папирос.
– Папаша, не волнуйтесь и не курите так много, У вашего сына скарлатина, положим его в больницу! – сказала докторша, записывая что-то на листке,
– Как фамилия?
– Чья? – спросил Дима.
– Не ваша, конечно, а сына, да это одно и то же! Скажите свою, если хотите, – сказала докторша, играя глазами.
– Вадик, как твоя фамилия? – пытался пробиться Дима к Вадику, но Вадик не понимал его, вернее понимал, но горло так болело, что рот даже открыть было больно.
– Ярославцев, пишите, – махнул рукой Дима, – какая разница? Самое важное, что он Вадик!
Докторша очень удивилась, разглядывая папашу, не знавшего фамилии своего сына, и потеряла к нему всякий интерес, подумав, что он пьяный. Тем более жена в командировке, тем более лицо у него красное, тем более язык у него заплетается.
– Заверните мальчика в одеяло! – скомандовала она.
Дима вынул одеяло, закатал туда Вадика, поднял его на руки и понес, прижимая к себе крепко-крепко. И в машине он его на руках вез, неожиданное свое богатство, подарок, которым бросилась сегодня в него Нонка.
В больнице Вадика положили на носилки, а Диме велели уходить. Но Дима никак не хотел уходить, как будто он все семь лет не жил без Вадика, как будто они только вдвоем и прожили эти семь лет, как будто минута знакомства значила для него теперь больше, чем два года любви к Невесте.
Он уходил и возвращался, как будто забыл что-то спросить, спрашивал, врачи отвечать ему устали – ночь была сумасшедшая.
– Идите, папаша! Не бойтесь за сына! Мы его вы лечим и вернем вам его нового и совсем здорового, сказала ему дежурившая сегодня докторша Нина Петровна, мать Андрюши.
Нехотя ушел Дима, а Вадик в больнице остался. Нина Петровна все томилась: кого он ей напоминает? Может, маленький когда был, лечился у нее? Но спросить было не у кого, да и к чему, какая разница: лечила она его раньше или нет, сейчас вылечить надо, поставить на ноги. Сделала она ему назначения и ушла, но мысль сама по себе работала и отыскала в архиве ее памяти человека, напоминающего лицом Вадика.
"Ну, конечно, он сын Нонки, как я сразу не догадалась!" – подумала она. Припомнилось Нине Петровне, как просила она за Андрюшу, чтобы удостоила Нонка его внимания и любви, чтобы вышла за Андрюшу даже тогда, когда ждала ребенка.
Когда вернулась она тогда с отказом, сказал ей сын с горечью: "Любви требовать нельзя. Любовь сама по себе".
И уехал он тогда на Ангару, на стройку, а потом еще куда-то, пошел колесить по Сибири. Привез жену из Сибири, тоже ленинградку. Теперь у них сын, у нее внук, и вроде забыл Нонку, пока вновь не встретил ее сначала в ювелирном магазине, а потом на улице. Рассказал матери, что все кончилось, прошла любовь, а голос дрожал при этом, и руки выдавали сына. Устал любить ее, а не кончилось ничего. Так и останется она в его сердце, и будет каждый день и час бороться он с ней, то ли проигрывая, то ли побеждая.
Вадик понравился Нине Петровне, так и тянуло ее лишний раз к нему подойти, погладить его. Она подходила и гладила и его и других детей – владычица над ними, их всеобщая мать, в трудную, тяжелейшую минуту оказавшаяся с ними рядом и спасавшая их от болезней. Она любила их и сына Нонки тоже полюбила, потому что невозможно в ее профессии не любить.
Детей у нее было гораздо больше, чем у Натальи Савельевны, и времени, и жизни отнимали они у нее тоже немало. Не щадила она себя ради них. Шестьдесят лет скоро, а сорок отдано детям, больным детям.
Вадик проболел целый месяц. Дима приходил к нему ежедневно, воспользовавшись своим служебным положением, как-никак старший лейтенант милиции! Без Вадика он уже и жизни себе не представлял, затмение жизни у него без Вадика наступало. Все свободное время он проводил с ним, сообщая ему подробности своей изменившейся биографии, которые черпал он из тетрадки про сыщика Ангофарова, на одиннадцатой странице потерявшего Невесту, сбежавшую в капиталистическую страну с человеком под фамилией Кот. Этот Кот впоследствии оказался международным вором и шпионом вдобавок. Невесту он заточил в замок на острове Дюфи, и она не подавала признаков жизни, за исключением заявления о браке, которое влетело через тысячу километров в жилище Ангофарова и упало на подстилку к собаке Джулии, а собака никак не могла его взять в зубы и снести хозяину, потому что оно было электрическое и с моторчиком. И совсем это было не заявление, а шифровка, в которой Невеста сообщала координаты острова Дюфи и наличие на нем школы диверсантов, а также завода по изготовлению электрической бумаги – стратегического материала. Вадик слушал творение Димы, и сердце у него замирало от восторга и благодарности к автору.
Дима начал заниматься с Вадиком, когда тот поправляться стал, и Вадик безропотно писал в тетрадках предложения и придавал им особый смысл. Теперь во многом он находил смысл, и постепенно переставал он быть Главным Неизвестным, или Человеком с разбитым сердцем.
