Софья Могилевская - Дом в Цибикнуре
— Что же, — подхватила Катя, — разве у нас там не будет своей радиостанции? И ему найдётся дело… А уж Женя Воробьёв будет самым главным библиотекарем: ему, кроме книг, ничего не нужно. Правда, девочки?
— Девочки, — вдруг раздался тоненький и очень жалобный голос Анюты, — а я кем буду? Я тоже хочу быть с вами!
— Ну, конечно же, директором детского сада! — вскричала Катя. — Это же ясно! Ведь у нас там будет замечательный детский сад. Согласна?
— Да! — сказала Анюта. — Согласна! — И она легко вздохнула.
— А Зинаида пусть будет редактором газеты, — сказала Мила. — Или какого-нибудь журнала.
— А я? — вдруг закричала беленькая Нюрочка. — Меня-то вы одну оставили?
— Нет, — воскликнула Катя, — и ты будешь с нами. Ну, кем ты хочешь быть? Кем?
— И вот, — засмеявшись, сказала Наташа, — и вот выходит, что мы, всем нашим домом переехали в будущую жизнь… И всем нашлось место.
— Что ж, — сказала Клава, — это хорошо!..
Потом Наташа и Катя перелезли в свои кровати, расправили одеяла и улеглись.
— Даже странно, — прошептала Катя, — даже странно и не верится, что это наш последний вечер здесь.
И вдруг Наташа порывисто поднялась и села.
— Катя, — сказала она, — знаешь, я лучше тебе сейчас скажу. Прямо сейчас. Только ты не обижайся.
— Нет, — с удивлением проговорила Катя, — я не обижусь.
— Знаешь, Катя… только прошу тебя, пожалуйста, не обижайся… Знаешь, Катя, я отсюда никуда не уеду…
— Наташа! — Катя вскочила и вся повернулась к Наташе. — Наташа… Почему?
— Нет, только ты ничего плохого не думай. Я просто не могу отсюда уехать… Нет, не могу я уехать из нашего дома! И потом, я ведь послала бабушке письмо, и может сюда притти ответ, и…
— Наталья! — вдруг строго прикрикнула Мила. — Наталья, не дури!
— И ничуть я не дурю! — воскликнула Наташа. — Чем же я дурю? Если я так решила.
— Наташик, — на всю спальню взвизгнула Анюта, — значит, ты остаёшься с нами! — И она, перепрыгивая через все кровати, кинулась к Наташе.
Глава 43. Солнечное утро
Чайка стояла у крыльца и, переступая с ноги на ногу, терпеливо ждала: скоро ли наконец замолкнут эти бесконечные прощальные возгласы и кучер Ксения прикажет трогать?
Катя, закутанная поверх шубы, шапки и платка ещё и одеялом, сидела в санях, около своей мамы.
Уже она в который раз поклялась писать всем и каждому не меньше чем по два письма в неделю. Уже Анюта, проливая горькие слёзы, твердила, что просто не переживёт этой минуты. Уже у Милы вдруг начался сильнейший насморк и она потребовала у Клавы носовом платок, но почему-то стала тереть не нос, а глаза. И Женя Воробьёв с насмешкой повторял, что в жизни не видал столько нежностей… Уже по крайней мере десятый раз младшие мальчики Борис и Николка пристраивались на сани, чтобы прокатиться до ворот, а Галина Степановна десятый раз сгоняла их с саней, уверяя, что они свалятся.
И Ольга Ивановна напоследок сунула ещё один свёрток с какими-то бутербродами: кто их знает, сколько они будут в дороге, и как у них будет с поездами, и как они достанут билеты.
Уже из кухни пришли прощаться оба повара, и было странно видеть их в белых фартуках тут, возле саней, а не у жаркой плиты с десятью конфорками.
И все малыши-дошколята были тут же и на разные голоса выкрикивали прощальные слова.
И Софья Николаевна последний раз деловито закутывала Катю в одеяло, подтыкая со всех сторон, чтобы нигде не поддувало.
Наконец Клавдия Михайловна сказала:
— Ну, трогай, Ксения! Хватит их морозить…
Тут Ксения зачмокала, защёлкала языком, затрясла вожжами, и Чайка, разок-другой дёрнув сани, с трудом троила с места: пока шло прощанье, полозья успели основательно примёрзнуть.
— Счастливой дороги, Катюша! А вам желаю удачи и много-много счастья, Ирина Сергеевна! — сказала Клавдия Михайловна. — Не забывайте наш дом…
Сани тронулись.
— И я с ними кусочек поеду, можно? — закричала Наташа и кинулась на сено, прикрывавшее Катины ноги.
Ворота им открывал Аркадий. Он широко распахнул обе створки.
— И я тоже прокачусь, — сказал он, присев на сани.
Ксения прищёлкнула языком:
— Эй, милая!
И Чайка рысцой свезла сани с пригорка, на котором стоял дом.
Солнце светило им прямо в глаза, ярко и сильно, хотя утро было очень холодное и высокое февральское небо казалось звонким от мороза.
И всё-таки, несмотря на этот крепкий мороз и несмотря на сплошные снежные сугробы, укрывшие землю, в это солнечное утро впервые запахло весною. Это был неуловимый, чуть заметный и всё-таки ясный запах наступающей весны…
Наташа, поглядев на солнце, на небо, потёрла рукавицей защипавшие на морозе щёки и втянула в себя этот первый запах весны.
— Катюша… — Она посмотрела на Катю. — Знаешь, если закрыть глаза, честное слово, можно подумать, что сейчас запоют птицы! Так пахнет, будто скоро весна, правда? Аркаша, правда?
— Ну нет, — засмеялся Аркадий, — до весны ещё далеко! Ещё весь февраль, и весь март, и в апреле бывают ещё какие заморозки… Какая там весна!
— А всё-таки, — не унималась Наташа, щурясь на солнце, — неужели вы не слышите? Нет, ты, Катюша, понюхай, подыши носом… Вот так.
Аркадий засмеялся. Но Катя посмотрела на Наташу и так же, как она, сморщила складочками переносицу и стала изо всех сил тянуть в себя свежий зимний воздух, пропитанный чистотой снега.
Наташа весело и выжидательно на неё поглядывала, склонив голову набок.
— А ведь правда, — согласилась Катя. — Когда мы стояли на нашем крыльце, с одной сосульки мне прямо упала капля… Такая большая и мокрая капля.
— Вот видишь! Вот видишь! Я же говорю, пахнет весною. Раз с сосулек капает, весна недалеко.
На повороте дороги, там, где кончалась деревня и начиналась ослепительная, вся залитая солнцем, блестящая снежная равнина, они слезли с саней. Катя и Наташа поклялись писать как можно чаще и не забывать друг друга.
— Помни, Наташик, — сказала Катина мама, — если надумаешь приехать, наш дом — это твой дом!
Наташа весело тряхнула головой и сказала:
— Обязательно, обязательно. Я приеду к вам в гости вместе с Аркашей. На летние каникулы. Аркадий, да?
Потом Аркадий и Наташа долго-долго стояли на дороге и махали рукавицами, пока сани с Катюшей и Катиной мамой не скрылись за поворотом дороги.
— Ну? — спросила Наташа. — Побежали домой?
— Побежали! — сказал Аркадий и вдруг крикнул: — Наташа, Наташа, вон Алёша! Даю тебе слово, это он.
Правда, это был Алёша. Как видно, он возвращался из какой-нибудь дальней деревни и теперь мчался на лыжах напрямик, прямо по белой снежной равнине. Он был очень далеко, но всё-таки сбоку у него ясно виднелась большая почтарская сумка.
— Интересно, — сказала Наташа, — кому он нынче принесёт письма? Хорошо бы Анюте. Она давно от своего папы ничего не получала… Ну, побежали?
— Побежали!
И, перегоняя друг друга, они побежали по дороге к дому.
Дом стоял на пригорке, светлый и помолодевший на ярком февральском солнце. Он весь искрился и блестел. Блестел и чистый белый снег, толстым слоем навалившийся на крышу. Блестели все окна, оттаявшие на солнце. Блестели и переливались сосульки, свисавшие с крыши…
— Нет, — вдруг воскликнула Наташа и так внезапно остановилась, что Аркадий с бега налетел на неё, — нет, ты подумай только, ведь я чуть-чуть, ну совсем чуть-чуть не уехала от нас!
— Я рад, что ты осталась! — сказал Аркадий.
— И я рада.
Вдруг она всплеснула руками и, взглянув на Аркашу, воскликнула:
— Ой, ведь я чуть не забыла — ведь мне дежурить у малышей! Который час?
— Ну, тогда побежали изо всех сил!
И, уже не останавливаясь, они понеслись прямо к дому.
