Николай Федоров - Сказано — сделано
— Спасибо.
Юрий Павлович слегка нахмурился и внимательно посмотрел на Генку.
— Что случилось? Может, ты мне наконец объяснишь?
Генка молчал.
— Тогда, может быть, ты, Серёжа, слово молвишь?
Я тоже молчал.
— Ну, хорошо, — сказал Юрий Павлович нехорошим голосом. — Начнём всё по порядку. Какие новости на учебном фронте? Покажи-ка, кстати, дневник.
Генка обречённо полез в портфель. Юрий Павлович подозрительно потянул носом воздух и открыл дневник.
— Что это за абстрактная живопись?
— Это не живопись, — мрачно сказал Генка. — Тут… это… оценка стояла.
— Какая оценка? — ласково спросил Юрий Павлович.
— Единица, — выдавил Генка.
— Ах, единица. Прекрасно! Значит, двоек тебе уже не ставят. Это слишком много. Тебе ставят единицы. А ты бежишь и производишь над ними химические опыты. Ради науки, конечно. Выходит, мой сын не только двоечник, не только единичник, но он ещё и трус! Трус и обманщик! А ты, Сергей, думаешь, что ты друг этому субъекту? Нет, ты сообщник. Ну, вот что. Завтра же перед уроками ты подойдёшь к учителю, всё расскажешь и слезно попросишь восстановить единицу в дневник. Да попроси, чтобы пожирнее поставил. Красными чернилами. И никакого велосипеда! Продам! Завтра же продам!
Юрий Павлович ещё много всякого говорил, а в комнате стоял запах бензина и одеколона «Северное сияние»…
На другой день в школе мы стояли перед учителем.
— Николай Михайлович, — сказал Генка, — поставьте, пожалуйста, мне единицу назад.
Николай Михайлович оторвался от журнала и вопросительно посмотрел на Генку.
— Единицу? Какую единицу?
— Ну, ту, что вы мне за домашнее изложение поставили.
— Постой, постой. Никакой единицы я тебе не ставил. А за изложение у тебя четвёрка. Очень прилично написано. Всего одна ошибка.
— Как не ставили?! — Генка вытаращил глаза. — А в дневнике? Там же была единица, я же видел!..
И Генка, запинаясь, рассказал всё как было.
Николай Михайлович слегка задумался, а потом сказал:
— Понимаешь, ручка у меня что-то барахлит. То пишет, то не пишет. Вот хвостик у твоей четвёрки, наверное, и не дописался. А ты, не разобравшись, что к чему, побежал её выводить. Это, дружок, называется «сам себя высек».
— Хвостик, — растерянно сказал Генка и икнул.
Велосипед Генкин папа всё-таки не продал.
А к Дню учителя мы подарили Николаю Михайловичу новую авторучку.
Подарки
Утром за завтраком я сказал:
— Папа, хочу с тобой посоветоваться. Скоро у Генки день рождения, а я совершенно не представляю, что ему подарить.
— Сложное дело, — ответил папа и развернул газету. — А когда день рождения?
— Ровно через месяц и четыре дня. Но я так считаю: надо заранее всё продумать, чтобы потом не нервничать.
— Что ж, — сказал папа. — Мужчине хорошо подарить кинжал в золочёных ножнах или пару дуэльных пистолетов. На худой конец подойдёт турецкая сабля.
— А конскую сбрую с бриллиантами можно? — спросил я.
— Это мысль, — ответил папа и углубился в газету.
Я понял, что он тоже не знает, какой подарок сделать Генке, и что придётся думать самостоятельно. Я долго ломал голову, а потом решил: «Ну чего зря мучиться. Взять да и спросить у самого Генки. А всякие там сюрпризы и секреты ни к чему».
Я позвонил Генке по телефону и объяснил ситуацию.
— Это хорошо, что ты со мной решил посоветоваться, — сказал он. — А то, действительно, подаришь какую-нибудь дребедень, которая мне и не нужна совсем. Так что, если не жалко, подари твою немецкую модельку старинного автомобиля. У меня две модели есть, так что вроде как коллекция начнёт подбираться.
— Конечно не жалко, — сказал я. — Только у моей модели руль отбит и колесо плохо держится.
— Ерунда, — сказал Генка. — Приклею. И вот ещё что. Раз уж я знаю, что ты мне подаришь, так дари сегодня. Чего зря целый месяц ждать.
— Идёт, — согласился я.
Я нашёл приличную коробочку из-под маминых духов, положил в неё машинку и, обвязав коробочку розовой лентой, пошёл к Генке. Я поздравил его с наступающим днём рождения и вручил презент. Генка был страшно доволен.
А ближе к вечеру он пришёл ко мне и, вынув из кармана мою коробку с розовой лентой, сказал:
— Серёга, ты меня извини, пожалуйста. Но я это… передумал. Подари мне лучше, если можешь, пару поплавков из пенопласта, которые твой отец делает. А то, понимаешь, стал готовиться к сезону — и ни одного приличного поплавка.
— О чём разговор! — сказал я. — Я тебе пять поплавков дам. И в придачу блесну. А машинку ты оставь. Может, всё-таки соберёшь коллекцию.
На другой день в школьной раздевалке Генка подошёл ко мне и протянул знакомую коробку, перевязанную лентой. Я вытаращил глаза.
— Что?! Опять передумал?
— Да нет, — сказал Генка. — Это тебе. Подарок. И у тебя ведь скоро день рождения. Так что я тоже заранее решил.
— Как это — скоро? У меня же через три месяца?!
— Пустяки. Время быстро пролетит. И потом, я, может быть, в июне в лагерь уеду и не смогу к тебе на рождение прийти.
Я поблагодарил Генку и, развязав ленту, открыл коробку. Там лежал знаменитый Генкин перочинный ножик, у которого было три лезвия, консервная открывашка, шило, отвёртка, пилка, ножницы, штопор, вилка, зубочистка и даже щипчики для бровей.
— Нет, Генка, — сказал я. — Я такой дорогой подарок не возьму.
— Бери, бери, — сказал Генка. — Он мне совершенно ни к чему. И потом, у моего деда такой же есть. Он мне обещал отдать.
На уроках я беспрерывно крутил в руках ножичек и думал: «Нехорошо получается. Генка вон мне какой подарок отгрохал. А я ему всякой ерунды надавал».
В тот же день вечером я пришёл к Генке и принёс ему ручной компас, упакованный в известную коробочку с лентой.
— Мне прямо неудобно, — сказал Генка. — Ты меня задарил совсем, честное слово.
И на следующий день он притащил мне в коробке старинный погнутый пятак.
— Собирай коллекцию, — сказал он. — Давно пора стать нумизматом.
Тут уж меня какой-то странный азарт охватил. И Генку, видно, тоже.
Я подарил ему теннисную ракетку с шариком. Шарик я отдельно упаковал в коробочку и завязал ленточкой.
Генка преподнёс мне увеличительное стекло с отбитым краем.
Я ему — магнит с железными опилками в придачу.
Он мне — почтовую марку с изображением львинохвостой макаки.
Я ему — розовую морскую раковину.
Он мне — стреляную гильзу шестнадцатого калибра.
Я ему — сверло для дрели.
Он мне — еловую шишку…
Коробочка с розовой лентой так и скакала из рук в руки.
А как-то вечером Генка зашёл ко мне, держа в руках какой-то странный тёмно-коричневый чемодан.
— Держи, — сказал он и протянул мне чемодан. — Тромбон. На нём дедушка играл, когда в добровольной пожарной дружине работал.
Потом Генка полез в карман и вынул оттуда коробку с розовой лентой.
— А это ещё что? — спросил я.
— Мундштук к тромбону, — ответил Генка. — Вдруг ты на нём поиграть захочешь. Правда, у него этой штуки не хватает, которую вытягивают. Ну, трубки такой. Но всё равно — сильная вещь. Если его шкуркой надраить, он прямо горит.
После тромбона дарить подарки я больше не решался. Да и нечего было.
Не выносить же, в самом деле, мебель из дома. И Генка, видно, тоже иссяк.
Прошло несколько дней, и в одно из воскресений звонит мне Генка и говорит:
— Ну, чего ты сидишь?
— А чего?
— У меня ж сегодня день рождения. Приходи скорей.
— Ой, а я и забыл!
— Я тоже, честно говоря, забыл, — признался Генка. — Если б меня родители не поздравили, так бы, наверное, и не вспомнил. Ну давай. Жду.
«Вот те на! — подумал я. — Как же на день рождения без подарка идти?»
Я с тоской оглядел комнату, но дарить было абсолютно нечего. Кругом лежали только Генкины подарки.
«Ладно, — решил я. — Куплю сейчас на углу в газетном киоске какой-нибудь значок — и дело с концом. Всё-таки не с пустыми руками».
Я разыскал знаменитую коробочку из-под духов, уже изрядно потёртую, и вышел на улицу.
Киоск был закрыт.
Я потоптался около Генкиного парадного, но, так ничего и не придумав, поднялся наверх.
— Поздравляю, Генка, тебя с днём рождения, — сказал я и совершенно автоматически, по привычке наверное, вынул из кармана коробку и протянул имениннику.
— Спасибо, — сказал Генка.
Он с любопытством открыл коробку и удивлённо захлопал глазами. В коробке, свернувшись змейкой, лежала розовая лента. Та самая лента, которой мы завязывали все наши подарки.
Генка несколько секунд с изумлением разглядывал ленту и даже вытащил её из коробки, подумав, наверное, что под ней что-то спрятано.
А когда я уже собрался всё ему объяснить, он вдруг просиял и сказал:
