Михаил Коршунов - Подростки
Игорь молчал. Елена была сейчас совсем как он — неистовая.
— Молчишь! А я все время вызывала тебя на разговор. Ну, обвиняй меня! Я давно ждала этого! Знаю про твою Алю! Все до капли. Видела ее на днях. Курочка ряба… Снопик полевой…
Игорь подскочил к Елене.
— Была бы парнем — пожалела о своих словах… — Игорь поднес к ее теперь совершенно неподвижному и побледневшему лицу кулак.
— Но ты не парень, — ответила Елена тихо и с вызовом. — Ты…
Неизвестно, что бы произошло, но Игорь увидел библиотекаршу Веронику Грибанову. Игорь и Елена стояли недалеко от дома Игоря, и казалось, что Вероника шла в этот дом. Увидела Игоря, остановилась в какой-то нерешительности, повернулась и пошла обратно. Уходила она быстро, чтобы ее не окликнули, не остановили.
Или все это казалось.
Игорь гость в этой комнате. Он наконец пришел посмотреть на нее. Его не отпускает от себя СЛОК. Может быть, опять проклятое пижонство, от которого он дал слово освободиться. Решил ведь. Значит, не освободился. Закоренелость какая-то. Характер у Игоря с изъяном, что ли? Никакой постепенности, а чтоб сразу глобально.
Что там с настоящим СЛОКом? Пошел второй месяц испытаний. Полное молчание. Никаких сообщений, писем. Игорь звонил Брониславе в лабораторию. Бронислава пробыла на испытании первый обусловленный срок — три недели. Потом уехала. Ничего теперь не знает: Чеботарев молчит. Только затребовал недавно, чтобы подослали колесные пары. Бронислава говорит, что это значит — СЛОК-5 «подковался» на каком-то виде торможения: колеса потеряли идеальную форму, их надо менять. СЛОК, конечно, не паровоз. Скорость все-таки, а не так себе — прогулка под шипящим паром.
Игорь ушел из комнаты технического творчества. До лучших времен. Наверное, он неисправим. И все это после того, что Эра Васильевна сказала об училище как о частице Москвы, которую надо поселить в своем сердце. Еще на первом уроке сказала. С Эрой Васильевной у Игоря стали складываться хорошие отношения. Получилось сразу, может быть, на первом уроке, и теперь отношения с каждым днем только улучшались или, вернее, утверждались. С Мариной Осиповной Игорю было почему-то труднее. Может быть, Марина Осиповна рассчитывала на то, что Игорь будет таким же или, во всяком случае, в значительной степени таким Тося. Тосю она любила, гордилась им, это был ее ученик, ее питомец. Те же мерки она прикладывала и к Игорю. Те же требования. А у Игоря с этим не очень получалось пока что. И он побаивался Марину Осиповну. Ее постоянно вопрошающего взгляда. Еще сложнее Игорю было с Ниной Михайловной. Нина Михайловна догадывалась о влиянии на Игоря Прекрасной Елены. Или Игорю кажется, что она догадывается? Никаких иных бесед, кроме как на темы занятий, между Игорем и Ниной Михайловной не происходит. Аля что-то ей сказала? А что, если сказала? Отношения Игоря с Алей принадлежат только Игорю и Але. Так было прежде и будет всегда. Может быть, что-нибудь связанное с Игорем и Семеном Аркадьевичем? Но теперь Игорь и Семен Аркадьевич не имеют друг к другу никаких претензий: вполне нормальное сосуществование. А может быть, возникли какие-нибудь отношения между Ниной Михайловной и Семеном Аркадьевичем? Игорь вовсе и ни при чем? Аля молчит. В ней происходят перемены. Игорь чувствует. Но он тоже молчит. Вина может оказаться его. Как будто бы опять звучали те самые шаги, которые не объединяли их, а уводили на разные дороги и делали чужими друг другу.
С кем Игорю в училище было просто, так это с Эрой Васильевной.
Она воспринимала Игоря как Игоря таким, каков он есть в данный момент. Она не выделяла его в училище, он был для нее одним среди многих. Не лучше, не хуже других. Даже именно с ней Игорь как-то поговорил о Скудатине.
— Мне его теперь в чем-то жаль, — сказал Игорь Эре Васильевне.
— Он достоин и сурового наказания.
— Он любил Тосю. Я это знаю. Как же определить наказание?
— Ты имеешь в виду себя? Свое отношение к нему?
— Да, Эра Васильевна.
— Время поможет решить степень прощения.
— Эра Васильевна, он в колонии?
— Да.
— Вы переписываетесь с ним? — Игорь знал, что Эра Васильевна письма пишет.
— Я и Володя Новиков.
После откровенного ответа Эры Васильевны Игорь проникся к ней каким-то новым для него доверием взрослого человека.
Глава XIII
Соломинка
Рядом с Виктором конвойные, теперь не милиционеры, а солдаты. Теперь он житель ИТК — исправительно-трудовой колонии общего режима.
Подъем, пересчет, выпуск на работу — разгрузка вагонов с камнем для строительства, возвращение с работы, пересчет, обед — темный от времени деревянный стол, тарахтение железных мисок и ложек, выпуск на вечернюю работу, возвращение с работы, пересчет, краны с холодной водой, под которыми смываешь накопившуюся за день на тебе каменную пыль, и потом одиночество в полутемном бараке — не хотелось идти ни в клуб, ни в библиотеку, где горят настольники и яркая потолочная лампа.
Память — как высокое напряжение.
Когда-то было с ним такое. Не такое, но он впервые остро ощутил чувство вины, чувство содеянного. В армии было, на гауптвахте. Его задержали в самовольной отлучке, и он попал на гауптвахту. Помнит, как снял ремень и отдал начальнику караула. Вынул все из карманов и тоже отдал. А потом — часовой у дверей. И часовой твой друг, товарищ по отделению, но ни поговорить с ним, ни покурить: ты наказан, а он несет службу, стережет тебя. На его груди автомат, а у тебя распущена гимнастерка.
То когда-то… Ты давно не юный солдат, ты преступник, мужчина, обязан отвечать за себя по всей строгости законов и своей совести. У тебя было любимое дело, были друзья. У тебя были ученики, которым ты был необходим; твой авторитет, жизненный опыт. Нет у тебя авторитета, жизненного опыта, пригодного для других. Ты даже лишен обращения к людям со словом «товарищ». Виктор никак не мог к этому привыкнуть, оговаривался, его поправляли, напоминали, что слово «товарищ» у него отобрано. Когда он его потерял впервые? В тот день, когда держал в руках справку училища для Москабеля и поставил на нее поддельные подписи. Бланки справок действительно лежали в журнале производственного обучения. Виктор наткнулся на них случайно, подумал, что они могут ему понадобиться. Но печать на бланки он не ставил. Печати уже были. В своих воспоминаниях он с каким-то странным упорством цеплялся за это. А какая разница — кто поставил их. Может быть, секретарь учебной части Валя, которая поставила печати впрок, чтобы каждый раз не тревожить директора, не входить к нему в кабинет за ключами от сейфа. Какая разница, если свершилось остальное. С каждым днем это не отдаляется, а разыгрывается вновь во всех деталях. Он погубил парня, и никакого избавления и надежды на какое-то новое будущее не может быть.
Он погубил себя, свою честь и совесть, и погубил Тосю, его только что начавшуюся самостоятельную жизнь. Он даже не заметил, как съехал по наклонной плоскости. Кто говорил о наклонной плоскости? Кто-то на суде. Начальник депо? Юрий Матвеевич? Наклонная плоскость — испытание человеческой чести, совести, выдержки; человеческой этики, морали. Да, Юрий Матвеевич говорил. Что жизнь состоит из разного уровня плоскостей. Но почему Виктор тогда, на заседании месткома, ничего не понял? Думал, что поймал жар-птицу. Даже красивого пера не осталось. Обожгла его жар-птица и исчезла. А он на собрании кричал: «Не имеете права говорить о моей личной жизни!» Хорошенькая личная жизнь. На чем он ее строил. На чем хотел построить? Он? Ирина?
Виктор дома в коридоре перед Ириной. Собирается уходить на дополнительную работу дежурного электрика Москабеля.
— Ты много дней странно молчишь, — говорит Ирина. — Делаешь выбор?
— Зачем же… — пытается возразить Виктор. — Но я не могу обеспечить сразу. — Он не выдерживает и говорит это. Собственно, из-за этой фразы он странно молчал последние дни.
— Жалкие слова, — отвечает Ирина. Слова были жалкими, верно.
— Если бы я работал на такси… — опять пытается возразить Виктор.
— А электровоз?
— Не такси.
— Конечно, когда ты в училище. — Она спокойная, невозмутимая. — Я настаивала, чтобы ты мной заинтересовался? Проявляла усилия? Может быть, думаешь, я сейчас настаиваю?
— Ирина… — Он смотрел на нее. Разве он мог себе когда-нибудь представить, что около него окажется девушка такой красоты.
Ирина спросила:
— Надо убеждать?
— Не надо.
— Витя, не будь сентиментальным. Возишься с сопляками в училище, и к тебе будут относиться как к сопляку. Сомневаешься?
— Моя основная работа, — сказал неопределенно Виктор. Из училища он никак не хотел уходить, даже в депо на постоянную работу машиниста.
— Не псевдуй.
Слово было неприятным, как и «молочный дурак» или надпись на значке у Стася Новожилова «Усмехайтесь!».
