Лидия Чарская - Сибирочка (сборник)
Он сильно пошатнулся сначала в одну сторону, потом в другую и, чтобы удержать равновесие, схватился за стол, на котором стояла ваза. Она была очень красивая, вся расписанная цветами, аистами и какими-то смешными черноволосыми девочками в цветных длинных халатах, в высоких прическах и с раскрытыми веерами у груди.
Стол закачался не меньше Толи. С ним закачалась и ваза с цветами и черненькими девочками. Потом ваза скользнула на пол… Раздался оглушительный треск.
Трах!
И черненькие девочки, и цветы, и аисты – все смешалось и исчезло в одной общей груде черепков и осколков.
Глава V
Разбитая ваза. – Тетя Нелли и дядя Мишель
Минуту длилось гробовое молчание. На лицах детей был написан ужас. Даже Толя присмирел и вращал во все стороны испуганными глазами.
Жорж первый нарушил молчание.
– Остроумно! – протянул он в нос.
Ниночка покачала своей красивой головкой, глядя на груду черепков, и произнесла значительно:
– Любимая мамина японская ваза.
– Ну так что же! – прикрикнул на нее старший брат. – А кто виноват?
– Не я только! – выпалил Толя.
– И не я! – поспешила не отстать от него Ниночка.
– Так я, по-вашему, что ли? Остроумно! – обиделся гимназист.
– Не ты, а Мокрица! – выкрикнула Ниночка.
– Конечно, Мокрица! – подтвердил и Толя.
– Мокрица и есть. Надо пожаловаться мамзельке. Зовите сюда вашу Баварию Ивановну – то бишь Матильду Францевну. Ну, чего рты разинули! – командовал Жорж младшим детям. – Не понимаю только, чего она смотрит за вами!
И, пожав плечами, он с видом взрослого человека заходил по зале.
Ниночка и Толя скрылись в одну минуту и тотчас же снова появились в гостиной, таща за собою Матильду Францевну, ту самую клетчатую даму, которая встретила меня на вокзале.
– Что за шум? Что за шкандаль? – спрашивала она, глядя на всех нас строгими вопрошающими глазами.
Тогда дети, окружив ее, стали рассказывать хором, как все случилось. Если б я не была так убита горем в эту минуту, то невольно удивилась бы тому избытку лжи, которая сквозила в каждой фразе маленьких Икониных.
Но я ничего не слышала и не хотела слышать. Я стояла у окна, смотрела на небо, на серое петербургское небо, и думала: «Там, наверху, моя мамочка. Она смотрит на меня и видит все. Вероятно, она недовольна мною. Вероятно, ей тяжело видеть, как нехорошо поступила сейчас ее Леночка… Мамочка, милая, – шептало мое сильно бьющееся сердце, – разве я виновата, что они такие злые, такие нехорошие задиры?»
– Ты глухая или нет! – внезапно раздался за мною резкий окрик, и цепкие пальцы клетчатой дамы впились мне в плечо. – Ты ведешь себя как настоящая разбойница. Уже на вокзале подставила мне ножку…
– Неправда! – вне себя прервала я резко. – Неправда! Я не делала этого! Я нечаянно толкнула вас!
– Молчать! – взвизгнула она так, что стоявший неподалеку от нее Жорж зажал себе уши. – Мало того что ты груба и резка, ты еще лгунья и драчунья! Нечего сказать, сокровище приобрели мы себе в дом! – И, говоря это, она дергала меня за плечи, за руки и за платье, в то время как глаза ее так и сверкали злобой. – Ты будешь наказана, – шипела Матильда Францевна, – ты будешь строго наказана! Отправляйся снимать бурнус и калоши! Давно пора.
Внезапный звонок заставил ее умолкнуть. Дети разом оправились и подтянулись, услышав этот звонок. Жорж одернул мундирчик, Толя поправил волосы. Одна только Ниночка не обнаружила никакого волнения и, подпрыгивая на одной ножке, побежала в прихожую посмотреть, кто звонил.
Через гостиную пробежал лакей, неслышно скользя по коврам мягкими подошвами, тот самый лакей, который открывал нам двери.
Тотчас же из передней донесся веселый голос Ниночки:
– Мама! Папочка! Как вы поздно!
Послышался звук поцелуя, и через минуту в гостиную вошли очень нарядно одетая в светло-серое платье дама и полный, очень добродушного вида господин с таким же точно, но только менее важным лицом, какое было на дядином портрете.
Красивая, нарядная дама была как две капли воды похожа на Ниночку, или, вернее, Ниночка была вылитая мать. То же холодно-надменное личико, та же капризно вздернутая губка.
– Ну, здравствуй, девочка! – произнес густым басом полный господин, обращаясь ко мне. – Иди-ка сюда, дай взглянуть на тебя! Ну-ну, поцелуй дядю. Нечего дичиться. Живо! – шутливым голосом говорил он…
Но я не двигалась с места. Правда, лицо высокого господина было очень похоже на лицо дяди на портрете, но где же остались его золотом шитый мундир, важный вид и ордена, которые были изображены на портрете? Нет, решила я, это не дядя Миша.
Полный господин, видя мою нерешительность, произнес тихо, обращаясь к даме:
– Она немного дика, Нелли. Уж ты извини. Придется заняться ее воспитанием.
– Благодарю покорно! – отвечала та и сделала недовольную гримаску, отчего вдруг стала еще более походить на Ниночку. – Мало мне забот со своими! Пойдет в гимназию, там ее и вымуштруют…
– Ну, конечно, конечно, – согласился полный господин. А потом прибавил, обращаясь ко мне: – Здравствуй же, Лена! Что ж ты не подойдешь ко мне поздороваться! Я твой дядя Мишель.
– Дядя? – неожиданно сорвалось у меня с губ помимо моего желания. – Вы – дядя? А как же мундир и ордена, где же у вас тот мундир и ордена, которые я видела на портрете?
Он сначала не понял, что я у него спрашиваю. Но разобрав, в чем дело, весело и громко рассмеялся своим громким, густым, басистым голосом.
– Так вот оно что, – добродушно произнес он, – тебе орденов и звезду захотелось? Ну, ордена и звезду я дома не надеваю, девочка. Уж извини, они у меня в комоде лежат до поры до времени… А будешь умницей и скучать у нас не станешь – я тебе их тогда и покажу в награду…
И, наклонившись ко мне, он поднял меня на воздух и крепко поцеловал в обе щеки.
Мне сразу понравился дядя. Он был такой ласковый, добрый, что невольно тянуло к нему. К тому же он доводился родным братом покойной мамочке, и это еще более сблизило меня с ним. Я готова была уже броситься ему на шею и расцеловать его милое, улыбающееся лицо, как внезапно надо мною раздался неприятный, шипящий голос моего нового неожиданного врага – Матильды Францевны.
– Не очень-то ее ласкайте, Herr General (господин генерал), она очень гадкая девочка, – заговорила Матильда Францевна. – Всего только полчаса как у вас в доме, а уже успела наделать много дурного.
И тут же своим противным, шипящим голосом Матильда Францевна пересказала все то, что случилось до прихода дяди и тети. Дети подтвердили ее слова. И никто из них не сказал, почему все это так случилось и кто настоящий виновник всех происшедших бед. Во всем оказалась виновата только Лена, одна только Лена…
«Бедная Лена!.. Мамочка, зачем ты покинула меня?»
По мере того как немка рассказывала, все сумрачнее и печальнее становилось лицо дяди, и тем строже и холоднее смотрели на меня глаза тети Нелли, его жены. Осколки разбитой вазы и следы на паркете от мокрых калош вместе с растерзанным видом Толи – все это далеко не говорило в мою пользу.
Когда Матильда Францевна кончила, тетя Нелли строго нахмурилась и сказала:
– Ты будешь непременно наказана в следующий раз, если позволишь себе что-либо подобное.
Дядя посмотрел на меня грустными глазами и заметил:
– Твоя мама в детстве была кротка и послушна, Лена. Мне жаль, что ты так мало похожа на нее…
Я готова была заплакать от обиды и горечи, готова была броситься на шею дяде и рассказать ему, что все это неправда, что меня обидели совершенно незаслуженно и что я далеко не так виновата, как объяснили ему сейчас. Но слезы душили меня, и я не могла выговорить ни слова. Да и к чему было говорить! Мне бы все равно не поверили…
Как раз в эту минуту на пороге залы появился лакей в белых перчатках, с салфеткою в руках и доложил, что кушать подано.
– Иди сними с себя верхнюю одежду и вымой руки да пригладь волосы, – приказала мне суровым, строгим голосом тетя Нелли. – Ниночка проводит тебя.
Ниночка с неохотой оторвалась от матери, которая стояла обнявшись со своей любимицей. Сказав мне сухо «пойдемте», она повела меня куда-то целым рядом светлых, красиво убранных комнат.
В просторной детской, где стояли три совершенно одинаково убранные кроватки, она подвела меня к изящному мраморному умывальнику.
Пока я мыла руки и тщательно обтирала их полотенцем, Ниночка разглядывала меня очень подробно, наклонив немного в сторону свою белокурую головку.
Думая, что она хочет заговорить со мною, но стесняется, я ободряюще улыбнулась ей.
Но она вдруг фыркнула, покраснела и в тот же миг повернулась ко мне спиной.
Я поняла по этому движению девочки, что она сердится на меня за что-то, и решила оставить ее в покое.
Глава VI
Горбунья. – Новый враг
Когда мы вошли в столовую, над длинным обеденным столом горела люстра, ярко освещая комнату.
